А. Солженицын

ЧЕЧЕНЫ И ДРУГИЕ

…Куда же ссылали нации? Охотно и много - в Казахстан, и тут вместе с обычными ссыльными они составили добрую половину республики, так что с успехом её можно было теперь называть Казэкстан. Но не обделены были и Средняя Азия, и Сибирь (множество калмыков вы­мерло на Енисее), Северный Урал и Север Европейской части...

Впереслойку расселенные, друг другу хорошо видимые, выявляли нации свои черты, образ жизни, вкусы, склонности.

Среди всех отменно трудолюбивы были немцы. Всех бесповоротнее они отрубили свою прошлую жизнь... Они стали устраиваться не до первой амнистии, не до первой царской милости, а - навсегда...

Горячо схватились за работу и греки... На казахстанских базарчи­ках лучший творог, и масло, и овощи были у греков.

В Казахстане ещё больше преуспели корейцы. Другие нации, тая мечту возврата, раздваивались в своих намере­ниях, в своей жизни. Однако в общем подчинились режиму и не до­ставляли больших забот комендантской власти.

Калмыки - не стояли, вымирали тоскливо…

Но была одна нация, которая совсем не поддалась психологии по­корности, - не одиночки, не бунтари, а вся нация целиком. Это - чечены.

Я бы сказал, что изо всех спецпереселенцев единственные чечены проявили себя з э к а м и по духу. После того, как их однажды предательски сдёрнули с места, они уже больше ни во что не верили… Никакие чечены нигде не пытались угодить или понравиться началь­ству, - но всегда горды перед ним и даже открыто враждебны. Презирая законы всеобуча и те школьные государственные науки, они не пуска­ли в школу своих девочек, чтобы не испортить там, да и мальчиков не всех. Женщин своих они не посылали в колхоз. И сами на колхозных полях не горбили. Больше всего они старались устроиться шофёрами: ухаживать за мотором - не унизительно, в постоянном движении ав­томобиля они находили насыщение своей джигитской страсти, в шо­фёрских возможностях - своей страсти воровской. Впрочем, эту последнюю страсть они удовлетворяли и непосредственно.

Они при­несли в мирный честный дремавший Казахстан понятие: "украли", "обчистили". Они могли угнать скот, обворовать дом, а когда и просто отнять силой. Местных жителей и тех ссыльных, что так легко подчи­нились начальству, они расценивали почти как ту же породу. Они уважали только бунтарей.

И вот диво - все их боялись. Никто не мог помешать им так жить.

И власть, уже тридцать лет владевшая этой страной, не могла их заставить уважать свои законы.

Как же это получилось. Вот случай, в котором, может быть, собра­лось объяснение. В Кок-Терекской школе учился при мне в девятом классе юноша-чечен Абдул Худаев. Он не вызывал тёплых чувств, да и не старался их вызывать, как бы опасался унизиться до того, чтобы быть приятным, а всегда подчёркнуто сух, очень горд да и жесток. Но нельзя было не оценить его ясный отчетливый ум. В математике, в физике он никогда не останавливался на том уровне, что его товари­щи, а всегда шёл вглубь и задавал вопросы, идущие от неутомимого поиска сути. Жил Абдул со старухой-матерью. Никого из близких родственни­ков у них не уцелело, существовал только старший брат Абдула, давно изблатнённый, не первый раз уже в лагере за воровство и убий­ство, но всякий раз ускоренно выходя оттуда то по амнистии, то по зачётам. Как-то однажды явился он в Кок-Терек, два дня пил без просыпу, повздорил с каким-то местным чеченом, схватил нож и бро­сился за ним. Дорогу ему загородила посторонняя старая чеченка, она разбросала руки, чтоб он остановился. Если бы он следовал чеченско­му закону, он должен был бросить нож и прекратить преследование. Но он был уже не столько чечен, сколько вор, - взмахнул ножом и зарезал неповинную старуху. Тут вступило ему в пьяную голову, что ждёт его по чеченскому закону. Он бросился в МВД, открылся в убий­стве, и его охотно посадили в тюрьму.

Он-то спрятался, но остался его младший брат Абдул, его мать и ещё один старый чечен из их рода, дядька Абдула. Весть об убийстве облетела мгновенно чеченский край Кок-Терека, - и все трое оставши­еся из рода Худаевых собрались в свой дом, запаслись едой, водой, заложили окно, забили дверь, спрятались, как в крепости. Чечены из рода убитой женщины теперь должны были кому-то из рода Худаевых отомстить. Пока не прольётся кровь Худаевых за их кровь - они не были достойны звания людей.

И началась осада дома Худаевых. Абдул не ходил в школу, весь Кок-Терек и вся школа знала, почему. Старшекласснику нашей шко­лы, комсомольцу, отличнику, каждую минуту грозила смерть от но­жа, - вот, может быть сейчас, когда по звонку рассаживаются за парты, или сейчас, когда преподаватель литературы толкует о социалистиче­ском гуманизме. Все знали, все помнили об этом, на переменах только об этом разговаривали – и все потупили глаза. Ни партийная, ни комсомольская организация школы, ни завучи, ни директор, ни рай­оне - никто не пошёл спасать Худаева, никто даже не приблизился к его осаждённому дому в гудевшем, как улей, чеченском краю. Да если б только они! - но перед дыханием кровной мести так же трусливо замерли до сих пор такие грозные для нас и райком партии, и райис­полком, и МВД с комендатурой и милицией за своими глинобитными стенами. Дохнул варварский дикий старинный закон, - и сразу оказа­лось, что никакой советской власти в Кок-Тереке нет. Не очень-то простиралась её длань и из областного центра Джамбула, ибо за три дня и оттуда не прилетел самолёт с войсками и не поступило ни одной решительной инст-рукции кроме приказа оборонять тюрьму наличны­ми силами.

Так выяснилось для чечен и для всех нас - что есть сила на земле и что мираж.

И только чеченские старики проявили разум! Они пошли в МВД раз – и просили отдать им старшего Худаева для расправы. МВД с опаской отказало. Они пришли в МВД второй раз - и просили устроить гласный суд и при них расстрелять Худаева. Тогда, обещали они, кровная месть с Худаевых снимается. Нельзя было придумать более рассудительного компромисса. Но как это - гласный суд? Но как это - заведомо обещанная и публичная казнь? Ведь он же - не политиче­ский, он - вор, он - социально-близкий. Можно попирать права Пять­десят Восьмой, но - не многократного убийцы. Запросили область - пришёл отказ. "Тогда через час убьют младшего Худаева", - объясняли старики. Чины МВД пожали плечами: это не могло их касаться. Преступление, ещё не совершённое, не могло ими рассматриваться.

И всё-таки старые чеченские сердца не велели мсти­телям - мстить!

Они послали телеграмму в Алма-Ату. Оттуда спешно приехали ещё какие-то старики, самые уважаемые во всём народе. Собрали совет старейшин. Старшего Худаева прокляли и приговорили к смерти, где б на земле он ни встретился чеченскому ножу. Остальных Худаевых вызвали и сказали: "Ходите. Вас не тронут".

И Абдул взял книжки и пошёл в школу. И с лицемерными улыбка­ми встретили его там парторг и комсорг. И на ближайших беседах и уроках ему опять напевали о коммунистическом сознании, не вспоми­ная досадного инцидента. Ни мускул не вздрагивал на истемневшем лице Абдула. Ещё раз понял он, что есть главная сила на земле: кро­вная месть.

Мы, европейцы, у себя в книгах и в школах читаем и произносим только слова презрения к этому дикому закону, к этой бессмысленной жестокой резне. Но резня эта, кажется, не так бессмысленна: она не пресекает горских наций, а укрепляет их. Не так много жертв падает по закону кровной мести, - но каким страхом веет на всё окружающее! Помня об этом законе, какой горец решится оскорбить другого про­сто так, как оскорбляем мы друг друга по пьянке, по распущенности, по капризу? И тем более какой не чечен решится связаться с чеченом - сказать, что он - вор? или что он груб? или что он лезет без очереди? Ведь в ответ может быть не слово, не ругательство, а удар ножа в бок. И даже если ты схватишь нож (но его нет при тебе цивилизованном), ты не ответишь ударом на удар: ведь падёт под ножом вся твоя семья! Чечены идут по казахстанской земле с нагловатыми глазами, рассталкивая плечами, - и "хозяева страны" и нехозяева, все расступаются почтительно. Кровная месть излучает поле страха - и тем укрепляет маленькую горскую нацию.

"Бей своих, чтобы чужие боялись!" Предки горцев в древнем далеке не могли найти лучшего обруча.

А что предложило им социалистическое государство?

Новый мир. 1989. №11