И ВСЕ‑ТАКИ ЧТО МЫ ТАМ ДЕЛАЕМ?

Не рассказывайте, что с вами произошло.

Покажите, как это было.

Якоб Леви Морено, создатель метода психодрамы

И тут, пожалуй, самое время рассказать о том, как мы работаем – что у нас на самом деле происходит и чем оно отличается от семинара, посиде­лок, дамского клуба или собрания.

Женские группы по традиции велись преимущественно как разговор­ные – участницы сидят в кругу и говорят, а ведущая может с разной сте­пенью определенности влиять на ход этой дискуссии. Бывали и группы другой направленности, например, телесно‑ориентированные, танцеваль­но‑двигательные, использующие технику управляемого фантазирования, работающие со сновидениями – групповые подходы владеют самым раз­ным "инструментарием", а выразить себя и быть понятой можно не только на словах. Нашу работу мы построили на основе психодрамы, хотя на за­нятиях даже слово это не упоминается – только если возникают вопросы. Русское звучание слова автоматически провоцирует фантазии об экзальта­ции, "страстях в клочья", театральщине и явно уводит "не туда", – не го­воря уже о том, что какой‑то грамотей в "ТВ‑парке" завел рубрику "Психо­драма" и сваливает туда аннотации всех психологических кинодрам и все сюжеты с участием душевнобольных героев: как слышится ему, касатику, так и пишется. Нескладно получается, а что делать – термин есть термин, не "душедейством" же ее называть! (Буквальный русский перевод с гре­ческого звучал бы примерно так, и тоже хорошего мало.)

А на самом деле суть этого весьма почтенного и старого метода групповой работы такова: душа получает возможность действовать не внутри, как ей привычно, а вовне, и любые ситуации, воспоминания, отношения, фантазии могут воплощаться и исследоваться средствами ролевой игры[5]. От этой игры не требуется выразительность, театральность тут совершенно ни при чем, зато она позволяет сразу взять "быка за рога" и не прятаться за слова­ми. Соображения автора – мои то есть – по поводу метода можно прочи­тать в другой книге[6], а сейчас я просто постараюсь "на пальцах" объяс­нить, как это происходит. Без этого некоторые дальнейшие фрагменты бу­дут не совсем понятны.

Любую сцену из прошлого можно "переиграть" в настоящем времени, "здесь и сейчас". Это особенно важно, если сильные чувства в реальности не были выражены, остались под спудом. Если мы на минутку задумаемся об этом, то поймем: то, что для нас важно, с нами всегда, это всегда "сей­час", сколько бы лет ни прошло. Мы не можем исправить прошлое как по­следовательность событий, как факты: развод родителей, собственные ошибки или травмы, упущенные возможности. Но мы можем – а иногда и просто‑таки должны – в подробностях рассмотреть те его фрагменты, ко­торые определяют что‑то важное из нашей сегодняшней (и завтрашней) жизни – те, которые из‑за своей значимости "всегда сейчас". При этом понимания "одной головой" явно недостаточно: важно войти в соответ­ствующее эмоциональное и физическое состояние. Психодрама не только умеет прояснять, освещать ярким светом осознавания и понимания, но и дает возможность завершить незаконченное, оплакать утраты, досказать невысказанное.

Смысл? Прямой! Не завершенные на эмоциональном уровне отношения продолжают болеть и "нарывают", невыраженные чувства все равно ищут выхода и порой находят его нам во вред – так "застревают", например, обиды и претензии к близким, так годами мучают не сказанные слова про­щения и прощания. Может быть, для других участников тех ситуаций и от­ношений они были не так уж и важны; может быть, для них все закончено и забыто, но если наше прошлое продолжает "дергать", если мы не в состо­янии отпустить свои старые чувства, убеждения или способы поведе­ния, – это важно не для других, а для нас самих. Зачастую в реальности просто нет возможности для завершения, "доработки" значимых отноше­ний: когда‑то властная, ломающая дочку мать уже стара и сама от нее за­висит, какие уж тут разборки? Уже нет того подъезда, где девчонку до смерти испугали; давно исчезла с горизонта "та самая" подруга – да мало ли! Не всякая подробность из нашего прошлого нуждается в оживлении и "переигрывании", но таких немало – и психодрама дает нам тот "волшеб­ный фонарь", с которым можно отправляться в "там и тогда", превращая его в "здесь и теперь".

Есть у нее и другие возможности: например, подробно рассмотреть и про­чувствовать – а затем и понять – смутные и противоречивые внутрен­ние состояния. Вытащив их наружу, придав им материальную форму и ра­зыгрывая – то есть действуя, а не говоря, – можно многое узнать о себе и о своем мире. А уж если действия окажется недостаточно, можно и по­говорить, только не о них, а непосредственно с ними. Например, можно спросить у страха, откуда он взялся в свое время, – и он ответит. Как? Вот как: работающий со своей темой человек выбирает из группы помощ­ников – их еще называют вспомогательными лицами – и своим поведе­нием и словами задает им те роли, которые сейчас нужны "по делу". Ну, например, если уж речь зашла о страхе – а с этим чувством и вправду часто приходится работать, и не только на женских группах, – то это мо­жет выглядеть так.

– Кто бы мог помочь тебе сыграть твой страх? – спрашивает веду­щая.

– Вера, можно тебя? – героиня, Тамара, оглядывает притихшую группу – страх ведь все‑таки выбираем!

Вера выходит на нашу рабочую площадку – мы ее "сценой" не называем, нам важно, чтобы главная героиня могла этим пространством распоряжать­ся по‑своему, а группа могла все видеть, сопереживать и по мере надобно­сти участвовать в действии. Если в жизни группы подобное происходит в первый раз и Вера еще не знает, как ей действовать, дело ведущей – дать простую инструкцию, повторять которую после уже не придется, все будет с одного раза "схвачено". Вот она:

– Тамара, поменяйся ролями со своим Страхом, стань им. А Вера становится тобой, Тамарой. (Они меняются ролями – стало быть, и местами. Ведущая обращается к Тамаре в роли Стра­ха.) Страх, что ты делаешь с этой женщиной? Покажи. (Тамара, конечно, прекрасно знает, что именно делает с ней ее родной Страх, и ей не составляет труда это показать. Она подкрады­вается к "Тамаре" в исполнении Веры, берет ее сзади за плечи, потряхивает и приговаривает):

– Я тебя парализую, лишаю возможности думать, чувствовать, дви­гаться. Я вытягиваю из тебя все силы, делаю твои руки хлипки­ми, ноги – ватными, запускаю холодный комок тебе в живот.

Каждому живому человеку знакомо переживание сильного страха, но в ре­альности оно у нас внутри, а психодраматический Страх снаружи. Его зло­действа задаются сначала главной героиней, а потом происходит второй обмен ролями, и все оказываются на "своих местах": Тамара становится са­мой собой, а Вера в точности воспроизводит сказанное и показанное. Сот­ни раз я видела, – а во времена своего психодраматического обучения и испытывала на себе, – как после нескольких минут в роли какого‑нибудь совершенно гадостного чувства человек уже чувствует себя лучше. "Выта­щенное наружу", оно обычно начинает хвастаться своим всемогуществом, демонстрировать всяческие пакости, которые обычно учиняет, – но ведь руки‑ноги и речь при этом у него не чьи‑нибудь, а самого "пострадавше­го"! Это активная, хотя и противная роль, а после обмена ролями человек вроде бы и становится жертвой своего Страха, но не по‑настоящему, чув­ствует себя по‑другому. К тому же Страх обретает форму, воплощается ис­полнителем‑помощником, поэтому с ним можно и побороться, и погово­рить. Тамара, например, яростно отдирала от себя впившиеся в нее "щу­пальца", а отделив Страх от себя, в лоб спросила:

– Откуда ты взялся?

На этот вопрос ответ есть только у самой Тамары, поэтому следует обмен ролями – Вера в роли Тамары повторяет вопрос, Тамара в роли Страха от­вечает:

– Я появился после той ситуации, которую ты так не любишь вспо­минать. Я напоминаю тебе, как ты можешь быть бессильна и бес­помощна, чтобы ты снова не попала в беду.

Дальше мы будем действовать "по показаниям": может быть, просто попы­таемся договориться со Страхом, сделать его более контролируемым. Но, возможно, – судя по ответу – я предложу Тамаре все же вспомнить "ту ситуацию". Не исключено, что мы построим новую сцену, Тамара выберет новых помощников и мы проиграем что‑то очень для нее тяжелое и мучи­тельное, а чтобы сделать эту сцену чуть более "переносимой", Тамара отправится в это болезненное воспоминание не одна, а с кем‑то, кто смо­жет ее поддержать. Разумеется, если сама решит, что ей это сейчас необ­ходимо.

И вот так, воплощая и "озвучивая", мы можем прояснять довольно сложные и запутанные переживания, укрощать того же внутреннего Критика, уси­ливать и "подпитывать" те свои части, которым не хватает "жизненного пространства". Мы можем в буквальном смысле слова прощаться с перио­дом жизни или с приятной, но отжившей свое иллюзией, а можем исследо­вать область еще не известного, заглядывать в будущее. Можем попытаться понять собственное сновидение или фантазию, привычку или неожидан­ный для себя самих поступок. Во всем этом разнообразии возможностей одно остается неизменным: героиня ищет свою правду, при всей нашей поддержке и сопереживании отправляется в свое путешествие – одна. Исключение составляют те сюжеты, которые изначально являются не лич­ными: например, если захотим, мы можем проиграть любой миф или сказ­ку. Есть, к примеру, такая странная "женская история" – "Василиса Пре­мудрая" называется...

Действие, игра создают особую атмосферу спонтанности и совместного творчества, в которой можно рискнуть и подумать, почувствовать или по­вести себя новым, для себя самой неожиданным образом. Группа подыгры­вает главной героине[7], подхватывая и точно по ее образцу воспроизводя роли любых персонажей, которые ей нужны для работы: это могут быть роли значимых людей или явлений, даже неодушевленных предметов. Представляете, что может рассказать дверь в женской консультации или ваша детская шубка из цигейки, не говоря уже о старой фотографии или только что начатом еженедельнике? А в последнее время вовсю заговори­ли персональные компьютеры и автомобили.

Героиня – вернее, тема, заявленная ею, – выбирается самой группой. Обычно есть несколько готовых к работе, "разогретых" участниц, а веду­щая задает группе вопрос: "Работа с какой темой даст больше лично вам?" Для глубокой, осмысленной работы очень важно, чтобы тема была "горя­чей" для многих, тогда героиня получает настоящую эмоциональную под­держку, а другие участницы – пищу для чувств и размышлений о своей жизни. Я всегда внимательно слушаю, какие темы и в каком порядке выби­рает группа. Бывает, что смелая участница пугает остальных своей откро­венностью и готовностью работать "вглубь" и ее запрос до поры до време­ни "не слышат"; бывает, что группа эмоционально устает от тяжелого, "кровавого" материала и нуждается в хотя бы коротком путешествии на "солнечную сторону жизни"; очень часто бывает, что после одной‑двух ра­бот первоначальные запросы меняются, и это лишний раз доказывает, что каждая героиня работает не только для себя, но и для всей группы.

В начале каждой индивидуальной работы мы всегда договариваемся о ее направлении и о цели: "Что могло бы быть для Вас результатом этой Ва­шей работы?". Понятно, что иногда приходится поторговаться: таких "кон­трактов", как решение всех проблем за полчаса или "счастье вообще", мы не заключаем: это, что называется, дохлый номер. Для меня принципиаль­но важно, чтобы цель и "фокус" работы формулировала сама героиня: это ее жизнь, ее чувства, мало ли что покажется ведущей и группе! Бывает, что на занятия приходят женщины, толком не знающие, с чем и почему им имело бы смысл работать – и что? Не раз случалось, что немного позже они "ухватывали" что‑то настолько важное и для них, и для остальных, что их работа становилась главным событием дня. Меня не пугает отсутствие готовых формулировок – они, кстати, часто бывают неточными, заимство­ванными из популярной литературы или разговоров с подругами. Мне ка­жется, что сама по себе готовность потратить время, деньги и силы на групповую работу – это лучшее доказательство того, что "есть зачем". А уж сориентироваться и назвать словами – это не вопрос: чуть раньше, чуть позже, с моей ли помощью, без нее ли.

На одну длительную – то есть раз в неделю в течение нескольких меся­цев – женскую группу ходила совсем молодая девушка, страдавшая ужас­ной застенчивостью. В первый раз ее вообще привела мама – как вы дога­дываетесь, сверхактивная и речистая. Почему‑то у таких мам дочери сплошь и рядом тихие, словно с рождения прибитые бешеной активностью и постоянным вмешательством во все свои дела. И ездила девчонка отку­да‑то издалека, приезжала усталая и бледненькая, и на мой вопрос: "Кто хотел бы сегодня поработать?" – ни разу не выдвинулась. Правда, в рабо­тах других участниц подыгрывала, а в шеринге – прошу прощения, в раз­говоре о чувствах – порой говорила очень тонкие и глубокие вещи. Груп­па обращалась с ней бережно, с симпатией и на равных: было понятно, что всяческого дерганья и прямых инструкций типа "не сиди, будь активной, это же тебе надо" девочка и так хватила через край. К чему я рассказываю эту историю? А вот к чему: в конце нашей работы, на предпоследнем заня­тии тихая Ирочка своим мягким голосом сказала, что ничего важнее этого общения в ее жизни не происходило с самого детства. Что она впервые сдавала экзамены в техникуме без паники, что для нее раскрылся мир взрослых женщин, которые, оказывается, тоже люди со своими пережива­ниями и слабостями (!). Что главная "работа над собой" происходила у нее внутри. Что она с трудом училась не зацикливаться на собственном при­вычном "что обо мне подумают", а сопереживать, ставить себя на место других людей. И что особенно она благодарна группе за то, что ее прини­мали такой, какая она есть. Монолог такого объема мы слышали от нее впервые – это раз. Она действительно была важной, незаменимой частью той нашей группы, своим присутствием и своей жизнью научила нас чему‑ то очень важному – это два. И наконец, сейчас история Ирочки напомина­ет о том, что для работающей группы важно уважение к своеобразию, к уникальности того способа выражать себя, который сложился у любой из ее участниц. Когда "рано" и когда "пора", о чем и какими словами, бурно и выразительно или тихо и почти без внешнего действия – все это моменты личного выбора: "своим голосом и о том, что важно для меня".

Из технических деталей добавлю, что главные психодраматические инст­рументы – это обмен ролями, дублирование (внутренний голос) и "зерка­ло". Обмен ролями позволяет ввести новое действующее лицо, его (или ее) голосом и глазами задать ситуацию, а заодно, может быть, и увидеть ее по‑ новому. Дублирование очень помогает думать и чувствовать – особенно когда чувства и мысли неясны, противоречивы. "Внутренний голос" всегда звучит из‑за спины, любые его утверждения могут приниматься или кор­ректироваться. Ну, а психодраматическое "зеркало" – это редкая возмож­ность увидеть себя со стороны, что не всегда приятно, но почти всегда по­лезно. Все, что важно для героини в "месте действия", мы обычно обозна­чаем весьма условно – стульями: вот дверь, вот окно, еще здесь важен те­лефон, который все не звонит и не звонит... Может быть, на эти роли бу­дут введены люди, может быть, они будут только обозначены – действие и чувства героини покажут, с какой подробностью и в каком направлении нам разворачивать работу. Меня всегда поражает, как легко и без всякого специального "натаскивания" группа начинает пользоваться этими инстру­ментами – будто всю жизнь мы только и делали, что "исследовали свою правду средствами ролевой игры". Может быть, здесь дело в детских вос­поминаниях? Для ребенка ведь естественно одушевлять все вокруг, гово­рить за куклу или машинку, подражать действиям героев фильмов...

Одна из замечательных особенностей психодрамы заключается в том, что другие участницы (даже те, кто не занят в ролях) всегда примеряют на себя и свою жизнь "шкуру" героини, как если бы сами побывали там, тогда, с теми, кто...

Действие вовлекает больше, чем разговоры, да и правды в нем больше – той личной, субъективной правды, которую героини отправляются искать. Еще одна важная деталь: в начале дня мы обязательно договариваемся о нескольких простых правилах:

• ни в каких сценах, сколь бы бурными они ни были, мы не причи­няем физического ущерба себе и другим;

• все, что делается и говорится на группе, конфиденциально – при желании где‑то что‑то рассказать мы обязательно меняем имена и узнаваемые обстоятельства (и на этих страницах вы не встретите ни одного настоящего имени или географического на­звания);

• от предложений ведущей можно и нужно отказываться, если они тебе по тем или иным причинам не подходят.

Эти правила делают нашу работу более безопасной – в том, что она нуж­дается в такой "страховочной сетке", вы скоро убедитесь сами.

А по завершении действия всегда бывает разговор о том, какие чувства, связанные с собственным опытом, "зацепила" чья‑то история. Это очень важная часть наших дел в группе: здесь героиня получает поддержку (ты не одна, это знакомо, мы с тобой), но одновременно и группа может выска­зать наболевшее, поделиться своим – причем не путая "свое" и "не свое". Что бы мы ни испытывали, глядя на чью‑то работу и сопереживая ей, это чувство возникло не впервые, а сейчас мы сердимся, не можем унять слезы или трясемся от страха не по причине работы героини, а только лишь по поводу ее. Причины слез, гнева или дрожи коренятся в собственной жизни, опыте каждой участницы, а работа героини только открывает дверцу к ним, позволяет им выйти на поверхность. Этот разговор о чувствах в пси­ходраматической традиции называют шерингом, и первые несколько раз бывает непросто удержать разгоряченную группу от советов, оценок и по­пыток "учить жить". Непросто, но совершенно необходимо: совет или ин­терпретация – это всегда уход от своего опыта, а сообщение о чувствах может быть равно важным и для говорящей, и для слушающей: "Когда ты заговорила о ситуации, которую не любишь вспоминать, я впервые испуга­лась по‑настоящему. До дрожи, сильно. И конечно, всплыла ситуация, кото­рую я много лет как бы не помню. Как бы. Она тоже связана с физическим унижением. Это было...". Отработавшая героиня только слушает, в самом конце может сказать группе пару слов – уверяю вас, в этом "послеопера­ционном" состоянии вести длинные разговоры особо не тянет. Чаще всего просто благодарят за поддержку, обязательно выводят из ролей всех вспо­могательных лиц и предметы, которые имели какую‑то символическую на­грузку: мы очищаем пространство, внутреннее и внешнее, для следующей работы.

Есть еще четвертое правило: его я ввожу по ходу дела, когда оно может быть понято и уже имеет какой‑то смысл. Мы договариваемся о том, что все, кто работал со своим материалом, пару дней подождут с принятием важных решений (особенно "по теме") и воздержатся от попыток бурно обсуждать свою работу (особенно с "заинтересованными лицами", о кото­рых шла речь в самой работе). Искушение немедленно поменять в своей жизни все или схватить телефонную трубку и начать не то мириться, не то ругаться, не то резать правду‑матку – велико. Поддаваться ему – не сле­дует. В эмоционально заряженном, "искрящем" состоянии можно и дров наломать, а уж решений напринимать таких... Главная психодраматическая работа делается не во время разыгрывания, даже не во время разговора о чувствах: она происходит глубоко внутри, где душа в своем привычном внутреннем плане перерабатывает все, что с ней происходило во время психодраматической сессии. Тогда‑то и рождаются новые мысли, возника­ют чувства, связываются между собой воспоминания и обрывки кем‑то ска­занных фраз, снятся новые сны. На это нужно время.

Группа и ведущая – только катализаторы; каждая из нас возвращается в свою реальную жизнь, где нам и дальше жить; все изменения и прозрения должны быть с этой жизнью увязаны. На это тоже нужно время. Сорок во­семь часов – это "минимум для безопасности", уравновешивающий интен­сивность группового опыта. Дальше все равно приходится принимать свои решения и продолжать свой путь.