Рождение экспедиции 1 page

Жду, когда мне блеснет идея, как приступить к организации экспедиции. У меня нет ни малейшего представления, с какого боку за нее взяться. Пока суд да дело, я читаю. Читаю о том, что теория миграции, выдвинутая Хейердалом, в отдельных научных кругах не получила безоговорочного признания. Некоторые ученые скептически восприняли плавание через океан на бальсовом плоту. Они не сомневаются в том, что Хейердал его переплыл. Однако сомневаются в том, что это позволяет правильно восстановить картину заселения островов Тихого океана. Так, например, одна англичанка приступила к изучению генного материала, чтобы установить, с кем у полинезийцев больше общих черт – с азиатами или южноамериканцами. Это значит, что по Хейердалу выпущен предупредительный выстрел. Для того чтобы спасти честь Норвегии, нужно выручать Хейердала. Я должен прийти ему на выручку. У меня даже имеются предшественники, уже устроившие подобные спасательные акции. Кто‑то предпринял лыжный поход на Южный полюс. В одиночку. Кто‑то на Южный. Но, как я понимаю, они доказали только то, что это достижимо. Никто не спорит, что это подвиг! Я и не собираюсь умалять их заслуги. Однако же они не обогатили человечество великими научными открытиями. Они обогатили только себя. И, возможно, какие‑то отрасли норвежской экономики. Откуда мне знать.

Я должен как‑то поправить дело!

Но в первую очередь надо подумать об организационных вопросах. Нужно достать деньги. Составить план. Похоже, тут предстоит столько трудов, что конца не видно. Подозреваю, что в вопросе организации я пока что нахожусь только в начале пути. У меня есть теория. Но ее еще нужно доказать. А для этого требуется энергия, способная заразить окружающих. Что‑то я не замечал за собой такого качества. Какая‑никакая энергия у меня, разумеется, есть. Но чтобы заразительная? Это разве что в исключительных случаях.

А между тем меня лихорадит от нетерпения. Я еще не знаю точно, куда мне отправиться и когда да и что получится в итоге. А лихорадка – вот она, тут! Мне одновременно и жутко, и весело.

Я взял в привычку бывать на аэродроме. Тренироваться. Стоять за дверью, в которую придется войти, когда собираешься лететь за границу. Сейчас я не могу через нее пройти, у меня нет билета. Но я подхожу к ней и стою понарошку. Захаживаю в кафе. Выпиваю чашку чаю, иногда стакан лимонаду. Обхожу магазинчики и приглядываюсь к разным вещам. Ношу под мышкой заграничную газету. Смотрю, как садятся и взлетают самолеты. Какая мощь в этих машинах! А как ревут! Это рев реактивных двигателей. И вес в тысячи килограммов. Однако взлетают. И приземляются. Все как по маслу.

Я бываю в аэропорту раза три в неделю.

За плечами у меня рюкзак. Рюкзак путешественника. Люди вокруг, наверное, думают, что я собираюсь куда‑то лететь. Что я только и делаю, что летаю. Или что у меня тут промежуточная остановка. Я жду, потому что запаздывает мой самолет. Заметно, что я расстроен. Чтоб его, этот туман! Вечно не одно, так другое!.. «Ты можешь вспомнить хоть один полет, чтобы обошлось без накладок?» – спрашиваю я человека, стоящего передо мной в очереди за сосисками. Всегда какие‑нибудь неполадки. Что‑то надо чинить. А ты жди! Тем, кому вроде нас приходится много путешествовать, поневоле нужно запасаться терпением. Он летит в Париж. Разговорились о Париже. К счастью, я достаточно читал о Париже, и он не догадывается, что я там никогда не бывал. Так‑то вот, говоря между нами, путешественниками! Мы с удовольствием делимся впечатлениями. «А ты куда летишь?» – спрашивает он. Я отвечаю, что я – в Южную Америку, в Перу. Он присвистнул, чтобы показать: да, мол, это действительно далеко! «Не Париж, конечно, – говорю я. – Куда там до Парижа! А вообще в Париж – это здорово!» И я показываю всем своим видом, что поднадоели мне дальние поездки. Махнуть на выходные в Париж было бы лучше. Прошвырнуться по Елисейским полям. Побывать в Лувре. Да мало ли что! Никуда не спешить. Посмотреть на девушек. Что ты хочешь – француженки! Он соглашается.

Затем я сажусь на аэропортовский автобус и еду в Тронхейм. Выхожу возле Королевского сада и иду оттуда пешком, пока не набредаю на магазин, где продаются чемоданы и путеводители. Вхожу в магазин и завожу беседу. Непринужденно говорю о предстоящей поездке. Далекой поездке. Я собираюсь в дальнее путешествие. Возможно, опасное. Мне демонстрируют чемоданы, с кодовыми замками и все такое. Цены запредельные. Я говорю, что мне надо подумать. Иду домой и думаю.

И тут до меня доходит, что мне страшно лететь на самолете. Ужасно страшно. Ведь самолеты, бывает, падают. Вот только что, несколько недель назад, один упал. Свалился в море. Бултых – и нету!

Интересную вещь я услышал по радио. Надо вообще не упускать ничего интересного. Того, что может тебе пригодиться. На сей раз я кое‑что ухватил из радиопередачи. Один психолог изучал, какие особенности характера вырабатываются у нас в зависимости от того, какое место мы занимаем среди остальных детей в семье. То есть в зависимости от того, родился ты первым или последним. Об этом он и рассказывал по радио. Он изучил десять тысяч человек. Из числа живых и ныне покойных. Ученых, политиков, художников и прочих. Радикалов и консерваторов. Он говорит, что первенец зачастую имеет более высокий показатель IQ, чем дети, родившиеся после него. Зато младшие гораздо активнее реагируют на все новое. Они и сами выдвигают новые идеи, в то время как старший скорее склонен выступать как хранитель существующего порядка вещей, носителями которого являются родители. Революции совершают те, кто занимал в семье положение младшего ребенка. Они более чутки и восприимчивы. Более склонны к радикализму и бунтарству. Старший ребенок скорее добьется успехов в своей области, может стать нобелевским лауреатом и всякое такое, но все это не выходя за рамки существующего порядка. Младший – будет прокладывать новые пути. Мыслить по‑новому. Он не боится нарушить установленные традиции. Он открывает то, о чем раньше никто не подозревал. Совершает то, что до него считалось невозможным. Самые что ни на есть великие открытия совершаются младшими детьми.

А я в семье старший. Предположительно у меня должен быть более высокий коэффициент IQ, чем у моего младшего брата, зато, если верить психологу, он способен пролагать новые пути, видеть то, чего я не замечу. Я же, по словам психолога, больше стараюсь угождать родителям. Для моего брата это не так важно.

Если это действительно так, то совершать открытия мне должно быть труднее. Это мой недостаток. Ведь я нацелен на поддержание существующего порядка вещей. А тут я, наоборот, задумал открыть что‑то новое. Совершить революцию. Во всяком случае, переворот в науке. Вопрос в том, могу ли я сделать это своими силами. Обидно будет, если я отправлюсь за тридевять земель и не открою того, что лежит у меня перед носом, по той лишь причине, что я родился старшим ребенком в семье и у меня, видите ли, не тот глаз, чтобы видеть такие вещи! Ну уж нет! Кому это надо: очутившись на Тихом океане, попав на острова Полинезии, только и делать, что утверждать существующий порядок вещей. То‑то будет обидно и досадно, если на карте так ничего и не будет отмечено!

Наверное, надо подключить к плану экспедиции брата. Вдвоем мы будем представлять собой самое удачное сочетание – синтез интеллекта и способности видеть новое. К тому же мне повезло, что он гораздо младше меня, поэтому когда он что‑то там откроет, глядишь, все лавры достанутся мне. С его‑то радикальным настроем да моим умом и проницательностью нам сам Бог велел добиться успеха! А впереди, может быть, маячит для меня и Нобелевская премия! Брат не станет возражать. Насколько мне известно, у него никогда не было такого рода амбиций.

Деньги.

Мне требуются деньги. Нужно обзавестись снаряжением. Купить билеты. Без денег не организуешь экспедицию. У меня деньжат маловато. Хватает, в общем, на прожиток, но и только. Должен же найтись человек, заинтересованный в том, чтобы меня спонсировать! Молодого исследователя, который собирается снискать славу для своей родины и отечественной науки! Думаю, деньги хлынут щедрым потоком. Я, конечно, мало чего построил. Похвастаться пока особенно нечем. Но зато какие намерения! Неужели не видно, как они хороши! Неужели непременно надо сначала что‑то построить или поучаствовать в нескольких экспедициях, и только тогда с тобой станут считаться! Если так, то просто смотреть противно, ведь это значит самым беззастенчивым образом отдавать предпочтение старикам. Этак до нас, до молодежи, никогда не дойдет очередь, и обществу грозит утратить источник свежих идей. Моих свежих идей! Идей моего брата! И других молодых! Это же полный идиотизм!

Я пишу несколько писем. В правительство и административные органы норвежского общества. Я прошу дать мне несколько сотен тысяч крон. Чтобы хватило на снаряжение и транспортные расходы мне, моему брату и, может быть, еще небольшой группе из нескольких человек. Скольких, будет видно.

Я убедительно формулирую свою теорию, стараясь произвести впечатление серьезного молодого человека, хорошо знающего, о чем он говорит. Я заранее делаю кое‑какие оговорки по поводу своей теории. Я объясняю в полном соответствии с истинным положением вещей, что не могу с полной уверенностью утверждать наличие оледенения в районе Тихого океана, но указываю при этом на Хейердала: ведь и он тоже не мог быть вполне уверен в правильности своей теории о бальсовом плоте. Он рисковал. Но люди с деньгами поддержали его начинание. Я тоже готов рискнуть. В довершение я прибавляю, что если моя конькобежная теория не выдержит проверки, у меня есть в запасе еще другие. В теориях нет недостатка. Я намекаю, что, как мне кажется, я или мой брат откроем новое вещество, если повезет, даже новый химический элемент. И я согласен назвать этот элемент в честь того концерна, учреждения или частного лица, кто даст на экспедицию больше всего денег. Так я пишу, прекрасно зная, что на подобное предложение особенно охотно откликаются люди с деньгами. Что‑нибудь, названное в их честь и увековечившее их имя, – вот что им нравится! Тут я чувствую, что очень кстати применил свои знания о самой милой стороне законов, которые движут рынком. Я говорю с ними на понятном для них языке. К письму я прилагаю смету экспедиционных расходов. По‑моему, это выглядит вполне профессионально. Смета, где правильно расставлены все знаки и выделено подчеркиванием главное. Так, например, сумма, какую я прошу выделить мне, подчеркнута двойной чертой.

Разумеется, к письму приложены характеристики за пятый и шестой класс.

Итак, письмо отправлено.

Не прошло и недели, как я получил первый ответ. От короля. Любезно написанный по его поручению помощником, секретарем королевского кабинета. Король желает удачи в претворении в жизнь этого увлекательного и чрезвычайно интересного проекта. Между строк можно вычитать, что он полностью меня поддерживает в моем начинании, если не экономически, то морально. Тылы у меня надежные. Приятное ощущение. Король поддерживает меня, и я понимаю, что скоро деньги потекут ко мне рекой. Сняв копии с письма, я рассылаю его всем, к кому обращался за помощью. В качестве дополнительного приложения. Чтобы они почувствовали всю серьезность намеченного предприятия. Почувствовали бы все величие моих планов.

Однако получается не так, как мне бы хотелось.

Через неделю на меня обрушивается поток писем с отказами. Одно за другим. Стандартные отписки. Они не приняли меня всерьез. В ответ на запрос относительно экономической поддержки экспедиции в район Тихого океана сообщаем… Наш концерн имярек ежедневно получает обращения с просьбой об оказании помощи в осуществлении тех или иных частных инициатив. На многие из них нам бы очень хотелось ответить положительно. Однако – и т. д. Всегда у них одно и то же! Знакомый тон! Я тут планирую экспедицию, которая принесет славу отечеству. Марш‑бросок во славу Норвегии. А они называют это «частная инициатива»! Какая там еще инициатива! Тут у меня экспедиция, в лучах ее мы все просияем на целый мир! Можно подумать, это инициатива на уровне жилищного товарищества! Как будто я решил по своему почину засеять травой общую лужайку и отправляюсь к соседу спросить его, не поможет ли он мне починить водосточный желоб на крыше. Вот это была бы частная инициатива. А у меня – проект экспедиции. И впереди, может быть, великое открытие. Кто знает! Во всяком случае, не какая‑то там частная инициатива.

Отказали все как один. Может, не стоит называть имен, но все ответили отрицательно. А вообще‑то, ну их к черту! Назову имена! Отказом ответила норвежская госнефть «Статойл». «Норск Гидро». «Адидас». «Рема 1000». «Эр‑Франс». «Килрой Трэвелс». «САС». «Браатенс». «Теленор». Министерство иностранных дел. А научно‑исследовательский институт вооруженных сил с сожалением сообщил, что не имеет возможности оказать мне материальную или иную поддержку. Никто не хлопнет товарищески по плечу, не ободрит ни жестом, ни добрым словом. Ничего! Последнее особенно больно. Ведь Хейердал получил снаряжение и провиант от американских вооруженных сил. Ему было поручено испытывать новинки. Например, порошок для отпугивания акул. Наверняка с тех пор они придумали новый порошок. Я бы мог его испытать. А они: «Нет, спасибо!» И даже «Ролекс», на него я больше всего надеялся, отделался неутешительным коротеньким факсом из Женевы, где было сказано, что мой проект представляется им очень оригинальным и интересным и они бы с радостью взялись спонсировать мое предприятие, но тут же незаметненько успели вставить чуть ли не в виде придаточного предложения, что, дескать, к великому своему сожалению, при всем желании не могут оказать мне поддержку. Они сумели так вывернуться, словно и не от них зависит решение. Словно «Ролекс» не сам решает, что делать «Ролексу», а кто‑то посторонний дергает их за ниточки. Кто‑то такой, чья грубая сила мешает им вершить великие и нужные дела. А «Ролекс» волей‑неволей вынужден подчиняться. Вместе с «Ролексом» лопнула, разумеется, и возможность попасть в «Нэшнл джиографик», представ там на рекламной фотографии во весь лист. Я мог бы красоваться на ней с «ролексом» на руке рядом с соответствующим текстом, в котором было бы сказано, что я больше всего ценю надежность и качество и что я, опираясь на поддержку короля, объездил весь свет, бороздя моря и океаны, благодаря чему человечество продвинулось еще на шаг в своем развитии, и все это время мой «ролекс ойстер перпетюал эксплорер» работал идеально.

Ан нет! Я, разумеется, расстроен. С «ролекс Эксплорером» я бы, по крайней мере, всегда точно знал, который нынче час. Пускай все остальное провалилось бы в тартарары, но я знал бы точное время. В отместку я чуть было не решил обратиться к тем, кто делает фальшивые «ролексы». Может быть, у них более здоровое отношение к вопросу спонсирования фундаментальных исследований. Но нет! Это было бы уже не то! Я не раз видел фальшивые «ролексы». Они некрасивы и ничего не весят. И секундная стрелка не скользит незаметно, а передвигается толчками. Как‑то, когда я путешествовал «Интеррейлом», один парень по имени Эгиль при мне чуть не купил возле Пизанской башни такой «ролекс» у какого‑то негра. Но, почти согласившись, он передумал, даром что негр уговаривал: «Wait, wait, you decide, how much do you want to pay?»[3]Но мы занялись осмотром башни, башня эта черт знает как перекошена, а затем Эгиль, сразу раскусивший того негра, предложил сесть в поезд и ехать в долину реки По, ему, дескать, охота прокатиться по историческим местам. В придачу к прочим я получил еще отказ от одного норвежского богача, который живет где‑то там на юге Азии. Этакий лорд. Богатый норвежский лорд. И он ответил мне: «Нет».

После этого экономическая основа моей экспедиции выглядела довольно‑таки хило. Честно говоря, я надеялся совсем на другое.

Надо что‑то предпринимать. В своем отчаянном положении я надумал прибегнуть к богатейшей литературе о путешествиях, чтобы узнать, как решали финансовый вопрос ребята, жившие в старые времена. Я остановился на Магеллане. Магеллан, кажется, был малый не робкого десятка. Он не только первым из европейцев прошел через Магелланов пролив и переплыл Тихий океан за восемьдесят дней, не встретив на пути ни единого шторма, отчего ошибочно решил, что открытый им океан был тихим, но проявил большую находчивость в деле организации и финансирования своего путешествия. Поскольку в Португалии его не очень‑то поддержали, он отправился в Испанию и попытался добиться чего‑нибудь там. В первую очередь он женился на дочери человека, который контролировал все морское сообщение с Индией. Это был настоящий шахматный ход. Затем он заручился поддержкой влиятельных лиц как из церковных, так и финансовых кругов. В конце концов он получил каравеллы и деньги и двинулся в путь. Заслуги Магеллана некоторые ставят выше, чем то, что совершили Васко да Гама и Колумб. Как в моральном, интеллектуальном, так и в физическом плане. Магеллан одолел больше опасных морских проливов и пересек величайший, невообразимо громадный океан. Он проплыл гораздо большее расстояние, чем кто бы то ни было до него. С Магелланом случилась только одна оплошка – он не сумел вернуться. Он отплыл с командой в двести пятьдесят человек. Обратно вернулись восемнадцать. Магеллан же геройски пал, пронзенный ядовитыми стрелами, на маленьком острове вблизи Гуама.

А идея была хорошая. Магеллан готовил свою экспедицию, начав с самых основ. Он мыслил дальновидно и налаживал нужные связи медленно, но верно. Очевидно, мне следует поступить по его примеру. Сначала нащупать полезные связи. И потихоньку дело раскрутится.

Я решил придерживаться Магеллановой модели, и вот я стою у дверей перед одним из профессиональных училищ Тронхейма, дожидаясь, когда прозвенит звонок с последнего урока. Сегодня пятница. Я навел справки и обнаружил, что здесь учится дочка главы одного могущественного концерна. Именно в этой школе. Девушка вполне миловидная. Я приглядываюсь к ней издалека вот уже несколько дней. А ее отец – директор мультинационального концерна, резиденция которого находится в Норвегии. Главный лозунг тут, как почти во всем, что связано с Норвегией, – офшор. Денег у концерна навалом. Его акции все время растут. Я позвонил информированным людям из числа акционеров и убедился, что в общей картине этой компании господствуют оптимистические тона. У кого, у кого, а уж у них определенно достаточно денег, чтобы можно было поделиться. Но через переписку дела всегда идут со скрипом. Я уже давно пришел к такому выводу. Лучше действовать через личные контакты. Лицом к лицу. Это старинный проверенный метод. И, вероятно, самый лучший. Поглядим и увидим.

Ту, кого я поджидаю, зовут Ева. Ей девятнадцать лет. На десять лет моложе меня. Я еще не пытался с ней познакомиться. Сейчас попробую. Дождусь, когда прозвенит звонок. Я постараюсь понравиться ей. Буду ухаживать. А потом мы поженимся. Таков мой план. Родители завалят нас подарками. Дом, машина – все это я так и вижу перед глазами. Белье. Но я от всего откажусь. Единственное, о чем я попрошу (возможно, прямо в день свадьбы, после того как директор кончит танцевать со своей дочерью‑невестой), это чтобы он согласился стать спонсором моей экспедиции, дав на нее скромную, по его понятиям, сумму. Он не сможет мне отказать. Вот он сидит рядом с зятем, которого, несмотря на недолгий срок знакомства, уже успел полюбить как родного сына. У него язык не повернется сказать «нет!» на мою просьбу. Во мне он увидит вылитого себя. Молодого и энергичного. Полного свежих идей. Его сердце растает. Он сам увидит, что во мне говорит юношеский задор, и это ему понравится. Ему понравится, что я так высоко ставлю планку. Он бы и сам рад отправиться вместе со мной, произносит мой тесть. Но нельзя. Слишком много дел требуют его присутствия. Двадцать лет назад он бы поехал без возражений. Но теперь… Тесть качает головой. Он не стал бы зарекаться и от того, что, вернувшись из экспедиции известным и заслужившим публичное признание человеком, я, возможно, буду представлять интерес для его концерна. Невзирая на мое образование, не связанное с его специальностью. Образование – еще не все, говорит он. Гораздо важнее, кто ты как человек и что ты делал, а не то, чему ты там учился. Такие слова вызваны отчасти заботой о внуках, он хотел бы обеспечить наше с Евой будущее с точки зрения финансов. Затем он знакомит меня со своими друзьями из церковных и финансовых кругов. И вот для меня всюду открыта зеленая улица.

Наконец‑то звенит звонок. Учащиеся выходят из училища. Они спускаются с крыльца к воротам, возле которых я стою на посту. В толпе показывается и Ева. Она идет со стайкой подружек. Когда она поравнялась со мной, я ее окликнул: «Ева!» Она обернулась и замерла на месте. «Да?» – неуверенным и вопросительным тоном откликнулась она. Я представился ей и говорю, что, может быть, мои слова прозвучат странно, но я очарован ею и хотел бы познакомиться. По счастью, с виду я не страхолюдный урод. Напротив. С наружностью у меня полный порядок. Девятнадцатилетней девчушке, у которой ветер в голове, я могу показаться привлекательным хотя бы уже тем, что с внешностью у меня все о'кей. Природа наделила меня недурной внешностью, за что я природе благодарен. Вообще‑то я никогда не пользуюсь этим преимуществом, но здесь оно очень кстати. В данном случае цель оправдывает средства. По‑моему, в этой мысли нет ничего циничного. Она практична. Конечно же, я буду Еву любить и уважать. Не вижу причины, почему бы мне с таким же успехом не влюбиться в нее, как в любую другую девушку.

Ева поинтересовалась, откуда я ее знаю, я с ходу придумал, что соврать, и она мое вранье, к счастью, сразу проглотила. Я, дескать, занимаюсь верховой ездой в том же клубе, что и она. Там я несколько раз видел ее, рассказываю я, отлично зная, что она занимается верховой ездой. Это я разузнал заранее.

Девушка польщена. Подружки завистливо хихикают и неохотно уходят от нас. Мы с Евой остались вдвоем у школьных ворот. Еве пора в клуб верховой езды. Я предлагаю подвезти ее, заверив, что питаю самые порядочные и честные намерения. Заглянув мне в глаза, она поверила. Мы медленно направляемся к моей машине, оставленной неподалеку от школы. Мы идем и разговариваем.

Затем я отвез ее в конный клуб и смотрю, как она катается на лошади. Она предлагает мне прокатиться на ее лошади, но я говорю: «Нет, спасибо!» У меня, мол, болит колено после падения с необъезженной лошадки, я даже рискнул назвать лошадь мерином, употребив слово, которое мне раньше, кажется, никогда не приходило в голову. Она довольно ловкая наездница. Скачет через барьеры как ни в чем не бывало. Потом мы направляемся в кафе. Она настроена смешливо, но я не обращаю внимания и вклиниваюсь с рассказом о моей экспедиции. Девушка поражена величием моих планов. Сама она собирается стать врачом. Такая задача ей как раз по плечу. В училище у нее хорошие отметки. Ей интересно с людьми, говорит она. Она чувствует свое привилегированное положение и очень хочет лечить простых людей, непривилегированных. Не высказывая вслух своей мысли, я подумал, что иметь жену‑доктора совсем неплохо. Она может заметить симптомы на очень ранней стадии. И можно спокойно курить, не спеша бросать. Иметь своего лейб‑медика! Которого я к тому же буду любить.

Я спрашиваю, чем занимаются ее родители, и, услышав про папу‑директора, изображаю удивление. «Так он твой отец? Подумать только! А я‑то думал, что все директора концернов живут в Осло!» – восклицаю я, хотя мне отлично известно, что он вот уже много лет катается туда и обратно каждую неделю.

– Катается туда и обратно, – говорит Ева.

Все устроилось неожиданно гладко. Мы договорились о следующей встрече.

Экономическая проблема, как я полагаю, решена. На это потребуется еще кое‑какое время, но если я правильно разыграю свою карту, то деньги у меня, можно сказать, в кармане.

Остается подобрать горстку хороших ребят. Кого мне выбрать? Хейердал взял с собой только мужчин. Надежных мужиков. Но что касается равноправия полов, то на этом фронте с тех пор произошли перемены. И немалые. Брать ли мне в экспедицию женщин? Политкорректней было бы взять. Хорошо, конечно, но как бы не чересчур. Хорошего – понемножку!

Подумав над этим несколько дней, я все более склоняюсь к тому, что лучше взять в экспедицию только парней, что называется, мужскую команду. Для такого решения есть несколько причин. Во‑первых, в экспедиции всегда отправлялись только мужчины. Во‑вторых, когда мужчины и женщины собираются вместе, это часто кончается катастрофой. Третья же, и самая важная, причина состоит в том, что я никогда не был участником группы, состоящей исключительно из мужчин. И я чувствую, что мне этого хочется. Разумеется, я ничего не имею против женщин. Я вовсе не считаю, что они в чем‑то уступают мужчинам. Отнюдь нет. Разве что мужчины физически сильнее женщин. Поднять могут больший вес и бегают быстрее, чем женщины. Зато я где‑то слышал краем уха, что женщины терпеливее переносят боль. Не знаю уж, хорошо это или плохо, но, говорят, это именно так. Набрать в экспедицию команду из одних женщин означало бы, по‑моему, ошибочно расставить знаки. Это была бы очень болезненная экспедиция. А я вовсе не собираюсь подвергать себя или других участников моей экспедиции ненужным страданиям. Я надеюсь, это будет экспедиция как экспедиция. И в смысле страданий где‑то на среднем уровне. Без заметных отклонений в нежелательную сторону.

В женскую компанию меня тянет меньше, чем в мужскую.

Я, например, никогда не служил в армии. Когда меня призывали, я отказался. Мужики в комиссии не могли понять, почему я отказываюсь. Отчего бы такому молодцу, как я (а я и тогда был рослым и крепким парнем), не поносить военный мундир, удивлялись они. Я заявил, что я противник оружия и насилия. Я – пацифист. Верю, что при желании всегда можно мирно разрешить споры путем переговоров. Вот что я заявил, когда меня вызвали на беседу, и в результате отслужил свой срок на гражданской службе. Мне казалось это очень правильным. Так же поступили мои друзья. Сейчас я понимаю: мир сложнее, чем мне тогда представлялось. Но в принципе я остаюсь при своем мнении. Я не жалею, что так и не научился стрелять, хотя порой жалею, что не пожил в мужском коллективе. Посидеть в тесном окопе, почувствовать, как тебя распирают гормоны, и попалить из ружья по той или иной мишени, которую укажет офицер, объявив, что там противник, побегать на лыжах, выкопать укрытие в снегу и отлеживаться, может быть, во время бурана, слушая, как сосед, призванный откуда‑нибудь с севера, травит байки грубоватого, а то и сомнительного в адрес тех или иных меньшинств содержания, – вот этого мне так и не довелось испытать.

Я решил, что у меня будет мужская экспедиция.

Откуда Хейердал набрал свою команду?

Первый, Герман Ватсингер, появился, когда Хейердал завтракал в Доме норвежских моряков в Нью‑Йорке. Хейердал приехал в Нью‑Йорк, чтобы представить свою теорию на суд выдающихся этнографов. Никто не выступил в его поддержку. Никто не поверил в отчаянный проект. Когда разочарованный Хейердал сидел в столовой за завтраком, в дверях появился Ватсингер. Как пишет в своей книге Хейердал, это был хорошо одетый, атлетически сложенный молодой человек. Он работал инженером. Получил высшее образование в Тронхеймском техническом институте. Ватсингер приехал в Америку, чтобы купить детали каких‑то машин и практически ознакомиться с техникой холодильного дела. Он столовался в Доме моряка, который славился хорошей норвежской кухней. Хейердал сразу дает почувствовать читателю, что Ватсингер скроен из надежного материала, того самого, из какого должен быть участник экспедиции. Вот он приехал в Америку, живет в Нью‑Йорке, где можно выбирать любую кухню, какая только есть в мире, а он питается в Доме норвежских моряков, потому что желает питаться норвежской пищей! Он мог бы питаться по‑японски, по‑индийски, по‑еврейски, по‑американски, по‑албански. Он мог бы питаться как угодно. Но он желал питаться только по‑норвежски. Вот какой человек Герман Ватсингер! Потому он и встретился с Хейердалом.

В то утро Хейердал упомянул о своем проекте в беседе с Ватсингером. Он только упомянул. Никаких особенных разговоров между ними не было. Но четыре дня спустя, в том же месте, Ватсингер обронил замечание, что не прочь поучаствовать в плавании через океан, а Хейердал окинул его взглядом с головы до ног и решил, что Герман хороший парень. «Идет! – сказал Хейердал. – Мы отправляемся вместе!»

Через несколько дней Хейердал и Ватсингер побывали в Клубе путешественников. Там они поговорили с датским полярным исследователем Петером Фрейхеном, и тот пришел в восторг от их замечательной идеи – дрейфовать по течению на индейском плоту через Тихий океан. Он оказал им полную поддержку, и дело завертелось с головокружительной скоростью. Новость быстро распространилась, и смелым путешественникам было обещано финансирование, если они согласятся писать статьи в газеты и совершить по возвращении поездку по разным городам с лекциями.

Однако не хватало еще четырех человек. Четырех подходящих людей, как пишет Тур Хейердал. Отбирать их нужно было очень тщательно. Иначе после месячного пребывания на тесном пространстве плота в открытом море могли возникнуть всяческие неприятности и ссоры. Найти таких людей надо было как можно скорее. Через несколько месяцев начинался сезон ураганов. Нужно было отплыть из Перу до его наступления. Как узнать, годится человек или не годится? Хейердал не объясняет впрямую. И, насколько мне известно, для этого не существует общепринятых правил. Хорошие или подходящие люди – штука довольно‑таки загадочная. В фильме «Великолепная семерка» эту задачу решает Юл Бриннер. Группа мексиканских крестьян терпит притеснения от шайки бандитов, которые совершают разбойные налеты на их селения и безжалостно грабят жителей, жаждущих защиты. В кинофильмах мексиканские крестьяне всегда ужасно трусливы. Стоит на них погромче прикрикнуть, и они пускаются наутек, поджав хвост. Из‑за своей трусости они обращаются к Юлу Бриннеру. Он, в отличие от них, не трус; он горемычный бездомный наемный убийца. Крестьянам нужна помощь, и они спрашивают Юла Бриннера, не может ли он собрать себе в помощь каких‑нибудь ребят с большой дороги – они же все ходят с пистолетами! «Э, нет! – отвечает Юл. – Не так‑то это просто! Надо подыскать хороших ребят». Разница между хорошими и плохими ребятами – огромная. Это как день и ночь. «Но как отличить хорошего парня от плохого?» – спрашивают мексиканцы. «There are ways, – говорит Юл. – There are ways».[4]И дальше он кое‑что объясняет. В первую голову это значит, что этот парень должен хорошо владеть пистолетом или ножом, или тем и другим вместе. Лучше всего, если он будет самым быстрым по эту сторону одной довольно широкой речки. Это первое. Второе же, и с этим уже посложнее, нужно вроде бы, чтобы у человека было отзывчивое сердце. Ведь плата за эту работу обещана ничтожная. Однако хорошие парни все же нашлись. Люди, которые поначалу кажутся эгоистичными и беспринципными, но в дальнейшем выясняется, что у них хватает и сердечной доброты, и твердых убеждений. Они берутся за дело, на первый взгляд, ради чисто символической суммы денег, а по правде, потому что почуяли тут несправедливость. Иными словами, речь идет о моральных принципах. А потом, как бы уже в придачу к остальному, мы узнаем, что самые храбрые, оказывается, были крестьяне. Нам говорят, что для того, чтобы копаться в земле, трудиться изо дня в день, требуется гораздо больше мужества, чем для того, чтобы разъезжать верхом и владеть пистолетом. И победителями в этой игре оказываются в конце концов крестьяне. Такие, как мы, всегда остаются в проигрыше, говорит в конце фильма Юл Бриннер. Не знаю, что уж он там хотел этим сказать. Но он‑то во всяком случае хороший человек. В этом почти или даже вовсе не остается сомнений.