Почему Запад разбогател раньше, чем другие страны

Ускорение экономического роста на Западе с XVI в. часто обсуждается в терминах преодоления мальтузианской ловушки роста. Эта ловушка, или мальтузианский режим роста, состоит в том, что на низком уровне развития сбережения настолько незначительны, что их хватает только на то, чтобы сделать инвестиции в возмещение выбы­тия основного капитала и создание рабочих мест для новых рабочих, которые вливаются в рабочую силу в результате роста населения. Тонкость здесь состоит в том, что сами темпы роста населения зави­сят от ВВП на душу населения или производительности труда: если сбережения увеличиваются и ВВП возрастает, то повышается и рождаемость, что заставляет тратить сбережения на создание новых рабо­чих мест для растущего населения, так что на увеличение капитала на одного занятого (капиталовооруженности), которое и определяет динамику производительности труда, сбережений уже не остается. Получается, что экономический успех наций проявляется в росте чис­ленности населения, а не производительности и подушевых доходов, так как рост производительности, если и происходит, тут же «съеда­ется» ростом населения.

В рамках модели Солоу производительность труда, у, увеличи­вается благодаря росту капиталовооруженности, к (к =К/Ь), и техниче­скому прогрессу, А:

у = А ка.

Фактические сбережения полагаются равными постоянной части дохода и фактическим инвестициям, так что в расчете на одного занятого они составляют I:

А

I = s у = s А к1,

а у ’

где s - доля сбережений в доходе, а у - доход на одного занятого.

Инвестиции, требуемые для поддержания постоянной капита­ловооруженности, K/L, должны возместить амортизацию основного капитала ((- доля ежегодно выбывающего основного капитала) и соз­дать рабочие места для растущего населения. Если население растет темпом п, то требуемые инвестиции для поддержания постоянной капиталовооруженности в расчете на одного занятого составят

1п = к (п + ().

Тогда устойчивое равновесие образуется в точке Е, где пересекаются прямая, характеризующая инвестиционные потребности [1п =к(п + ()], и кривая, характеризующая фактические инвестиции (/ = s у = s А к1)

(см. рисунки по ссылке -

рис. 5а) http://img-fotki.yandex.ru/get/4130/84706156.7/0_b48cf_931fadb1_L

рис. 5б) http://img-fotki.yandex.ru/get/4118/84706156.7/0_b48d0_81ed56a8_L)

Устойчивое равновесие в модели Солоу обусловленное:

а) постоянными темпами роста населения;

б) тем­пами роста населения, зависящими от дохода.

Если же предположить, что темпы роста населения не посто­янны, а зависят от подушевого дохода так, как показано на рис. 5б (сначала увеличиваются - по мере роста дохода, а потом снижаются), то образуются два равновесия - одно (Е) «плохое» (на низком уровне капиталовооруженности и дохода) и устойчивое, а другое (Е) «хоро­шее» (на высоком уровне капиталовооруженности и дохода) и неу­стойчивое. Чтобы выйти из «плохого» равновесия (бедности - мальту­зианской ловушки роста) и попасть в «хорошее» равновесие - богатую жизнь, необходимо скачкообразное увеличение нормы сбережений («большой толчок»), достаточное для увеличения капитала на одного занятого до должного уровня.

Собственно говоря, описание мальтузианской ловушки не оспаривается большинством экономистов. Одна из самых устойчивых зависимостей в массиве статистических данных об экономическом росте - отрицательная связь между темпами роста ВВП на душу населе­ния и темпами роста самого населения.

Но вот ответа на вопрос, почему Англия и северо-западная Европа не смогли вырваться из этой ловушки до XVI в. и почему дру­гие страны вырвались гораздо позже, а некоторые не вырвались до сих пор, строго говоря, нет. В этом, по сути, и состоит недостаток тради­ционных объяснений. «Каким образом получилось так, что огромные различия в обычаях, общественном устройстве, институтах, языках, географии, земледелии и во многом другом не привели к различиям в темпах экономического роста... - спрашивает Дж. Голдстоун. -...И почему этот (мальтузианский. - В.П.) режим роста неожиданно подошел к концу или был трансформирован, так что темпы роста, бывшие стабильными на протяжении как минимум десяти тысяч лет, неожиданно повысились на два порядка за 100 лет» (Goldstone, 2007).

В самом деле, если отказ от традиционных общинных инсти­тутов дает ускорение экономического роста, почему этого не случи­лось ранее в Древней Греции, Риме, Византии, Китае, Индии? Почему в Древней Греции и Риме с высоким уровнем гарантий прав личности и предпринимательства, со свободными дискуссиями и обменом иде­ями не произошла своя промышленная революция? И почему после перехода Запада в режим быстрого экономического роста другие страны не смогли совершить такой же прорыв? Больше того, если успехи в догоняющем развитии и были, то как раз в странах (СССР до 1970-х годов, Япония, Южная Корея, Тайвань, Гонконг, Сингапур, а теперь - и страны Юго-Восточной Азии и Китай), которые совсем не укладываются в схему либерального свободного предпринимательства и демократии.

Новые данные о качестве институтов в XIX-XX вв. (база дан­ных POLITY) привлекли в последние годы внимание не только эконо­мических историков, но и макроэкономистов и тех, кто занимается исследованием экономического роста. Толчком послужила статья «Колониальное прошлое - как причина различий в сравнительном разви­тии» (Acemoglu, Johnson, Robinson, 2001), в которой авторы пыта­ются решить проблему «курица - яйцо» применительно к взаимной зависимости между институтами и экономическим ростом с помощью инструментальной переменной - уровня смертности среди европей­ских поселенцев (колонизаторов). Если уровень смертности поселен­цев был высоким, как в Гамбии, Мали и Нигерии, то колонизаторы не были заинтересованы в налаживании хороших институтов в этих странах. Напротив, если уровень смертности был низким (Австралия, Багамские Острова, Канада, Гонконг, Новая Зеландия, США), то колонии считались перспективными и метрополии инвестировали в институциональное строительство. Утверждалось также, что мест­ное население обладало иммунитетом ко многим болезням, поражав­шим поселенцев, так что прямое воздействие смертности поселенцев на экономический рост было слабым, а главное влияние происходило косвенно - через воздействие на институциональное строительство, которое, в свою очередь, влияло на рост. Именно поэтому смертность среди поселенцев - идеальный эконометрический инструмент для решения проблемы эндогенности (институты ^ рост ^ институты). Результат же анализа с помощью этого инструмента был таким: для роста важны институты, а не географическое положение.

Другая школа (Sachs, 2003; Faye et al., 2004) придерживается мнения, что прямое влияние географии на рост значительное - через доступ к морю, транспортные издержки, климат и болезни. Дж. Сакс, споря с институционалистами (Acemoglu, Johnson, Robinson, 2001), указывает на высокую корреляцию между смертностью британских солдат в различных частях мира около 1820 г. и подушевым ВВП в 1980-1990-е годы. Сакс выделяет три группы развивающихся стран:

1) с благоприятными географическими условиями, хорошими институтами и экономической политикой - приморские рай­оны Китая, Корея, Тайвань, Гонконг, Сингапур, Таиланд, Малайзия, Индонезия;

2) с благоприятным географическим положением, но по исто­рическим причинам с плохим управлением и институтами - страны Центральной Европы, географическая близость кото­рых к Западной Европе не принесла им особых преимуществ при социализме;

3) обедневшие страны с неблагоприятной географией (Африка южнее Сахары, Средняя Азия, большая часть Андского наго­рья и горные районы Центральной Америки), с низким уров­нем дохода и малочисленным населением (и, следовательно, с узкими внутренними рынками), расположенные далеко от моря и страдающие от болезней, особенно СПИДа, малярии и туберкулеза.

Эта последняя группа стран «оказалась, по сути, в ловушке бедности из-за неспособности пройти рыночный тест на привлечение частных инвестиций» (Sachs, 2003).

Большинство авторов все же отвергают прямолинейный гео­графический детерминизм, хотя и не принимают теорию колони­ального происхождения институциональных различий. Так, в ста­тье с характерным названием «Институты правят бал» (Rodrik, Subramanian, Trebbi, 2002) авторы исследуют влияние на экономи­ческий рост трех факторов - географических условий, институтов и внешней торговли. Трудность, конечно, состоит в том, что все эти факторы связаны - и между собой, и с экономическим ростом, так что авторы также применяют соответствующие инструменты: для институтов - поселенческую смертность, для доли внешней тор­говли в ВВП - расчетную долю на основе гравитационной модели. В результате они приходят к выводу, что нет ничего важнее институ­тов. Институты в значительной степени, хотя и не целиком, опреде­ляются географией и, в свою очередь, определяют уровень участия страны во внешней торговле. А прямое воздействие географии на экономический рост (а не опосредованное - через влияние на инсти­туты) оказывается незначимым.

____________________________________________________________________________________________________________

Примером наиболее показательного географического фактора послужившего прорыву сквозь мальтузинаскую ловушку

может послужить Англия. Остров отделенный от сухопутных армий основных соперников, расположенный весьма удачно с точки зрения климата и торговли, а также насыщенный углем - который и дал в последствии толчок для индустриальной, а затем и "зеленой" революций. Именно уникальное положение послужило заказчиком индустриализации и научных прорывов, а условия позволили реализовать "зеленую революцию", урбанизацию, индустриализацию и наконец НТП.
В свою очередь именно угрозы со стороны Англии послужили причиной развития континентальных держав Европы (Франции, Германии и России). В последствии США реализовали практически те же преимущества внеся лишь незначительные изменения в струтктуру.

И между тем, не стоит недооценивать организационные институты, послужившие основой для всех этих процессов - "венецианцы" пришедшие в Англию из Голландии, а затем частью переместившиеся и в США ХХ века были тем самым ядром или точнее мозговым центром сумевшим наиболее грамотно и прагматично воспользоваться имевшимися в наличии условиями для прорыва за пределы мальтузинаской ловушки.

Различия с географическим детерминизмом здесь очевидны, но есть и отличия от школы колониального происхождения инсти­тутов (Acemoglu, Johnson, Robinson, 2001). Как считают авторы опи­сываемой статьи (Rodrik, Subramanian, Trebbi, 2002), поселенческая смертность может быть хорошим эконометрическим инструментом для предсказания качества институтов, но не фактором, определяю­щим это качество. Нахождение инструмента не эквивалентно обнару­жению причины. Д. Родрик (Rodrik, 2004) объясняет это следующим примером: различия в подушевом ВВП между странами, которые никогда не были колониями (Эфиопия, Афганистан, Турция, Таиланд, Япония), не менее значительные, чем расхождения в подушевом ВВП между странами с колониальным прошлым. Как объяснить эти разли­чия в странах без колониального прошлого?

ll