Земля: право колонизатора

Сделаем небольшое отступление. «Родная земля» – фундамент, на котором собирается и воспроизводится народ. В то же время, земля – великая ценность, и в мире есть много охотников ее присвоить. Всякие реформы, которые облегчают «движение» земли, несут в себе большую опасность для народа. Поэтому столыпинская реформа, устраняющая общинные запреты на продажу и заклад земли, критиковалась «справа».

Консерватор («черносотенец») М. О. Меньшиков писал: «Договорами, покупкою, меною и пр., у народа постепенно будет отобрана земля – корень человеческого рода, постепенно затянута петлей свобода, самое дыхание народное. И тогда, при всевозможных хартиях вольностей и конституциях народ станет неудержимо беднеть, превращаться в живой мусор, удел которого – гниение».

Для нас сегодня очень важна история изъятия земель у народов стран, ставших колониями Запада – не столько то насилие, которым оно сопровождалось, сколько философия, которой захват земли оправдывали сами колонизаторы.

В 1873 г. в парламенте Франции в дебатах по закону о купле‑продаже земли в Алжире говорилось: «Дальнейшее сохранение общинной собственности как формы, поддерживающей в умах коммунистические тенденции, опасно как для колонии, так и для метрополии; раздел родового владения предписывается, во‑первых, как средство к ослаблению всегда готовых к восстанию порабощенных племен, во‑вторых, как единственный путь к дальнейшему переходу земельной собственности из рук туземцев в руки колонистов».

Почему же французы считали себя вправе передавать «земельную собственность из рук туземцев в руки колонистов»? Как они пришли к такому взгляду? Насколько глубоко ощущение этого права укоренилось в мышлении европейца? В самых грубых чертах история такова.

Голландский юрист Гроций, как считается, заложил основы международного права. В трактате «О праве войны и мира» (1625) он определил, по какому праву колонизаторы могут отнимать землю у аборигенов, не согласуя захват с местными властями и применяя военную силу. Он выводил его из принципа римского права res nullius (принцип «пустой вещи»), который гласил, что невозделанная земля есть «пустая вещь» и переходит в собственность государства, которое передает ее тому, кто готов ее использовать. Этот принцип стал общим основанием для захвата земель европейскими колонистами. Уже в XIX веке земельные угодья в Африке, Полинезии и Австралии была присвоены колонизаторами практически полностью, а в Азии – на 57 %.

С землями Северной Америки вышло сложнее. В Канаде пришельцев интересовала пушнина и золото, о праве на землю они поначалу не думали. Французы вторглись на земли индейцев‑скотоводов и для их захвата применили старый принцип res nullius. Но англичане, двигаясь по плодородным прериям, натолкнулись на племена земледельцев. Англичане стали индейцев уничтожать, но проблема‑то осталась. Ведь колонисты‑пуритане были демократами с развитым правовым сознанием и высокой моралью, «новый Израиль». Ну, истребили краснокожих, но нельзя же так просто хватать их землю, надо по закону, честно. Пришлось призвать на помощь великих гуманистов и философов.

Перечитали трактат Томаса Мора «Утопия» (1516) – он первым среди философов вновь ввел в оборот римское понятие колония. Он пошел дальше принципа res nullius и определил, что колонисты имеют право силой отбирать у аборигенов землю и «депортировать» их, если их земледелие менее продуктивно, чем у колонистов. Эта идея стала позже в Англии знаменем, под которым вели «огораживание» и сгон крестьян с общинных земель. Основанием права стала экономическая эффективность, решение невидимой руки рынка (конечно, при наличии видимого кулака власти). Цена на шерсть высока? Долой с земли крестьян с их капустой и чечевицей!

Испытав этот принцип на своих крестьянах, английские лорды провели экспроприацию большей части земли у ирландцев с колоссальной «экономической эффективностью». Чтобы делить отнятую землю между солдатами Кромвеля, пришлось разработать теорию стоимости. «Природную» стоимость определяли весом сена несеяных трав, собранных с делянки. Затем считали доход, который можно получить, прилагая то или иное количество труда. Так возникла трудовая теория стоимости. Из нее, кстати, вывели и цену самих ирландцев. Утверждалось, что если они будут во всем слушаться англичан (перенимать цивилизацию), то их цена в пределе может подняться до 70 фунтов стерлингов. А пока что – 25, как у раба из Африки.

В Америке превратить все эти заделы в стройную теорию собственности поручили великому философу Джону Локку, автору теории гражданского общества. Он должен был доказать, что землю у индейцев надо отобрать, несмотря на их прекрасные урожаи. И Локк дополнил трудовую теорию собственности новой идеей: труд, вложенный в землю, определяется в цене на рынке. Хороший урожай у индейцев не имеет значения – это от природы. Земля у них не продается – вот главное! Она дается бесплатно, дарится или обменивается на ценности, «в тысячу раз меньшие, чем в Англии». Это значит, что индейцы в нее не вкладывали труда и не улучшали. А англичане вкладывали очень много – потому у них земля покупается и продается по высокой цене. Значит, землю у индейцев надо отобрать, потому что англичане «улучшают» землю. Так возникло новое право собственности: земля принадлежит не тому, кто ее обрабатывает, а тому, кто ее изменяет (увеличивает ее стоимость).

Конечно, это логика бандита – прилагать критерий, который был невыполним для индейцев из‑за отсутствия у них частной собственности и купли‑продажи земли. Но для нас сегодня важно, что этот критерий был принят европейцами. Но еще важнее, что все эти критерии теперь внедряются у нас самих и влиятельные силы в России их принимают.

В этом свете и надо рассмотреть кампании последних двадцати лет:

– нытье о том, что в России слишком много земли, в том числе неиспользуемой;

– нагнетание мифа о том, что русские крестьяне плохо обрабатывали землю;

– идеологическая установка перестройки и реформы, согласно которой советское сельское хозяйство было неэффективным;

– отсутствие в России в прошлом рынка земли;

– выведение из оборота за годы реформы 43 млн. га посевных площадей и превращение их в res nullius;

– ничтожные цены на землю в России.

Если применить критерии права западного человека согнать с земли аборигенов, от Гроция до Локка, то все они оправдают изъятие земли у русских и передачу ее более эффективным собственникам. Видимо, такая ползучая передача уже идет. Но как только какой‑то из «преемников» в цепочке наших президентов продаст свой черный ядерный чемоданчик, изъятие земли произойдет молниеносно. И из‑под ног русского народа вышибут табуретку.

Место России «на карте человечества»

Людей соединяет в народ общее видение его места в человечестве – «взгляд с небес» (хорологическое видение своей страны). На этой карте для нас было особенно важно расположение русских относительно Запада – устойчивого образа того иного, с которым русские были в постоянном контакте.

Представление Запада со времен перестройки было акцией психологической войны против русских. Идеологи перестройки отрицали положение России как самобытной цивилизации и разрушали тот образ России в нашем самосознании, что сложился за последние пять веков. Люди чувствовали себя русскими, потому что «с небес» было видно: вот Запад, а вот Россия.

Эту акцию начали уже «шестидесятники». Они пересказывали мысли И. Эренбурга, которого даже уподобляли апостолу Павлу: «Спор об отношении к западному влиянию стал войной за ценности мировой цивилизации. Речь шла об историческом месте России на карте человечества… Эренбург страстно доказывал, что русские не хуже и не лучше Запада – просто потому, что русские и есть Запад… То, что хотел сказать Эренбург, очень просто: Россия – часть Европы».

Это сбивало с толку людей, которые вовсе не желали отказаться от своего исторического пути, а других соблазняло шансом быть «принятыми» в Запад. Как сейчас пишут, «мешало видеть, что все мы скопом уже давно зачислены в разряд нечистых и что неожиданное появление из‑за забора бедного дальнего родственника с атомным топором не вызовет сильной радости у родственников богатых».

Из нашего сознания стремились удалить стержневой пункт – чувство самобытности русской культуры. Дескать, между мировоззрением русских и немцев, православных и протестантов нет существенной разницы – так, детали быта (чуть позже скажут, что и быт наш недостойный). Когда подобные утверждения стали литься на головы людей в тысячах разных словесных и художественных форм, был ослаблен или разрушен целый важный пучок связей национального сознания. Была разрушена часть фундамента этого сознания, выстроенная с огромными трудами.

Вспомним важную кампанию, которая подтачивала самосознание русских – политические игры с НАТО. В массовом сознании НАТО воспринимался как военный союз Запада в его «холодной» войне против России с непрерывным балансированием на грани «горячей» войны. НАТО объединил огромные экономические, технические и людские ресурсы и заставил нас втянуться в тяжелую гонку вооружений. От НАТО исходила постоянная крупномасштабная угроза для русских, и это его восприятие сплачивало советский народ и особенно его русское ядро. НАТО сплачивало нас не страхом («ядерного страха», как в США, мы не испытывали) – людей соединяло возмущение несправедливостью и тупостью политики НАТО с позиции силы. НАТО был символом Запада как угрозы.

В декабре 1989 г. Горбачев вел на Мальте закрытые переговоры с Бушем о ликвидации Варшавского Договора, а потом и СССР. Это создавало угрозу продвижения НАТО подступать к границам СССР. Этого не желали наши соседи, даже из крутых западников. Вацлав Гавел сказал: «Мы не сумасшедшие, чтобы пытаться выйти из Варшавского Договора». В беседе с Горбачевым он предложил ему провести переговоры с Западом об одновременно роспуске обоих блоков. Но Горбачев с Бушем решили иначе.

В Москве резко изменилась риторика «демократов». Они заговорили о «европейской цивилизационной идентичности» России, взяли курс на выталкивание из союза среднеазиатских республик, выступали в тесном альянсе с «народными фронтами» Прибалтики. Стали говорить о желательности вступления в НАТО и его расширения до границ Ирана и Китая как общего у Запада с Россией цивилизационного противника. Эта западническая элита обнаружила совершенно новый в России геополитический вектор, несовместимый с теми представлениями, которые были укоренены в народе.

Сразу после беловежского сговора Ельцин в послании Совету НАТО 20 декабря 1991 г. заявил: «Сегодня мы ставим вопрос о вступлении России в НАТО, однако готовы рассматривать это как долговременную политическую цель». Потом МИД разъяснил, что в послании по ошибке была пропущена частица «не» – «Сегодня мы не ставим вопрос…». Но на «долговременной цели» настаиваем.

Это был пробный шар, но началась кампания в прессе. Так, в 1994 г. политолог С. Караганов в статье «У дверей НАТО мы должны оказаться первыми» («Известия») доказывал, что Российской Федерации надо бороться с Польшей, Чехией и Венгрией за право вступить в НАТО первой. А. Козырев представлял Россию как союзника Запада в столкновении с исламом, в «совместной защите ценностей» при «продвижении на восток». По его словам, «здесь основное бремя ложится на плечи России». Нашел дураков – таскать каштаны из огня для Запада.

Другая часть этой же операции – усилия по продвижению НАТО на восток. Здесь уже речь шла о разрушении в сознании русских образа собственного государства. 25 августа 1993 г. Ельцин заявил в Варшаве, что Россия не возражает против расширения НАТО на восток. Затем сходное заявление он сделал в Праге. Результатом этого, в частности, стали бомбардировки Югославии, свержение Милошевича, отторжение Косова от Сербии.