Глава 48. — Ничего особенного, Хосино‑тян, — церемонно протянул кот

— Дела… — повторил парень.

— Ничего особенного, Хосино‑тян, — церемонно протянул кот. Зверь был мордастый и, как показалось Хосино, уже не молодой. — Вам тут одному не скучно? День‑деньской с камнем разговоры разговаривать?

— Что это ты по‑человечьи заговорил?

— Вовсе даже не по‑человечьи.

— Что‑то я не пойму. А как же тогда мы с тобой разговариваем? Кот и человек?

— На общем языке, который на грани миров. Только и всего.

Парень задумался и пробормотал:

— Грань миров? Общий язык?

— Не понимаешь? Ну и ладно. Долго объяснять, — сказал кот, презрительно дернув хвостом.

— Послушай, а ты, часом, не Полковник Сандерс?

— Какой еще полковник? — сердито пробурчал кот. — Не знаю такого. Я — это я и никто другой. Обыкновенный уличный кот.

— А имя у тебя есть?

— Уж что‑что…

— И как же тебя зовут?

— Тунец, — сконфузился кот.

— Тунец? Из которого суси делают?

— Ну да. Я тут в одной сусичной по соседству кормлюсь. Еще там есть собака. Так ее прозвали Тэкка [70].

— Ты вроде знаешь, как меня зовут?

— Ты же у нас знаменитость, Хосино‑тян, — еле заметно улыбнулся черный кот. Хосино впервые видел улыбающегося кота. Но улыбка тут же пропала, и по кошачьей морде снова расплылось смирение и покорность судьбе.

— Кошки все знают, — продолжал кот. — И то, что Наката‑сан вчера умер, и то, что у тебя здесь ценный камень лежит. Мне в округе все известно. Я уже порядочно здесь живу.

— Хм… — Хосино стало интересно. — А чего мы всё на ходу‑то? Может, зайдешь, Тунец‑сан?

Не слезая с перил, кот покачал головой:

— Не‑е… Мне и здесь хорошо. Там у тебя как‑то не очень. Погода хорошая. Давай лучше здесь поговорим.

— Да мне в общем‑то все равно, — согласился парень. — Может, ты голодный? Хочешь чего‑нибудь?

Кот опять покачал головой:

— Позволю себе заметить, с пропитанием у меня проблем нет. Меня больше волнует, как бы не растолстеть. В сусичной много рыбы ем, холестерин накапливается. Знаешь, как с лишним весом лазить тяжело?

— Слушай, Тунец‑сан, а ты ко мне по делу или как?

— Вроде того, — ответил кот. — Чую, попал ты в переделку. Один остался, да еще с этим мудреным камнем возиться приходится.

— Да уж. Твоя правда. Ни туда ни сюда.

— Вот я и подумал, может, помогу чем.

— Спасибо. Не откажусь, — поблагодарил Хосино. — Как говорится, на тебя одна надежда.

— Все дело в камне, — сказал кот Тунец и дернулся, отгоняя навязчивую муху. — Надо его на место вернуть — и ты свое дело сделал. Можешь отправляться куда хочешь. Разве не так?

— Угу. Стоит только вход закрыть и всем разговорам конец. Как говорил Наката, раз открытое должно быть закрыто. И все.

— Вот я тебе и объясню, что делать надо.

— А ты знаешь? — спросил парень.

— А то как же. Я же тебе сказал: кошки все знают. Не то что собаки.

— И что же делать?

— Убить его, — смиренно проговорил кот.

— Убить?

— Да, Хосино‑тян. Убить его.

— Кого его‑то?

— Увидишь — поймешь. Его, — промолвил черный кот. — Но если не увидишь, ничего не поймешь. У него никогда не было определенной формы. Все время разная.

— Это человек?

— Нет. Уж это мне точно известно.

— А какой он из себя?

— Чего не знаю, того не знаю, — признался Тунец. — Я же сказал: увидишь — сразу поймешь, не увидишь — не поймешь. Это же как день ясно.

Хосино вздохнул:

— А вообще что он из себя представляет?

— Да зачем тебе это? — сказал кот. — Объяснить очень трудно. Лучше не знать ничего. Этот гад где‑то притаился. Сидит тихонько в темной дыре и посматривает оттуда. Но ведь не может он все время прятаться. Рано или поздно вылезет. Может, даже сегодня. И тогда обязательно на тебя полезет. Это ж беспрецедентный случай.

— Какой‑какой?

— Исключительный. Такой шанс раз в тысячу лет бывает, — пояснил черный кот. — Так что сиди и жди, а покажется — убей. Всего и делов‑то. А потом гуляй на все четыре стороны.

— А с законом как быть, если я его убью?

— Я в законах не разбираюсь. Котам это ни к чему. Но он же не человек, при чем тут законы? Короче, его нужно убить. Это даже коту понятно.

— Но как его убивать‑то? Я же не знаю, какой он из себя, большой или маленький. Надо как‑то подготовиться, способ придумать.

— Любой способ подойдет. Можешь молотком стукнуть, ножом пырнуть, задушить, сжечь, загрызть. Что тебе больше нравится. Главное — чтобы он дух испустил. Наберешься духу и придавишь. Ты в армии служил? Стрелять тебя учили на народные деньги? Штыком колоть? Ты же солдат. Это твое дело — придумать, как убить.

— В армии учат на обычной войне воевать, — вяло возразил парень. — А какую‑то тварь подкарауливать, не человека даже, о которой понятия не имеешь — ни какого она роста, ни как выглядит… караулить и молотком пришить — такому нас не учили.

— Он как пить дать через вход полезет, — не обращая внимания на слова Хосино, заявил Тунец. — Но ты его не пускай. Ни за что. В лепешку расшибись. Надо его прикончить, пока он не пролез. Это самое главное. Понял? Упустишь его сейчас — все. Конец.

— Один шанс в тысячу лет.

— Вот именно, — сказал кот. — Хотя это, конечно, я так сказал, ради красного словца.

— Тунец‑сан, но ведь этот гад, наверное, — жутко опасный? — робко спросил Хосино. — Вот соберусь я его убить, а он возьмет и меня самого укокошит.

— Пока шевелится, он вроде не такой опасный. Но как замрет — это совсем плохо. Поэтому надо его кончать, когда он еще дергается. Смотри, не упусти момент.

— Вроде? — проговорил Хосино.

Черный кот на его реплику никак не отреагировал, прищурился и, потянувшись на перилах, встал.

— Ну, пока, Хосино‑тян. Уверен, ты гада этого прикончишь. Иначе Наката‑сан до конца так и не умрет. Ведь ты же его любил, да?

— Ага. Хороший был человек.

— Значит, гада убьешь. Соберешься с духом и — наповал. Наката‑сан так хотел. Сделай это ради него. Давай, действуй. Теперь это твое дело. Ты же до сих пор все время старался увильнуть от ответственности, жил кое‑как. Сейчас пришло время отдавать долги. Да ты не волнуйся. Сердцем я с тобой.

— Ну, успокоил, — сказал Хосино. — Мне сейчас в голову пришло…

— Что?

— А почему вход еще открыт? Вдруг, чтобы тварь эту выманить?

— Все может быть, — безразлично протянул Тунец. — Ой, совсем забыл, Хосино‑тян. Имей в виду, он только ночью может вылезти. Так что днем можешь спать сколько хочешь, а ночью, смотри, не засни, а то упустишь.

Кот спрыгнул с перил на соседнюю крышу и, подняв хвост трубой, отправился по своим делам. Он двигался с удивительной для своих немалых габаритов легкостью. Хосино проводил его с балкона взглядом. Кот ни разу не обернулся.

— Вот дает! — проговорил Хосино. — Дела…

Оставшись один, Хосино отправился на кухню, чтобы подыскать какое‑нибудь оружие. Он выбрал острый нож для сасими [71]и еще один — тяжелый, вроде тесака. Посуда на кухне была самая простая, зато ножей — целая коллекция. Кроме того, нашлись увесистый молоток, нейлоновая веревка и пестик для колки льда.

«Для такого дела хорошо бы автоматическую винтовку иметь», — шаря в кухне, подумал Хосино. В армии он научился стрелять и на полигоне всегда показывал хорошие результаты. Но винтовки, как и следовало ожидать, в квартире не нашлось. Да если бы и была — попробуй‑ка, пальни в таком тихом районе. Такое начнется…

Хосино разложил на столе в гостиной два ножа, пестик, молоток и веревку. Добавил еще электрический фонарик. Потом подсел к камню, погладил его:

— Видишь, до чего дело дошло? Вот, придется за молоток хвататься, за нож и отбиваться черт знает от кого. Бред! И знаешь, кто меня надоумил? Какой‑то приблудный черный котяра. Поставь себя на мое место. Чушь собачья!

Камень, естественно, не отвечал.

— И что, ты думаешь, этот черный Тунец говорит? «Да эта штука вроде не опасная». Представляешь? Вроде. Оптимист хренов! А вдруг вылезет какая‑нибудь тварюга, как из «Парка Юрского периода»? Что делать прикажешь? Мне же тогда кранты.

Молчание.

Взяв со стола молоток, Хосино несколько раз взмахнул им.

— Но если подумать, что поделать, если так сложилось? Судьба уже всем распорядилась — с того момента, как я Накату посадил на стоянке в Фудзикаве, и до самого конца. Непонятно только, что со мной будет. До чего же странная штука — судьба. Как считаешь?

Молчание.

— Ладно. Все равно уже ничего не изменишь. Я сам эту дорогу выбрал, значит, надо идти до конца. Понятия не имею, что это за тварь. Ну и черт с ней. Уж постараюсь, дам ей прикурить. Жизнь — она короткая, но вспомнить есть что. Да и повидал я уже кое‑что. Как сказал Тунец, такой шанс раз в тысячу лет выпадает. Так что была не была. Ради старичка, ради Накаты.

Камень все так же безмолвствовал.

Послушавшись кота, Хосино решил немного вздремнуть на диване, чтобы подготовиться к ночи. Он не представлял, как можно дрыхнуть днем, но отключился сразу, лишь голова коснулась подушки. Проспал целый час. Вечером разогрел замороженное карри с креветками, добавил риса, поел. Стало смеркаться. Он устроился возле камня и положил нож и молоток поближе.

Свет в комнате был выключен, горела только маленькая лампочка над столом. «Так лучше, — думал Хосино. — Ведь гад только по ночам лазает. Пусть будет потемнее. Ох, скорее бы все это кончилось. Ну, давай же, вылезай. Сейчас я тебе врежу. И поеду домой, в Нагою, девчонке какой‑нибудь позвоню…»

С камнем парень больше не разговаривал, сидел молча, время от времени поглядывая на часы. Борясь со скукой, начинал помахивать то ножом, то молотком. «Да, если что‑то и будет, то, похоже, глубокой ночью. А может, и раньше, только бы не пропустить. Раз в тысячу лет, что ни говори. Халтурить здесь нельзя». От нечего делать парень погрыз крекер, выпил воды.

— Эй! — шепнул Хосино камню. — За полночь перевалило. Самое время для всякой нечисти. Теперь или никогда. Давай вместе следить.

Хосино коснулся камня, и ему почудилось: тот немного потеплел. Или просто показалось. Для уверенности парень погладил камень ладонью.

— Ну давай, помоги немножко. Мне психологическая поддержка не помешает.

Легкий шорох донесся из комнаты, где лежал Наката, в самом начале четвертого. Как будто кто‑то полз по татами. Но там же нет татами, на полу — ковролин. Хосино поднял голову и прислушался. Ага… Звук непонятный, но в комнате явно что‑то происходит. Сердце в груди Хосино громко забилось. Он сжал нож для сасими в правой руке, в левую взял фонарик. Заткнул за пояс молоток и встал.

— Ну, вперед… — сказал в никуда Хосино.

Он на цыпочках подкрался к двери и тихонько отворил ее. Включил фонарик — луч туг же выхватил из темноты угол, где лежало тело Накаты. Точно — шуршит где‑то там. Что‑то белое и продолговатое. Эта штука, похожая на вытянутую тыкву, извиваясь как слизняк, выползала изо рта Накаты. Толстая, как огромная рука. Длину Хосино определить пока не мог, но ему показалось: тварь вылезла уже примерно наполовину. Отливавшее белизной тело покрывала густая слизь. Рот Накаты, выпуская слизняка наружу, был широко открыт, словно у змеи. Старику, казалось, вывихнули челюсть.

Хосино громко сглотнул слюну. Рука мелко дрожала вместе с лучом фонарика. «Как же ее убьешь?» — мелькнуло в голове парня. Ни рук, ни ног, ни глаз, ни носа. Скользкая гадина, ухватиться не за что. Как дух из нее выпустить? И что это за тварь вообще?

Как же получается? Она все это время, как паразит, пряталась в теле Накаты? Или это что‑то вроде его души? Нет, вряд ли. Такого быть не может, подсказывала Хосино интуиция. Не мог такой урод жить у Накаты внутри. Это же совершенно ясно. Нет, он просто заполз в него и хочет теперь пролезть через вход. Чужое тело для него — вроде лаза. Удобно устроится, гад. В старика забрался. Надо его прикончить. Во что бы то ни стало. Как сказал Тунец, набраться духу и придавить.

Хосино рванулся к кровати и всадил нож туда, где, как ему казалось, находилась голова белесой твари. Вытащил и пырнул снова. Потом еще и еще. Все без толку. Никакой реакции. Будто нож с хлюпаньем входил в какой‑то размякший овощ. Под скользкой белой оболочкой не ощущалось ни плоти, ни костей. У этого существа не было внутренностей, не было мозга. Как только Хосино вынимал нож, раны туг же затягивались слизью. Ни крови, ничего. «Оно абсолютно ничего не чувствует!» — сообразил парень. Сколько ударов по этому белому желе ни наноси, все напрасно. Тварь лезла и лезла из разверстого рта Накаты.

Хосино отбросил нож и, метнувшись в гостиную, схватил со стола тесак. Вернулся в комнату и со всей силы ударил им слизняка, со скрипом рассекая то место, которое парень решил считать головой. Как он и думал, под оболочкой оказалась все та же вялая белая масса. Несколькими ударами все же удалось отрубить часть. Какое‑то время обрубок извивался на полу, но скоро затих — видимо, умер. Но слизняка это не остановило. Разрез прямо на глазах обволакивало слизью, на месте отсеченного куска надулся пузырь, и тварь, как ни в чем не бывало, поперла дальше.

Вот она уже вылезла изо рта Накаты почти целиком. Длиной около метра, на конце — хвост. Теперь хоть стадо понятно, где перед, а где зад. Хвост — короткий и толстый, как у гигантской саламандры — на конце вдруг становился совсем тонким. Ни ног, ни глаз, ни рта, ни носа… Но у этого существа была воля. «Нет! Оно само по себе — воля. Только воля и ничего больше», — подумал Хосино. Чего тут еще рассуждать. А вид оно принимает любой, по ситуации. Сейчас вот такой — ему же перемещаться надо. Спина заледенела. И все равно, как‑то надо тварь эту прикончить. Нет других вариантов.

Хосино решил пустить в ход молоток, но опять ничего не получилось. Правда, на теле твари появлялись глубокие вмятины, но они сразу зарастали мягкой кожей и слизью. Хосино притащил маленький столик и стал ножками трамбовать врага, однако и это не помогло. Извиваясь неуклюжей змеей, белый слизняк не быстро, но неостановимо продвигался к двери в соседнюю комнату, где лежал камень от входа.

«Что же это за гадина? Ни на кого не похожа, — крутилось в голове у Хосино. — С ней никаким оружием не справиться. Сердца, куда можно нож воткнуть, нет. Задушить? Горла тоже нет. Что делать? Нельзя ее через вход пропустить. Любой ценой. Ведь это зло. Тунец сказал: „Увидишь — сразу поймешь“. Правильно. Я сразу и понял. Нельзя его живым оставлять».

Парень бросился в гостиную за еще каким‑нибудь оружием, но ничего подходящего не нашел. И тут наткнулся на камень, лежавший на полу. Камень от входа. Может, придавить им ползучего гада? В полумраке камень показался ему не таким, как обычно, а красноватым. Хосино нагнулся, попробовал приподнять, но камень оказался таким тяжелым, что он, к своему удивлению, не смог сдвинуть его с места.

— Давай же, камешек! Если мы его закроем до того, как эта гадина сюда доползет, значит, дальше уже не пролезет.

Парень собрал все силы и попытался снова взять вес. Камень даже не шелохнулся.

— Да что ж такое! — задыхаясь, проговорил Хосино. — Теперь вообще тебя не подымешь. Сейчас пупок развяжется.

Шуршание за спиной не смолкало. Тварь неумолимо приближалась. Времени на раздумье уже не было.

— Ну, еще разок! — Хосино взялся за камень, решительно вдохнул — глубоко‑глубоко, набирая полные легкие воздуха, — и задержал дыхание. Нацелил все свое внимание на камень, схватил его за край обеими руками. Если сейчас не получится, другой возможности уже не будет. «Давай, Хосино! Давай! — подбадривал себя парень. — Раз! Два!..» Собрав все силы, он со стоном приподнял камень. Совсем чуть‑чуть. Напрягся еще — и оторвал его от пола.

В голове сверкнула ослепительно‑белая вспышка. Мышцы на руках, казалось, разорвались на куски. Кишки, поди, уже на полу. Но камень Хосино не выпустил. Наката! Из‑за этого камня — оттого, что вход надо было открыть и закрыть, — старик и умер до срока. И теперь он, Хосино, обязан как‑то довести это дело до конца. За Накату. Черный кот сказал: «Теперь это твое дело». Мышцы требовали притока крови, легкие — свежего воздуха, чтобы дать эту кровь телу. А Хосино задыхался. И тут он сообразил: «Вот же она — смерть! Совсем рядом!» Прямо перед глазами разверзлась бездна, имя которой — «Ничто». Из последних сил парень дернул камень кверху, стараясь перевернуть. Камень подался и с грохотом перевалился на другую сторону. Пол под ногами дрогнул. Стекла в окнах жалобно задрожали. Хосино опустился на пол, вздохнул всей грудью.

— Молодец Хосино! Вот это я понимаю! — похвалил он себя.

Вход закрылся, теперь настал черед белого слизняка. Хосино справился с ним без особого труда — это оказалось гораздо легче, чем он думал. Деваться твари было некуда, и она, не находя себе места, ползала по комнате, ища хоть какого‑то укрытия. Может, хотела обратно к Накате в рот забраться, но сил на это уже не осталось. Парень быстро настиг слизняка и несколькими ударами рассек его на куски. Потом каждый кусок разрубил на части помельче. Белесые обрубки какое‑то время корчились на полу, пока не замерли обессиленные. Изогнулись и окоченели — всякая жизнь ушла из них. На ковре поблескивали пятна белой слизи. Собрав обрубки совком, Хосино ссыпал их в мешок, затянул потуже веревкой и запихал в другой мешок. И тоже туго завязал. Да еще сунул в плотный полотняный мешок, который нашел в шкафу.

Управившись, Хосино почувствовал, что окончательно выдохся, и, присев на корточки, облегченно вздохнул. Руки дрожали, как в лихорадке. Открыл было рот, но не смог произнести ни слова.

— И все‑таки я молодец, — наконец выдавил из себя он.

Хосино боялся, что от грохота, когда он сражался с белым слизняком и ворочал камень, могли проснуться соседи. А вдруг они в полицию позвонили? К счастью, вроде обошлось. Полицейских сирен не слышно, в дверь не стучат. Только полиции здесь не хватало.

Парень понимал, что разрубленная на куски тварь, лежавшая в мешке, уже не оживет. Стремиться ей больше некуда. И все же лучше подстраховаться. Надо отнести мешок на берег — море рядом — и сжечь. Чтобы только пепел остался. А уж потом и в Нагою можно возвращаться.

Скоро четыре. Рассвет. «Пора сматываться», — думал Хосино, укладывая в сумку смену белья. Туда же из предосторожности положил солнечные очки и кепку «Тюнити Дрэгонз»: совсем ни к чему под самый конец попасть в лапы полиции. Прихватил бутылку растительного масла — подлить в костер, чтобы разгорелся быстрее. Вспомнив, сунул в сумку компакт‑диск с «Эрцгерцогом». Напоследок подошел к кровати, на которой лежал Наката. В комнате было так холодно, что зуб на зуб не попадал, — кондиционер по‑прежнему работал на полную катушку.

— Вот такие дела, Наката‑сан. Уезжаю, — начал парень. — Ничего не поделаешь. Не могу же я тут навеки поселиться. С вокзала в полицию позвоню. Пусть приедут за тобой. Теперь это уже их дело. Больше мы с тобой не увидимся, но я тебя никогда не забуду. Да если бы даже и захотел… Разве забудешь такое…

Кондиционер громко щелкнул и отключился.

— Я вот что думаю, отец, — продолжал парень. — Теперь, что бы я ни делал, всегда буду иметь в виду: а что об этом сказал бы Наката‑сан, как бы он поступил? Мне так почему‑то кажется. Это очень важная вещь. Значит, в каком‑то смысле частичка тебя будет и дальше жить, уже во мне. Конечно, для этого можно было, наверное, и кого‑нибудь получше найти, но все ж лучше, чем ничего.

Парень хорошо понимал, что обращается не к Накате, а всего лишь к пустой оболочке. Самое главное, что в ней было, уже давно перекочевало куда‑то в другое место.

— Эй, камушек! — переключился Хосино. Погладил камень: тот опять стал самым заурядным — холодным и шершавым. — Видишь, уезжаю. Возвращаюсь в Нагою. А тобой, как и дедулей, полиция займется. По‑другому не получается. Вообще‑то, надо было тебя обратно в храм отнести, но у меня с памятью что‑то — совершенно не помню, откуда мы тебя притащили. Ты уж меня извини. Не проклинай. Я все сделан, как Полковник Сандерс велел. Так что если проклинать — так уж его. И все‑таки я рад, что нас судьба свела. Тебя я тоже не забуду.

Парень надел «Найки» на толстой подошве и вышел из дома. Дверь на ключ закрывать не стал. В правой руке он нес сумку, в левой — мешок с останками белого слизняка.

— А теперь, господа, займемся костром, — объявил Хосино, глядя на восток, где вставало солнце.