Четкое изображение

Лара будто и не удивилась вовсе. Что было намешано в этой хорошенькой головке? Какие представления о людях, их чувствах и побуждениях?

Она не только не удивилась. Она просияла.

Это‑то и было самое потрясающее. Об этом отразившемся на гладеньком личике выражении счастливого удовольствия Таня потом вспоминала долго.

Лара широко распахнула ясные глазки.

– Ты рассказал ей, Олежка, да? Я знала, ты поймешь, как я тебя люблю! – восторженно промолвила медсестра, обращаясь к долгожданному любимому.

Олег, не веря тому, что слышит, с ужасом смотрел на девушку.

– Она тебе сказала, что у нее ВИЧ? А у меня – нет! Ты ее остерегайся, Олежек. Второй анализ подтвердился. Да, Александр Иванович?

Дурной сон. Все казалось дурным сном. И вот она возникла, девушка из ее кошмарных снов, такая нежная, трогательная, ухоженная, юная. Но вполне нормальная хищница. Лисица с острыми зубищами. Или крыса. Такой представитель земной фауны. Ничего не поделаешь.

– Да, Александр Иванович? – повторила вопрос Лара, но торжество в ее голосе чуть приутихло.

Только сейчас она вгляделась в лица других, а не в лицо собственной ликующей удачи.

– Пройди‑ка сядь, – велел Александр Иванович.

Лара прошла и села. Рядом с Олегом. Он оказался в центре. Справа от него пребывала измученная и некрасивая Таня, лицо которой было искажено ненавистью. Слева, у окошка? – очаровательная, свеженькая, но слегка настороженная Ласочка.

Александр Иванович подошел к двери, запер ее и положил ключ в нагрудный карман рубашки.

– Ты понимаешь, что тебе за это будет? – спросил он свою помощницу. В голосе его звучало удивление и недоумение одновременно.

Он словно заново вглядывался в существо, с которым провел больше двух лет в одном кабинете, про которое, как ему казалось, он знал все.

Ну почти все. Она пришла к нему сразу после медучилища, по солидной рекомендации. Старательная, аккуратная, благополучная, улыбчивая. Пациентки хвалили ее удачливые руки: боли не причиняла, укол – чик и все, никто даже не успел испугаться. Заезжал за ней серьезный мужик на очень‑очень солидной машине с шофером. Вроде замуж собиралась. Потом, как полагается, расстались. Переживала. Не особо долго. Снова кто‑то появился. Правда, с работы не встречал. А теперь вот довелось узнать, кто же был ее счастливым избранником.

– Ты понимаешь, что ты наделала и что тебе за это будет? – повторил вопрос доктор, потому что Лара недоуменно и глухо молчала. – Говори! – зарычал доктор.

– А что говорить, Александр Иванович? Что я наделала? – На глазах Ларочки появились неподдельные слезки. – Да, мы с Олегом любим друг друга. Что, мы первые, мы последние? Он, конечно, боится Татьяну Николаевну.

Она намеренно прибавила отчество к имени бывшей (почти наверняка – бывшей) жены своего мужчины. Пусть чувствует разницу между ними, между молодостью и пожилым возрастом. Между перспективой и тупиком.

– Они дом построили, как его теперь делить? Но это все ерунда. Мы все преодолеем. Мне ничего не нужно. Главное – любовь, – быстро, как по заученному, протараторила Лара.

– У нее ВИЧ, Олежек, ты понял? – обратилась она вновь к своему соседу и попыталась взять его за руку.

– Ты ненормальная? – отшатнулся он от нее.

– Похоже на то, – вполне серьезно отозвался Саша. – Есть психически больные люди, у которых полностью отсутствуют некоторые естественные для других человеческие чувства: сострадание, жалость, вина. Род шизофрении.

– У меня ничего не отсутствует! – крикнула Лара запальчиво. – Я в церковь хожу, записочки подаю!

– Помогает? – спросила вдруг Таня с проснувшимся интересом.

Вот наступил момент разоблачения. Обычно, это она твердо знала как сценарист, счастливый конец преподносился зрителю скомканно: чего теперь тянуть, все ясно, зло посрамлено, добро торжествует, пышная свадьба добра, не менее пышные похороны зла – все довольны, все ликуют. На десять минут эпизод. Но в ее собственной истории ей далеко не все было ясно. Она, чуть отстранившись, смотрела на Олега и Ласку как на пару.

А ведь вполне! И очень даже! Ей двадцать три, ему тридцать пять. В самом расцвете, идеальная разница в возрасте. Он удивительно красив, она даже и не заметила, как он из мальчишки стал таким завидным мужиком. Для нее он так и оставался мальчишкой, в которого она, девчонка, влюбилась, на самом деле ничего от него не хотя, не ожидая, не выстраивая. Девушка рядом с ним – хоть куда. Красивая – загляденье. Макияж – чудо искусства. Как это Таня раньше не разглядела? Целеустремленная – как мало кто. У нее все будет под контролем. Пусть себе живут, разбираются.

Тане вполне было достаточно хороших новостей на сегодня. Она здорова. Это главное. Ребенку не грозит с этой стороны ничего. А там будет видно.

Ей сейчас не хотелось слушать ответ Лары на ее вопрос. Она спросила просто так, импульсивно, не думая. Ей хотелось выйти из этого кабинета, спокойно доехать до своей московской квартиры, лечь… А там видно будет.

– Саш, открой мне, пожалуйста, дверь, я пойду, пожалуй, – попросила она, вставая.

Медея, притормозившая бег своей ослепительной колесницы ради зрелища Таниной расправы над соперницей, разочарованно притопнула, гикнула и умчалась навсегда. Может, поторопилась? Может, стоило досмотреть до конца? Или увидела вдалеке другую, более перспективную цель?

Человечество за три тысячи лет изменилось. Научились прощать? Научились терпеть? Ну, это вряд ли. Во всяком случае, далеко не все…

Житейское море… Где найти тех, кто движется по нему при полном штиле и безветрии? Нет таких. Бури налетают внезапно. Они не обходят никого: ни злых, ни легкомысленных, ни добропорядочных, ни праведных. Почему? Почему так? Почему и на хороших ураган распространяется с той же силой, что и на плохих? Даже задавать такой вопрос не стоит. Жизнь земная состоит из череды испытаний. И участь наша решается от того, насколько хватит нашего терпения, стойкости, силы духа. Не райские кущи, не череда удовольствий – постоянные искушения, ошибки, преодоления составляют существование людское. Почему хороший и надежный Олег изменил любимой жене? Кто‑то скажет: «Да все они такие». Это неправда. Не все. Кто‑то скажет, что мужчины полигамны и иначе быть не может. И это неправда. Ярлык полигамности – удобный, но уж очень невнятный. Мы же не о животном говорим, а о человеке, наделенном душой, умом, верой, наконец. А если переводить разговор в плоскость зоологии, то ведь там свои законы. У животных существуют брачные сезоны, которые сменяются многими месяцами без секса. Животные совокупляются только для продолжения рода. Беременная самка не подпускает к себе самца. Его роль сыграна, задача выполнена. Были времена, когда человеческая полигамность называлась другим словом. Разврат, например. Отступившегося от слова, данного Богу, человека жалели как погибшего. Ведь главное в себе погубил – душу. И если уж вспоминать былые слова, то давайте скажем про Олега: «Бес попутал». Не устоял перед искушением. Не смог. Человек грешен. И бывает очень слаб. И нам ли осуждать? Нам ли судить? Понять бы… Себе бы помочь не оступиться…

Есть великая молитва св. Ефрема Сирина: «Господи и Владыко живота моего, дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия не даждь ми. Дух же целомудрия, смиренномудрия, терпения и любве даруй ми, рабу Твоему. Ей, Господи, Царю, даруй ми зрети моя прегрешения и не осуждати брата моего, яко благословен еси во веки веков. Аминь».

Вот эти слова бы помнить, они защитят лучше самого прочного щита. Но помнить – тоже надо учиться, плывя по житейскому морю.

– Таня! Не уходи! Я все вижу, понимаю. Я виноват! – вскочил Олег, как бы проснувшись. – Ты что, на самом деле сумасшедшая? – крикнул он Ларе с ужасом. – Ты понимаешь, что ты наделала?

Все заговорили одновременно.

– Таня, останься на несколько минут, – просил доктор.

– Что я такого наделала? – вопила Лара.

– Таня, мы уйдем вместе, – стонал Олег.

Сопротивляться не было сил. Она снова села.

– То есть ты отказываешься признаться в том, что совершила? – подвел итог Александр Иванович.

– Хорошо. Я сказала, что Татьяна Николаевна бесплодная. Но ведь если люди больше десяти лет в браке живут и у них нет детей, такой брак считается бесплодным. Нас учили, что даже если два года без детей, то и так бесплодным можно считать. А тут десять. Вот я и сказала. Это что, преступление – правду сказать?

– Ты сказала, что это диагноз врача. Авторитетный диагноз на основе обследования. И что он мне как другу не решается об этом сказать. Было такое? – с ненавистью обратился к ней Олег.

«А‑а‑а, вот оно как было, – подумала Таня. – Хорошо девочка поработала. В удобном месте Олег себе подругу нашел. Удобнее не придумаешь. Только перед Сашей стыдно ужасно. Набросилась с обвинениями на человека, который ни сном ни духом… Сгоряча. Хоп – и выводы готовы. Теперь стыд. Как в истории с Верой бедной. Вечно человек считает себя самым умным…»

– Хорошо! Она не бесплодная! А то, что у нее ВИЧ, тебе этого мало? Она его откуда взяла? Воздушно‑капельным путем? Путалась с кем‑то! Теперь тебя заразит, нас заразит, ты подумал об этом? – базарно, не сдерживаясь голосила вовсю Лара.

– А если ВИЧ – это твоя выдумка? И мы уже во всем разобрались? Что будет? Ты об этом подумала? – спросил Александр Иванович.

– Анализ повторный пришел! – крикнула в его сторону Лара.

– Так. Подвожу итоги, – объявил доктор. – Я сейчас все всем объясню. Расставим последние точки. Ситуация видится мне следующим образом. Олег и моя медсестра Лариса Скалкина состояли в интимной связи. Скалкина воспользовалась своими возможностями, которые у нее были, благодаря работе здесь. Она намеревалась выйти замуж за Олега. Любой ценой.

– Я же тебе говорил. И писал. Это невозможно. Я люблю свою жену! – воскликнул Олег.

– Не перебивай, пожалуйста, – попросил Саша. – Продолжаю. Для того чтобы осуществить свои намерения, Скалкина решила избавиться от соперницы, то есть от моей пациентки Татьяны Красильниковой, жены Олега Красильникова. Для этого она послала на анализ крови на ВИЧ пробирку с кровью другой моей пациентки, действительно инфицированной, о чем Скалкиной было давно известно. Естественно, пришел положительный результат. В чем моя вина? Я, конечно, должен был сверить результат анализа с прежними показателями. Если бы я это сделал, я сразу заметил бы, что группа крови Татьяны Красильниковой отличается от группы крови, обозначенной на результате анализа. Я полностью доверял своей помощнице. Я никогда раньше не сталкивался с такими случаями, мне в голову не приходило. Теперь – отныне и навсегда – буду сопоставлять все, до самой последней черточки.

Мне очень трудно было говорить о том, что показал первый анализ. Я давно знал Татьяну и тяжело переживал за нее. Я надеялся, что в лаборатории произошла ошибка. Такие случаи известны. Татьяне был назначен повторный анализ. На следующий день после того, как я объявил ей результат первого. Она должна была приехать второго октября. Я просил ее провериться вместе с мужем, чтобы иметь определенную ясность. Но на следующий день Татьяна не явилась.

– Я ночь без сна провела. Машину вести не могла, вернулась с полдороги, – уточнила Таня.

– Я помню тот вечер! И то утро! – сквозь зубы вымолвил Олег. – Ты меня, конечно, не простишь… Как мы тогда к Вере шли… О‑о‑о… Гудрый Мудвин…

– Однако Скалкина все же послала анализ крови на ВИЧ пациентки Татьяны Красильниковой именно второго октября. И вполне понятно почему. Она досконально продумала каждый шаг. Заранее вызвала инфицированную пациентку, чтобы вторично совершить подлог. Ну, не каждый же день ей ту женщину дергать? Взяла кровь второго числа, отправила. Татьяна пришла на следующий день, все замечательно. Она ждала результата, надеялась на ошибку. А надеяться было не на что. Потому что Скалкина так решила. Ты‑то, Скалкина, на что надеялась?

Лара тупо молчала.

– В принципе, и так вполне понятно, на что надеялась Скалкина. Вариантов множество, каждый из которых способен был привести к желаемому результату. Во‑первых, вполне вероятно, что пациентка с таким диагнозом не решится рожать. Сделает аборт. Из сострадания к мукам ребенка в случае, если он тоже окажется инфицированным. Во‑вторых, муж, у которого наверняка не окажется ВИЧ, убедится в измене жены и, что совершенно естественно, не захочет дальше состоять с ней в браке. В‑третьих, пациентка, лишившаяся и мужа, и ребенка, да к тому же и уверенная в том, что у нее в крови вирус иммунодефицита человека, вполне способна наложить на себя руки.

– О таком я не думала! – возмутилась Лара. – На чужом несчастье счастья не построишь!

– Ух ты! – восхитилась Таня.

– Что в итоге? – отмахнувшись от Скалкиной, резюмировал доктор. – К счастью, Татьяна сделала еще один анализ. К счастью, Татьяна обратила внимание на несовпадение ее группы крови с той, что обозначена на наших анализах. Много счастливых совпадений. Но так или иначе это бы раскрылось. Я и сам собирался послать Таню на независимую экспертизу, так сказать. Надежда умирает последней. И даже если бы я ее никуда больше не отправил, все равно это обнаружилось бы в ближайшее время. В ее состоянии кровь на анализ берут часто.

Что, Скалкина, признаешься?

Скалкина зарыдала в голос.

– Ты признаешь свою вину, Скалкина? – настойчиво повторил врач.

– Это случайно. Я случайно, – лепетала Ласка.

– И ВИЧ‑инфицированную больную ты вызвала на анализ случайно на второе октября? Без моего ведома? И послала ее кровь под чужим именем случайно два раза?

– Я… Я не хотела…

– Я хочу, чтобы ты внятно сейчас сказала, что именно ты хотела.

– Я хотела, чтоб все было по‑честному, – задыхаясь в рыданиях, выплевывала слезные слова Скалкина. – Я хотела, чтоб она так же мучилась, как я. Почему я должна была страдать, а она жила как ни в чем не бывало? Мне одной плохо должно быть? Меня можно бросить, а ее нет? Пусть бы она знала правду! И пусть бы поплакала, как я плакала.

– Да в чем же она‑то перед тобой виновата? – вскричал Олег. – Мне бы мстила! Убила бы меня! Покалечила. Она‑то что тебе сделала?

Олег не догадывался, что задался сейчас вечным вопросом всех времен и народов.

«Что она тебе сделала?»

Вот почему, когда мы покупаем что‑то новое, обязательно изучаем инструкцию по использованию? Тут даже отвечать не надо. И так ясно‑понятно, что мы хотим, обзаведясь этим чем‑то, получать пользу, выгоду, удовольствие и так далее. Хотим, чтоб было нам в плюс. Вот мы и читаем, что можно делать, а что нельзя. И что будет, если сделаешь, как нельзя. Что‑то может сломаться. Выйти из строя. И иногда даже насовсем. Невосстановимо. Именно поэтому мало кто, кроме неразумных детей, совершает запретные действия с нужной в хозяйстве вещью, зная о возможности сугубо негативных последствий.

Но если дело касается столетиями изученного механизма человеческих отношений, мы становимся слепы и глухи. В собственной жизни мы первопроходцы. Зачем нам чужие правила и инструкции? Каждому из нас (в этом‑то и прелесть, и кошмар жизни одновременно) кажется, что мы можем себе позволить установить собственные правила, что наши интересы стоят на первом месте, наши чувства – самые нежные, тонкие и важные. А кроме того, все мы уверены, что сами разберемся в собственной каше, если уж надумаем ее заварить. К черту инструкции!

И, как только инструкции получает черт, каша заваривается – не расхлебать.

Может быть, иногда стоит полагаться на накопленный человечеством опыт? Просто уяснить, как оно может происходить в объективной реальности, а не в грезах, порождаемых всплеском страсти и жаждой энергообмена…

А в реальности, отнюдь даже не суровой и жестокой, просто честной и равнодушной к нашим заскокам, происходит следующее.

Если в семье появляется третий (третья) – тайный, незримый, посторонний, это обязательно когда‑нибудь проявится. Как и почему так получается, лучше даже не думать. Просто надо поверить, что проявится, как ни прячь, как ни таи. Причем в самый неожиданный и неуместный момент.

Семейные отношения ни за что не останутся прежними (теплыми, дружескими, родственными, доверительными), даже если один из супругов пока ничего не знает об измене другого. Есть незримый и непонятный пока людям мир, где не нужно слов, картинок, вещественных доказательств. Этот не расшифрованный пока мир чувств тем не менее существует и даст о себе знать, как только предательство совершится.

Что чувствует женщина, идущая на связь с чужим мужем? Она, конечно, знает, что на чужом несчастье счастья не построишь. Она даже не раз повторяла эти мудрые слова, когда речь шла о других. Ей было тогда все яснее ясного. Но это когда о других, чужих и, в общем‑то, ненастоящих. Так – фигурках из кукольного спектакля. Ведь чаще всего так и воспринимаются нами посторонние люди. За них не больно, не обидно. Просто – никак. Другое дело – когда больно становится самой. Ой, как же это ощущается‑то, мама дорогая!

Наша Таня, которой сейчас не до смеха и не до воспоминаний о прежних днях, а только бы ноги унести из медицинского учреждения, подарившего ей такой букет эмоций, тоже могла бы вспомнить кое‑что, вполне невинное, правда, из ее собственной биографии.

Вот незначительный эпизод. Курсовая по истории. Консультант – молодой, слегка за тридцать, профессор. Всесторонний красавец. Юмор – редчайший и тончайший. Постоянный гость на культурном телеканале. Таня старается изо всех сил. Ей интересна тема курсовой. И не только. Ей принципиально хочется понравиться профессору. Проверить на нем свою женскую силу, свои возможности. Просто, чтоб про себя что‑то понять? Или не только?

От стараний понравиться, влюбить в себя привлекательного мужчину Таня даже будто и влюбляется в него слегка. Он поначалу не реагирует. Сухо дает советы, иногда издевается над очевидными ошибками и наивностью. Шуток его все боятся, передают из уст в уста. Трепещут. Убить может словом. Может. Но только тех, кто не закален Рахилью. Таня же прошла такую серьезную боевую подготовку по части выслушать колкость, а потом в мгновение ока на нее же и ответить, да так, чтоб наповал… И чтоб все в рамках приличий, чтоб ни к чему не подкопаться, а лишь удивиться и расхохотаться: «Вот так девочка!!! Ну и ну!» И в результате – опаньки! – начинает профессор смотреть по‑другому. По‑личному. Глаза теплеют. Потом загораются. Потом руки тянутся приобнять… Ну и так далее, и тому подобное…

Таня прекрасно знает, что руководитель ее женат. Мешает ли это знание прикладывать всевозможные усилия для завоевания профессорского сердца? Нет, нет и нет. Для нее это тренировка. Контрольный тест: «Что я могу?» При чем тут какая‑то жена? Она, кстати, тоже что‑то там такое преподает в универе, и однажды Таня имеет возможность ее увидеть и внутренне даже исполнить ритуальный дикарский танец вокруг воображаемого костра победы. Ну, было б на что смотреть! То есть вообще! Под глазами морщины, овал лица – говорить не о чем, одета – полное позорище, не накрашена, не подстрижена, ногти под корень, грызет она их, что ли? Бесцветная, скучная, никакая. Ну разве они пара: этот красавец на гребне успеха и бесцветная моль?

Молодая старательная студентка уверена: она лучше знает, кто подойдет ее профессору. Она играет в куклы. Для нее и профессор кукла, и тем более его жена: деревянный чурбачок. Главное для нее – ее игра, ее желание победить. Услышать признание в любви, разжечь его интерес, страсть. К счастью, у нее нет цели прибрать его к рукам, женить, использовать. Эта девочка просто играет. И тем не менее вполне разумный мужчина, интересно мыслящий, ярко одаренный, проницательный – вполне попадается на крючок. И в один прекрасный момент, обсудив какой‑то очередной кусок ее работы, прощаясь, берет ее за плечи и… И тут в кабинет заходит его коллега, вообще старуха, лет пятидесяти, с седым пучком и всем, чем полагается таким ученым бабкам по форме одежды.

И эта тетка‑профессорша все мгновенно, конечно, просекает. И смотрит на Таню с таким презрением, что взгляд этот впечатывается навеки в девичий мозг. Не на профессора жжет глазом ученая тетка, а именно на Таню! Много, видно, таких Тань на своем веку перевидала. При всей юной глупости значение взгляда Таня понимает. Стыдно ли ей? В тот момент – нет. Почему‑то потом, с годами становится стыдно. Но в тот момент – просто очень неприятно. И вопрос жгучий вскипает в груди: «А что я такого сделала‑то? Подумаешь!»

А теперь самое время вспомнить, как враждебно, и злобно даже, думала она о профессорской второй половине. Ну что она Тане сделала? Чем обидела, помешала? В какие планы вторглась? В том‑то и дело, что ничем не обидела и не помешала! Как ягненок не помешал волку из басни. «Ты виноват лишь тем, что хочется мне кушать…»

Вот в чем виноваты обычно жены перед любовницами: просто тем, что они существуют! И ох как виноваты! А тут еще муж невзначай какой‑нибудь компромат на жену подкинет, обидой поделится с близким человеком. То жена крикнула, то не вовремя уборку затеяла, то позвонила во время совещания, а то – ну, дажестрашно писать такое, но придется – она его не понимает! Представляете, какой бальзам льется в этот момент на душу любовницы? Да? Она‑то понимает! И еще как! Как никто и никогда. И никого. И вполне для нее естественно, что ненавидеть она начинает не мужа чужой жены, нещадно использующего ее, любовницы, чувственный потенциал в собственных абсолютно эгоистических целях, а его ни о чем не догадывающуюся жену.

Да, любовнице обидно и больно. Очень сильно больно и невыносимо обидно. Она вынуждена таиться, что временами очень унизительно. Вынуждена врать. Вынуждена сидеть одна в праздники, прощаться тогда, когда ей совсем этого не хочется… Много чего тяжелого, неприятного и оскорбительного выпадает на ее горькую долю. И за все это она так или иначе мечтает отомстить не любовнику, а его жене.

Нравится нам такой расклад, не нравится – это ничего не изменит. Это так. Если муж, отправляющийся в легкий круиз по волнам чужих эмоций, думает, что все будет, как он спланировал, что всегда можно расстаться, если что не так, что все взрослые люди и сами за себя отвечают, его можно даже пожалеть. Но слегка. Ведь и он – взрослый человек. А то, что за собственную наивность и недальновидность придется расплачиваться не только его жене, а и ему самому, он мог бы хоть как‑то предположить, осмыслить, смоделировать ситуацию.

Можно потом клясть всех женщин, можно кричать обезумевшей любовнице: «Что она тебе сделала?!», поняв, что жена‑то по‑прежнему, если не больше, дорога и любима. А можно и чуть‑чуть подумать заранее.

Но не нам его учить.

Пусть сам. Сам. Это же его жизнь, в конце концов.