Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Траектории институционального развития в странах Юга ⇐ ПредыдущаяСтр 5 из 5 После выхода Запада из мальтузианской ловушки прочие страны (Юг), включая самые развитые (Китай), еще долгое время оставались в мальтузианском режиме роста, сохраняя традиционные, общинные институты и показывая очень медленное - сотые доли процента - повышение производительности в результате роста (пусть даже едва заметного) технического уровня производства. Можно только гадать, чем бы закончилась конкуренция между странами и цивилизациями в мальтузианском режиме роста, когда численность населения была главным критерием успеха, так как колониальная экспансия Запада не позволила этой тенденции развиться до логического завершения. Эта колониальная экспансия разделила страны Юга на две группы. В странах Африки южнее Сахары, странах Латинской Америки, во многих странах бывшего СССР произошло полное или почти полное разрушение традиционных институтов (общины); они были заменены, но только частично, новыми институтами личной ответственности, импортированными с Запада. Напротив, Восточная Азия, Ближний и Средний Восток и в значительной степени Южная Азия смогли, вопреки колониализму, в большей степени сохранить традиционные коллективистские институты. Можно предположить, что страны и регионы, сохранившие традиционные институты, не испытали роста неравенства доходов и нормы накопления. В то же время они смогли сохранить преемственность институтов, которая обеспечила их высокое качество. Другие страны мировой периферии, которые попытались воспроизвести западную модель выхода из мальтузианской ловушки и где развитие традиционных институтов было прервано, заплатили цену в виде ухудшения качества и эффективности этих институтов. Трансплантация институтов - сложный процесс; он оказывается успешным лишь тогда, когда импортируемые институты приспособлены к местным потребностям и к существующим траекториям институционального развития и не прерывают институциональной преемственности (Полтерович, 2001). В противном случае качество институтов серьезно ухудшается, так как возникает нежизнеспособная смесь из старых национальных и новых иностранных институтов. Если только старые институты не уничтожаются полностью вместе с населением, как это произошло во многих переселенческих колониях - США, Канаде, Австралии.
Если институциональный потенциал государства (качество государственных институтов) определить как способность правительства добиваться исполнения законов и предписаний, то его естественными измерителями будут доля теневой экономики и уровень преступности, а еще лучше - уровень убийств, так как полнота регистрации преступлений сильно варьирует по странам, а тяжкие преступления все-таки регистрируются довольно полно даже в развивающихся странах (Popov, 2011). Западным странам понадобилось 500 лет, чтобы снизить число убийств с 50-100 до 1-3 на 100 тыс. человек населения. В XVI-XVII вв. уровень убийств в Западной Европе в основном превышал 10 человек на 100 тыс. жителей - значительно больше, чем во многих развивающихся странах со схожим уровнем ВВП на душу населения сегодня. На самом деле в развивающемся мире в настоящее время мы находим два типа стран - с относительно низким уровнем неравенства, теневой экономики и убийств (1-3 человека на 100 тыс. жителей - Восточная Европа, Восточная Азия и Ближний и Средний Восток) и с относительно высоким уровнем неравенства, теневой экономики и убийств (15-75 человек на 100 тыс. жителей - в европейских республиках бывшего СССР и Казахстане, в странах Латинской Америки и Африки южнее Сахары). Страны Южной (Индия, Бангладеш, Шри-Ланка) и Юго-Восточной Азии (Малайзия, Индонезия, Таиланд, Вьетнам) занимают промежуточное положение - 5-10 убийств на 100 тыс. жителей (за исключением Филиппин, где уровень убийств составляет 21 человек на 100 тыс. жителей). Страны Восточной Европы с низким уровнем убийств (1-3 человека) более похожи в этом отношении на страны Западной Европы, а такие регионы бывшего СССР, как Закавказье и Средняя Азия, более похожи на традиционные общества (тоже 1-3 убийства на 100 тыс. жителей). Другое свидетельство сохранения традиционных институтов в странах Восточной и Южной Азии и на Ближнем и Среднем Востоке - почти полное отсутствие городских трущоб (Pomeranz, 2008) и бездомных детей, наличие которых можно наблюдать в избытке в Латинской Америке, Африке южнее Сахары и России. В России в 2010 г. насчитывалось 700 тыс. сирот - больше, чем после Великой Отечественной войны (Achmatova 2010), и больше, чем в Китае, - 600 тыс. (Faces of the Abandoned, 2007).
Данные, хотя и отрывочные, о неравенстве в распределении доходов в разные исторические эпохи и в разных странах дают еще одно подтверждение наличия трех выходов из мальтузианской ловушки и двух траекторий институционального развития развивающихся стран. Разрушение традиционных институтов в западных странах вызвало резкий рост неравенства: в Англии коэффициент Джини - неравенства в распределении доходов - вырос с 46% в 1688 г. до 53% в 1860-е годы (Saito, 2009). По другим данным (Milanovic, Lindert, Williamson, 2008), в Англии и Уэльсе, Голландии и Испании коэффициент Джини достигал уже в XVIII в. 50-60% - чрезвычайно высокий уровень как по современным стандартам, так и по стандартам докапиталистического общества (менее 40% в Древнем Риме в I в. н.э. и в Византии в 1000 г.). По уровню неравенства доходов, как и по уровню смертности и теневой экономики, развивающиеся страны сегодня можно разделить на две группы - страны Латинской Америки, Африки южнее Сахары и Россия, где коэффициент Джини составляет, как правило, 40-60%, - с одной стороны, и страны Восточной и Южной Азии и Ближнего и Среднего Востока, где коэффициент Джини обычно находится на уровне ниже 40%, - с другой. В странах Латинской Америки реконструированный на основе этих регрессий коэффициент Джини вырос с 22,5% в 1491 г. до более 60% в 1929 г. Напротив, Индия, Китай и Япония в XVIII- XIX вв. имели относительно низкое неравенство доходов (Ротегам, 2000; Saito, 2009)10. В целом в странах Ближнего и Среднего Востока, Восточной и Южной Азии неравенство, особенно до 1990-х годов, было существенно ниже. Даже в Индии и Китае (последний стал полуколонией Запада после «опиумных войн» середины XIX в.) колониализм принес с собой рост неравенства и голодных смертей, так как до колониализма эгалитарные институты позволяли более равномерно распределять меньшее количество продовольствия. В Индии даже в первые 100 лет британского колониального господства число эпизодов массового голода превысило число таких случаев за предыдущие 2 тысячи лет. По самым надежным имеющимся оценкам, во время голода 1876-1878 гг. В Индии погибло 6-8 млн человек, а «двойной голод» 1896-1897 и 1899-1900 гг. унес жизни еще 17-20 млн человек, так что за последнюю четверть XIX в. - период наивысшего расцвета британского колониального господства в Индии - от голода в среднем погибало по 1 млн человек в год (Chibber, 2005). В Китае в 1644-1795 гг. В среднем в год от голода погибало 8 тыс. человек, в 1796-1871 гг. - 57 тыс. человек, в 1871-1911 гг. - 325 тыс. человек, а в 1911-1947 гг., уже в период Республики, - 583 тыс. человек. Только один голод 1876-1879 гг. унес жизни 10 млн человек - вдвое больше, чем все случаи голода с 1644 г. (подсчеты Минфан Ся, цитируемые в (Pomeranz, 2008)). Неравенство же в распределении доходов, как известно, связано с подрывом качества институтов, если измерять это качество уровнем преступности и долей теневой экономики. Две страны - Россия и Китай - могут служить примером двух разных выходов из мальтузианской ловушки. Россия пошла по пути вестернизации как минимум со времен Петра I, с начала XVIII в., причем реформа 1861 г. резко ускорила этот процесс и привела к скачкообразному усилению неравенства. Доля крестьян - середняков в общей массе крестьян, остававшаяся на стабильном уровне (порядка 50%) в 1600-1860 гг., резко снизилась к концу XIX в. (до 23%) за счет повышения доли кулаков и бедняков. Число крестьянских волнений выросло с 10-30 в год в начале XIX в. до 300 в год накануне реформы 1861 г. и до 3 тыс. В год во время Первой русской революции 1905-1907 гг., а число преступлений на 100 тыс. человек населения выросло в 1850-1910 гг. более чем в 3 раза - с 500 до свыше 1,5 тыс. (Turchin, Nefedov, 2009, p. 285-286). Социалистический же эксперимент (1917-1991) - смелая попытка восстановления коллективистских институтов - действительно привел и к снижению имущественного, доходного и социального неравенства, и к снижению преступности, но ненадолго, так как был в значительной степени чуждым предыдущей логике институционального развития. В Китае же, напротив, кратковременная (100 лет) и безуспешная попытка вестернизации (со времени «опиумных войн» до революции 1949 г.), приведшая к ослаблению институтов, превращению Китая в полуколонию, «боксерскому» и тайпинскому восстаниям и фактическому развалу страны (1915-1927), завершилась в конце концов - с приходом к власти коммунистов и образованием КНР - возвращением на долговременную траекторию «азиатских» ценностей и коллективистских институтов. Китайская революция 1949 г., конечно, была сродни российской Октябрьской революции 1917 г. как потому, что коммунисты пришли к власти, так и потому, что они восстановили коллективистские институты, разрушенные предшествующей вестернизацией. Но что было преходящим эпизодом и отклонением от магистральной тенденции трансплантации западных институтов в России, то в Китае оказалось возвращением на траекторию долгосрочного институционального развития. Даже после рыночных реформ Дэн Сяопина резко возросшее неравенство в распределении доходов в Китае все же не привело к такому драматическому подрыву эффективности институтов, как это наблюдалось в России (судя по данным о теневой экономике и убийствах).
Выводы. В первой группе стран рост коэффициента Джини, как и на Западе в период первоначального накопления капитала, был связан с разрушением традиционных институтов. По имеющимся оценкам (регрессии, связывающие коэффициент Джини с подушевым ВВП, плотностью населения, урбанизацией и колониальным статусом), колониализм повысил коэффициент Джини на 13 процентных пунктов (Williamson, 2009). Западные страны преодолели мальтузианскую ловушку роста путем разрушения традиционных институтов (общины), что повлекло за собой рост неравенства, бедности и смертности, но также и рост доли сбережений и инвестиций в ВВП (за счет сокращения потребления) и ускорение экономического роста. Запад, таким образом, вырвался из мальтузианской ловушки не столько благодаря своей изобретательности, рожденной свободными университетами и правовыми гарантиями, сколько вследствие жестокости в переделе собственности, который позволил повысить норму сбережений, затрачивать больше средств на изобретения и реализовать эти изобретения «в металле» через рост инвестиций.
Когда эта западная модель была распространена на развивающиеся страны (через колониальный нажим «сверху» или добровольное подражание «снизу» - страны Африки южнее Сахары, Латинской Америки и Российская империя), она также привела к повышению нормы накопления, но и к увеличению неравенства и снижению качества институтов, что ухудшило стартовые позиции для экономического роста. Другие районы развивающегося мира, менее подверженные колониальному влиянию и лучше сохранившие традиционные институты (страны Восточной Азии, Ближнего и Среднего Востока, Южной Азии), имели низкую норму накопления и пребывали в мальтузианской ловушке до ХХ в., однако сумели избежать ослабления государственных институтов. Постепенное и очень медленное повышение ВВП на душу населения в результате технического прогресса в XVI-XIX вв. позволило им найти другой выход из мальтузианской ловушки - повысить норму накопления без роста неравенства, бедности, смертности и подрыва институтов.
Если такая интерпретация верна, то послевоенный экономический рост стран Восточной Азии, видимо, является поворотным моментом в мировой экономической истории. Не столько потому, что в Восточной Азии живет треть мирового населения, сколько потому, что догоняющее развитие впервые оказалось и оказывается успешным, и потому, что оно основано на принципиально иной, отличной от западной экономической модели и способе выхода из мальтузианской ловушки. Это - модель сохранения коллективных («азиатских») ценностей, относительно низкого неравенства и институциональной преемственности, обеспечивающей более высокое качество институтов. В соответствии с изложенной схемой следующими крупными регионами, которые продемонстрируют успешное догоняющее развитие, будут страны Ближнего и Среднего Востока (Турция, Иран, Египет и др.) и Южной Азии (Индия), тогда как страны Латинской Америки, Африки южнее Сахары и Россия будут отставать.
Предсказания, конечно, всегда опасны, тем более что прогнозы часто имеют идеологическую окраску. Многие сегодня склонны считать, что экономические чудеса будущего произойдут в демократических странах со свободным предпринимательством - Бразилии, Мексике, Турции, Индии. Однако представим на минуту, что вопрос о будущих чемпионах роста обсуждается в 1960 г. - одни ставят на рыночные и демократические страны Латинской Америки, другие - на авторитарные (и даже коммунистические) государства Восточной Азии с сильным государственным вмешательством в экономику... Сегодня, полвека спустя, мы знаем, кто оказался прав. Да и сама господствующая идеология, как известно, со временем меняется. В 1970-е годы экономический успех Японии объяснялся специфической структурой экономики, которую тогда называли «Japan incorporated» - особыми отношениями между бизнесом и правительством (MITI), между банками и нефинансовыми компаниями (германо-японская кредитно-финансовая система) и между предпринимателями и рабочими (пожизненный найм). Во время стагнации 1990-х годов, и особенно после азиатского кризиса 1997 г., который не обошел и Японию, эти самые особые отношения стали рассматриваться как неотъемлемая характеристика «приятельского капитализма» (crony capitalism), виновного в застое и кризисе.
Точно так же и во время азиатского кризиса 1997 г. США настаивали, чтобы азиатские страны не национализировали банки, не увеличивали государственные расходы и не накачивали денежную массу в обращение, хотя сами в ходе недавнего кризиса 2008-2009 гг. вынуждены были прибегнуть именно к этим рецептам. «Делайте, как мы говорим, а не так, как мы делаем» - так сегодня в США объясняют различие рекомендаций в отношении экономической политики внутри страны и «на экспорт». Так или иначе, страны Юга волею судеб оказались на разных траекториях институционального развития, что предопределило различия их экономических моделей. Этот естественный эксперимент дает возможность сравнивать результаты - выгоды и издержки обеих моделей. А господствующая идеология в конце концов будет зависеть от исхода экономического соревнования между разными моделями догоняющего развития в странах Юга.
Между тем, не стоит недооценивать совокупный Запад в гонке за лидерство, ведь именно там возник термин "копенгирование" - т.е. ликвидация зарождающихся конкурентов, через прямое военно и/или финансовое вмешательство (а также посредством спецопераций). Большое кол-во примеров провокации конфликтов в нужный для себя момент уже сформировало своеобразную "традицию" западного эстебльшмента. Кроме того, надвигающийся на человечество ресурсно-энергетический кризис в сочетании со смещением климата, а также ускорение НТП способны обнулить все описанные выше тенденции и возможности, или же их приумножить.
|