Глава 6. На тот вечер мы с Питером запланировали один из наших нечастых, долгожданных выходов в свет

На тот вечер мы с Питером запланировали один из наших нечастых, долгожданных выходов в свет. Я накормила Руби ее любимым обедом, макаронами с сыром. Я кинула туда несколько разогретых в микроволновке кусочков брокколи (которые, конечно, никогда не попадут к ней в рот), а сама съела совершенный обед, который удовлетворил бы самого скрупулезного сторонника полноценного питания. Ладно, может быть, и не самого скрупулезного, но мне вполне подходило.

Как только Руби доела макароны и сложила брокколи в кучку на краю тарелки, я вытащила Питера из его кабинета, где он делал вид, что работает, а на самом деле усердно кликал мышкой, уничтожая компьютерных злодеев. Убедив его, что уже действительно пора идти, я вернулась в комнату. Я стояла нагишом и, лениво почесывая зудящий живот, изучала содержимое шкафов, словно ожидала найти там притаившегося Сасквотча,[12]камень с мостовых Атлантиды или пропеллер от самолета Амелии Эрхарт.[13]Или, по крайней мере, что‑нибудь, что можно надеть. В самом начале первой беременности я радостно отправилась в магазин одежды для будущих мам, представляя себя в разнообразных элегантных костюмах, искусно скрывающих объемы и выставляющих напоказ мое внутреннее сияние. Сейчас дизайнеры одежды для беременных вовсе не считали, что их тучной клиентуре пристало выглядеть элегантной. Одежда там был скорее «милой». Бантики, ленточки, маленькие стрелочки, указывающие на живот. Ткани с улыбающимися рожицами и симпатичными цветочками. Очень много розового.

Не знаю, кто решил, что при беременности необходима инфантилизация женского гардероба, но я очень хотела, чтобы этот человек, кем бы он ни был, провел со мной несколько минут, когда я примеряла эту одежду. Мне довольно трудно выглядеть взрослой, потому что роста во мне всего пять футов. Когда я раздалась так, что мои объемы стали практически равны моему росту, да еще с лицом, принявшим пропорции луны, последнее, что мне требовалось, – это оборки на воротничке блузы из пастельно‑голубой жатой ткани.

Я завалила свой шкаф черными леггинсами и безразмерными рубашками нейтральных тонов. Каждый день я упорно пыталась найти новую интересную комбинацию. Набеги на гардероб Питера помогали смягчать однообразие, но этот вариант становился менее доступным по мере того, как я дюйм за дюймом добиралась до его размеров, а потом – о, ужас – перевалила за них. Я выросла из его вещей так же быстро, как из своих.

Но сегодня я собиралась выглядеть достойно. Мы с Питером шли на премьеру фильма. Нас нечасто приглашали на эти голливудские приемы. Мы были не совсем «элитой». Однако продюсер, купивший последний сценарий Питера, только что закончил новый фильм, типичное кино в стиле «всех убью, один останусь». В главной роли снялся неразговорчивый шведский кикбоксер, на фоне которого Стивен Сигал выглядел кандидатом в Королевское Шекспировское общество. Хотя сам фильм просто обязан быть одновременно раздражающе громким и катастрофически занудным, я с нетерпением ждала шумихи вокруг премьеры. С тех пор, как я в последний раз якшалась с элитой Голливуда, прошло довольно много времени.

Я натянула пару вездесущих черных леггинсов, заставила их налезть на живот и снова уставилась в шкаф. Краем глаза я заметила вспышку. Там, в глубине шкафа, скрывалась вещь, выглядевшая опрометчивым приобретением, – усыпанная блестками темно‑зеленая переливчатая блузка. Я купила ее сто лет назад, во время короткого периода шатания по дискотекам, и заправляла в ту самую кожаную юбку. Я надела блузку через голову и застегнула на разбухшем животе.

Я считаю, что во время беременности есть всего два способа одеваться. Первый – прятать живот под свободными туниками, похожими на ночную рубашку. Самый очевидный выбор. Второй – подчеркнуть величину живота, привлечь внимание к его содержимому. Зеленая блестящая блузка, натянутая так туго, что виден пупок, относилась к последней категории. Это было рискованно, но должна сказать, что сработало.

Я тщательно подкрасила глаза, выбрала темно‑красную губную помаду, втиснула распухшие ноги в босоножки на платформе и, переваливаясь, вошла в ванную.

– Ну? Что ты думаешь? – сказала я тоном еврейской принцессы с Лонг‑Айленда.

Руби сидела в ванной, ее волосы были намылены и скручены в рога на макушке, как у трицератопса. Питер сидел рядом на полу, изображая нападение трехдюймового синего пластикового тиранозавра. Они обернулись, чтобы посмотреть на меня.

– Ух, мама, ты очень модная, – сказала Руди с улыбкой.

– Ух, мама, ты очень сексуальная, – сказал Питер с вожделением.

Любимые мои, у одного вкус хуже, чем у другого.

– Я достаточно хорошо выгляжу для Голливуда?

– Ты настолько хорошо выглядишь, что тебя съесть хочется, – сказал Питер, хлопнув меня по заднице.

В кои‑то веки Андреа, няня Руби, страдавшая анорексией, появилась вовремя. Как обычно, она принесла с собой контейнер натертой моркови и стеблей сельдерея. Я давно уже оставила попытки уговорить ее брать нашу еду. Одно время я даже покупала ее любимые овощи, но это не помогло. Она всегда приносила еду с собой, словно считала, что наша морковка впитывает лишние калории, лежа в набитом жирами холодильнике. Словно бекон тайком об нее трется, когда дверь закрыта.

Если отбросить сложности с питанием, Андреа была отличной няней, ответственной и творческой. Руби она нравилась. Когда мы уходили, они играли в «Карамельную страну», и Руби даже не подняла головы, чтобы попрощаться.

Питер припарковался так близко к кинотеатру, как только смог, и все равно нам пришлось десять минут добираться до трибун, установленных для поклонников шведа. К тому времени я уже прихрамывала на своих платформах и придерживала живот обеими руками, чтобы не давил на мочевой пузырь. Питер схватил меня за локоть и потащил сквозь толпы бьющихся в экстазе фанатов кикбоксинга. Казалось, что многие из них просто тренируют любимые удары в ожидании появления своего идола.

– Эй, осторожно, беременная женщина! – крикнул Питер, отталкивая парня в «найках», задевшего мой живот.

Наконец мы добрались до барьеров, отделяющих толпу от красной ковровой дорожки, ведущей в кинотеатр. Питер сунул гравированное приглашение под нос одному из стоявших на входе охранников. Тот жестом пригласил нас пройти в дырку между заграждениями, и мы ступили на красный ковер. Площадку перед кинотеатром освещало неимоверное количество горячих белых прожекторов. На ковре толпились журналисты, которые подбирались к звездам и совали микрофоны им в лицо. Когда мы взошли на ковер, толпа простолюдинов за баррикадами одновременно повернулась, чтобы на нас взглянуть. Когда они поняли, что мы никто, у них вырвался явственно различимый разочарованный вздох. Оператор, повернувший к нам свою видеокамеру‑переростка, выключил свет и отвернулся, оставив нас на маленьком темном островке анонимности посреди яркого, заполненного звездами красного поля. Мы с Питером переглянулись и натянуто улыбнулись друг другу. Ничто не может заставить человека почувствовать себя несуществующим так, как это делает любая голливудская премьера.

Мы быстро шли по ковру к дверям кинотеатра. И тут возникшая из ниоткуда рука вцепилась мне в плечо и грубо дернула. Я пошатнулась и потеряла равновесие. Питер рывком обхватил меня за талию, чтобы не дать мне упасть, а я повернулась, чтобы выяснить, откуда взялась рука. И уперлась взглядом прямо в свекольно‑красное лицо Брюса ЛеКрона собственной персоной. К этому времени он уже кричал.

– Ты за кого себя принимаешь, сучка! Тебя арестуют за вынюхивание! Какого черта! Чем ты, по‑твоему, занимаешься, а? Ты вообще знаешь, кто я такой, корова жирная?

Застигнутая врасплох его выпадами, я тупо смотрела на него, открыв рот. Даже самые жуткие мои клиенты никогда не разговаривали со мной в таком тоне. Прежде чем я сумела собраться с мыслями и достойно ему ответить, Питер оторвал от моего плеча руку ЛеКрона и оттолкнул.

– Назад. Назад, сейчас же, – сказал он тихо.

ЛеКрон наклонился к лицу моего мужа.

– Твоя жена преследовала мою няньку и обвиняла меня в том, что я бью свою дочь. Я убью ее и тебя тоже.

Питер, чье побледневшее лицо и вздернутый подбородок были единственными внешними признаками того, как он разозлился, положил руку на грудь ЛеКрона и аккуратно, но твердо оттолкнул его.

– Вас никто ни в чем не обвинял. А сейчас мы с женой повернемся и войдем в кинотеатр, и вам я советую сделать то же самое.

К этому времени все вокруг глазели на нас. Журналисты замолчали на полуслове. Оператор, который только что решил, что мы слишком скучные и не заслуживаем его внимания, теперь повернул камеру в нашу сторону. Краем глаза я заметила, что к нам уже бегут два охранника.

– Слушайте, так вышло, что я наткнулась на вашу няню в парке, и мы разговорились, вот и все, – сказала я в надежде успокоить разъяренного мужчину.

Что заставило Лолу так неожиданно переметнуться в стан врага? Питер обернулся и удивленно посмотрел на меня.

– И что, ты случайно спросила, бью ли я ребенка? Чушь собачья! – проорал ЛеКрон. Его голос был всего на полтона тише пронзительного визга.

– Нельзя ли обойтись без криков, – поинтересовался Питер. – Тут явно произошло какое‑то недоразумение.

– Именно так, – вставила я.

Я решила пойти ва‑банк. В конце концов, разозлить его еще сильнее уже невозможно.

– На самом деле я пыталась выяснить, если ли у вас алиби на тот вечер, когда была убита Абигайль Хетэвей.

Тут ЛеКрон взорвался. Он взревел, размахнулся и выставил кулак, целясь прямо мне в лицо. Питер рванулся ко мне, чтобы отвести удар, и сумел втиснуть плечо между кулаком ЛеКрона и моим носом. Приняв удар на себя, он пошатнулся. ЛеКрон приготовился ударить еще раз, но тут, наконец, до нас добрались два охранника. Они схватили ЛеКрона под руки и оттащили назад на пару футов. Один из охранников сделал предостерегающий жест в сторону Питера.

– Хватит, приятель, – сказал он.

Пока они оттаскивали ЛеКрона, он обернулся и проорал:

– Я был на приеме во «Всемирных Талантах», ты, тупая шлюха! Вот мое алиби.

Последнее слово он ехидно прорычал.

Я повернулась к Питеру, который смотрел на меня, качая головой.

– Полагаю, алиби у него есть, – робко пробормотала я.

В ту же минуту к бордюру подъехал огромный белый лимузин, и из‑за дверцы, эффектно раскинув руки в приветствии, появился швед. Толпа взревела, и всеобщее внимание переключилось на принца кикбоксинга.

– Джулиет, ради Бога, о чем ты думала? Хочешь, чтобы тебя убили? – сказал Питер, хватая меня за руку и увлекая в здание.

– Это вряд ли, – ответила я. – Я просто задала пару вопросов няне. Откуда мне было знать, что этот тип сойдет с ума?

Мы спустились по проходу и нашли себе два места на задворках.

– Напомнить, что ты сама назвала его психопатом, способным на убийство? – спросил Питер.

Я уселась в кресло.

– Ну хорошо, думаю, я просто не понимала, до какой степени он психопат. И все равно у него алиби. – Я потянулась к Питеру и осторожно тронула больное плечо. – Мне так жаль, милый. Все хорошо? Тебе не больно?

– Больно. И не трогай меня, – Питер убрал мою руку со своего плеча.

– Мой рыцарь в сияющих доспехах. Мой герой, – сказала я и нежно улыбнулась ему. Питер фыркнул и повернулся к экрану. Готова поклясться, что из‑под раздражения на поверхность радостно пробивался ручеек мужской гордости. Он защитил свою женщину!

– Слава богу, что ты был там. Уверена, если бы не ты, он бы меня нокаутировал, – сказала я, положив голову на здоровое плечо Питера и глядя на него с обожанием.

Питер неохотно вытянул руку и обнял меня.

– Я люблю тебя, – вздохнула я.

– Я тоже тебя люблю. Даже если ты идиотка.

Он улыбнулся, несмотря на раздражение.

– Я бы ему задал, если бы не эти охранники.

– Хорошо, что ты этого не сделал. Ты в гораздо лучшей форме, чем он, и мог бы его серьезно покалечить, – я, конечно, сильно преувеличила, но не сильнее, чем нужно. Мужское эго – штука хрупкая. Время от времени его стоит подпитывать.

И мы приготовились смотреть фильм.

В Голливуде новости разносятся быстро, причем плохие быстрее хороших, а слухи – вообще со скоростью света. К тому времени, как мы вернулись домой, наш автоответчик мигал, словно нанюхавшийся кокаинист в конвульсиях. Агент Питера позвонила, чтобы спросить, подумал ли он хоть секунду о своей карьере, прежде чем поколотить главу студии «Парнас». Моя преподавательница из группы йоги для беременных звонила, потому что услышала, что меня избили и у меня начались преждевременные роды. Стэйси оставила на автоответчике истерический вопль: «Господи, Джулиет, ты в порядке? Я слышала, что ты подралась с Брюсом ЛеКроном на премьере „Грохота в Рангуне“! Он тебя поранил? Мой ассистент только что сказал, что ЛеКрон вырубил Питера. И его оттащили четверо копов! Что ты ему сказала, Джулиет? Ты сбрендила? Ты что, совсем ненормальная? Позвони мне, как только получишь сообщение. Звони прямо сейчас!»

Я позвонила.

– Привет, Стэйс. Это я. Все в порядке. Ничего не случилось.

– Как это – ничего не случилось? Все только об этом и говорят. Молчат лишь те, кто лежит в могилах на «Лесной лужайке»! Ради Бога, расскажи, что произошло.

– Ничего. Ничего особенного. ЛеКрон начал орать на меня у кинотеатра, перед всеми телекамерами Лос‑Анджелеса, только и всего. Потом он попытался меня ударить, но между нами встал Питер. С ним все в порядке. ЛеКрон ударил его в плечо.

– И никто не попал в больницу?

– Нет, если только они не заперли ЛеКрона в палате для буйных. Надеюсь, что заперли, потому что там ему самое место.

– Но что такого ты сделала? Почему он пытался тебя убить?

– Вообще‑то, он не пытался меня убить. Боже, Стэйси, ты начинаешь преувеличивать сильнее, чем я. Он ударил всего раз.

– Но что ты сделала, Джулиет? Люди не бьют друг друга без причины, даже президенты киностудий.

– Ничего особенного. Просто я встретила в парке их няню. Наверное, я спросила, не думает ли она, что у него может быть тяга к насилию. И больше ничего.

Я защищалась, но знала, что она потеряет голову. Так и вышло.

– Ты что, издеваешься? Что ты делаешь! Чего ты ожидала? Господи!

– Какая теперь разница? И, кстати, этого можно было бы избежать, если бы ты сказала мне, что в понедельник вечером ЛеКрон находился на одной из твоих вечеринок.

– Что? На моей вечеринке?!

– Он сказал, что у него алиби. Что он был на вечеринке во «Всемирных Талантах».

– В понедельник вечером? В понедельник вечером… Что было в понедельник вечером? – Казалось, что Стэйси перебирает страницы календаря у себя в голове.

– Да, конечно! В понедельник было торжественное открытие. Мы устроили коктейль, чтобы отметить появление новой работы Ногучи[14]в вестибюле офиса. Кажется, я даже припоминаю, что видела его – теперь, когда ты об этом упомянула.

– Должна сказать, Стэйс, лучше бы ты вспомнила об этом два дня назад, – я старалась говорить спокойно и не злиться. В конце концов, именно Стэйси виновата в том, что я играла в Эркюля Пуаро.

– Должна сказать, Джул, мне и в голову не пришло, что ты решишь приставать к прислуге ЛеКрона в парке. Иначе я постаралась бы найти для него алиби.

Стэйси не давала мне повесить трубку, пока я не пообещала, что оставлю слежку профессионалам со значками и пушками. Я скрестила пальцы и поклялась заняться более подходящими вещами, вроде мыслей о том, придется ли снова делать кесарево или я смогу родить второго ребенка старомодным способом, и в какой детский сад отправить Руби теперь, когда отпали «Любящие сердца».

Когда я повесила трубку, мне вдруг пришло в голову, что Абигайль Хетэвей, возможно, убили до того, как она внесла в документы Руби пометку об отказе. А вдруг мы можем попробовать снова?! С одной стороны, мне не хотелось предоставлять детективу Карсвэллу слишком явный мотив для убийства, но с другой – я должна думать о будущем своей дочери.

Питер проводил Андреа до машины, вернулся и запер дверь.

– Мне жаль, что твоя агентша так на тебя взъелась, – сказала я.

– Да ладно тебе. Знаешь, по‑моему, она позвонила мне сама в первый раз почти за два года!

Питер поцеловал меня в лоб и ушел в ванную готовиться ко сну.

Я пошла за ним, и мы чистили зубы рядом, по очереди сплевывая в раковину. Я стащила блестящую рубашку и леггинсы, забралась в постель, подтянула к себе специальную, в человеческий рост, подушку и подсунула один конец под живот. Пока я распихивала по местам остальные подушки, Питер лег на свою сторону кровати.

– Готово уже сооружение? – спросил он.

– Почти, – сказала я, в последний раз надавив на подушку за спиной и со стоном устраиваясь поудобнее.

– Тебе придется все это проделать снова через десять минут, когда ты встанешь пописать.

– Я знаю. Разве не весело быть беременной?

Питер положил голову на одинокую подушку, которую, скрепя сердце, я ему выделила, и проговорил, глядя в потолок:

– По крайней мере, теперь все это закончилось. Мы знаем, что ЛеКрон не убивал Абигайль Хетэвей, и ты можешь перестать зацикливаться на этом.

– Думаю, да, – кивнула я.

Питер сел.

– Джулиет!

– Что?

– Твоя лучшая подруга подтвердила его алиби. Тебе еще что‑то надо?

– Думаю, да, – повторила я.

Питер удивленно вытаращился на меня.

– Слушай, – сказала я. – Тебе не кажется, что все как‑то слишком удачно получилось? Я имею в виду, почему Стэйси вдруг вспомнила, что видела его? Я с ней говорила в ночь убийства. Я даже сказала, что подозреваю ЛеКрона. Так почему же она не сообщила мне о вечеринке еще тогда? Почему не подтвердила это его надежное алиби?

Мои слова заставили Питера задуматься. Он помолчал немного, потом покачал головой.

– Знаешь, Джулиет, мне все равно. Меня волнует только, что в следующий раз одного из нас могут убить из‑за тебя. Обещай, что ты больше не будешь вести никаких расследований.

– Ты прав. Конечно, ты прав. Прости, что я вообще об этом заговорила, – вздохнула я. Конечно, я ничего не обещала.

– Ты будешь работать сегодня ночью?

– Да, – сказал Питер и поднялся с кровати. – Увидимся утром.

– Я люблю тебя.

– И я тебя. Спокойной ночи.