Глава 33. Осима еще не приехал, а у меня уже все было готово к открытию

Осима еще не приехал, а у меня уже все было готово к открытию. Я пропылесосил пол, протер окна, навел чистоту в туалете, смахнул пыль со всех столов и стульев. Попрыскал аэрозолем и отполировал до блеска перила на лестнице. Слегка прошелся тряпкой по витражу на лестничной площадке. Поработал метлой в саду, включил кондиционер в читальном зале и прибор, регулирующий влажность в книгохранилище. Приготовил кофе, заточил карандаши. В эти утренние часы, когда еще не появились первые посетители, библиотеку наполняла какая‑то особая прелесть. Все слова и мысли взяли тайм‑аут и тихо дремали. Я готов был делать все, чтобы сохранить здесь порядок, чистоту и покой. Останавливаясь у полок, я рассматривал безмолвные ряды книг, поглаживал корешки. Как всегда, в половине одиннадцатого зарокотал мотор «родстера» и появился слегка заспанный Осима. До открытия библиотеки мы успели перекинуться парой слов.

— Если можно, я бы сейчас отлучился ненадолго, — сказал я.

— Куда же ты собрался?

— В зал хочу съездить, потренироваться немного. А то совсем здесь зачах.

Конечно, дело было не только в этом. Мне очень не хотелось попадаться на глаза Саэки‑сан, которая обычно приезжала часам к двенадцати. Надо немного подождать, успокоиться, а потом уж с ней встречаться.

Осима посмотрел на меня и со вздохом кивнул.

— Тогда смотри, будь осторожнее. Я не наседка и надоедать с нотациями не буду, но осторожность сейчас не помешает.

— Хорошо. Буду, — пообещал я.

Я прихватил рюкзак и сел на электричку. Приехал в Такамацу, а там с вокзала на автобусе добрался до зала. Переоделся в раздевалке в спортивный костюм и, поставив в плейер мини‑диск Принца, взялся за свои обычные упражнения. Поначалу растренированное из‑за долгого перерыва тело отчаянно протестовало. Но постепенно все пришло в норму. Организм сопротивляется нагрузке — это нормально. Моя задача — успокоить его, перебороть эту реакцию. В ушах грохотал «Little Red Corvette» — вдох, пауза, выдох. Вдох, пауза, выдох. Раз за разом в том же ритме. Я нагружал мышцы на полную катушку, почти до предела. Пот катил градом, майка промокла насквозь и тяжело липла к телу. Пришлось несколько раз подходить к поилке с холодной водой — организм требовал жидкости.

Переходя по давно установленной системе от тренажера к тренажеру, я вспоминал Саэки‑сан. То, что между нами произошло. Не буду ни о чем думать. Легко сказать… Я сосредоточился на работе мышц, растворяясь в ритме. Тренажер, нагрузка, раз‑два, раз‑два… Одно и то же. Принц выводил в наушниках «Sexy Motherfucker». Головка еще немного побаливала. Мочиться было больно. И по‑прежнему красная; кожа не успела загрубеть — еще молодая и чувствительная. Голова пухла от диких сексуальных фантазий, блуждающего голоса Принца и разных цитат из книг.

Смыв в душе пот и переодевшись в чистое, я на автобусе вернулся на вокзал и зашел перекусить в первое попавшееся заведение. За едой заметил, что сижу в том самом месте, куда заглянул в первый день, как приехал в Такамацу. Сколько же времени прошло? С неделю как я поселился в библиотеке. Значит, всего должно быть недели три. А точнее? В уме сосчитать не получалось, поэтому я достал из рюкзака ежедневник и сразу все понял.

Покончив с едой, я пил чай и наблюдал за вокзальной суетой. Все торопились куда‑то. При желании можно было влиться в эту вечно спешащую массу. Сесть на поезд, куда‑нибудь поехать. Бросить все, перебраться в другой, незнакомый город и начать все с нуля. Открыть чистую страницу. Поехать, к примеру, в Хиросиму. Или Фукуоку. Туда, с чем меня ничто не связывает. Где я буду свободен на сто процентов. Все необходимое с собой, в рюкзаке. Белье, мыло, зубная щетка, спальный мешок. И деньги, которые я взял у отца в кабинете, почти все целы.

Однако я прекрасно понимал, что никуда отсюда не двинусь.

— Ты прекрасно понимаешь, что никуда отсюда не двинешься, — говорит парень по прозвищу Ворона.

Выходит, переспал ты с Саэки‑сан и кончил в нее. Несколько раз. И она тебя допустила к себе. Зуд еще не прошел. Еще помнишь ощущение от ее плоти. Это как раз то, что тебе нужно. Потом начинаешь думать о библиотеке. О безгласных книжках, которые тихо стоят утром на полках. Об Осиме. О своей комнате, о «Кафке на пляже» на стене, о пятнадцатилетней девочке, которая приходит посмотреть на картину. Ты качаешь головой. Ты не можешь отсюда уехать. Ты не свободен. Но тебе же хочется стать по‑настоящему свободным?

Я несколько раз столкнулся с полицейскими, следившими на вокзале за порядком, но они даже не посмотрели в мою сторону. Таких загорелых парней с рюкзаками можно встретить на каждом углу. Так что на общем фоне я, должно быть, ничем не выделялся и потому ничего не боялся. Главное — вести себя естественно, и никто внимания не обратит.

Я сел на электричку — в ней было всего два вагона — и вернулся в библиотеку.

— С благополучным возвращением, — приветствовал меня Осима и, заметив мой рюкзак, удивленно спросил: — Всегда на себе эту тяжесть носишь? Он у тебя прямо как одеяло, с которым все время таскался мальчишка из комиксов про Чарли Брауна [54].

Я вскипятил воду и выпил чаю. Осима по обыкновению крутил в пальцах длинный остро заточенный карандаш. (Интересно, куда он девал исписанные?)

— У тебя рюкзак вроде символа свободы. Не иначе, — сказал Осима.

— Наверное.

— А может, с символом‑то лучше, чем с самой свободой.

— Может, и лучше.

— Может, и лучше, — повторил за мной он. — Был бы конкурс на самый короткий ответ, ты бы точно первое место занял.

— Может быть.

— Может быть, — озадаченно проговорил Осима. — Ты знаешь, люди в большинстве своем к свободе не стремятся, а только думают, что стремятся. Все это иллюзия. Если им дать настоящую свободу, они просто с ума сойдут. Так и знай. На самом деле люди свободными быть не хотят.

— И вы?

— Ага. Я тоже люблю несвободу. В определенной мере, конечно, — ответил Осима. — Жан‑Жак Руссо говорил, что цивилизация началась, когда человечество стало возводить ограды. Очень меткое замечание. Так оно и есть: всякая цивилизация есть продукт отгороженной несвободы. Исключение — только австралийские аборигены. У них до семнадцатого века сохранялась цивилизация, которая не признавала оград. Вот уж были по‑настоящему свободные люди. Шли когда хотели и куда хотели. Что хотели, то и делали. Ходили всю жизнь по кругу. Хождение по кругу — сильная метафора, свидетельствующая о том, что они живут. А потом явились англичане, все огородили, чтобы разводить скот. Аборигены никак не могли понять, зачем это надо. Так ничего они и не поняли, за что их как антиобщественный и опасный элемент загнали в пустыню. Поэтому тебе надо быть поосторожнее, дорогой Кафка. В конце концов, в этом мире выживают те, кто строит высокие прочные заборы. А если ты будешь это отрицать, тебя в такую же дыру загонят…

Я зашел в свою комнату положить рюкзак. Потом приготовил на кухне свежий кофе и, как всегда, понес его в кабинет Саэки‑сан. Осторожно поднимался по лестнице, держа в руках металлический поднос. Старые ступеньки поскрипывали под ногами. От витража на лестничной площадке по полу рассыпались яркие цветные льдинки, которые я давил ногами.

Саэки‑сан что‑то писала за столом. Я поставил чашку, она подняла голову и предложила присесть все на тот же стул. На ней была черная майка, а поверх нее накинута кофейного цвета ковбойка. Волосы стягивал обруч, чтобы не падали на лоб, в ушах поблескивали сережки с маленькими жемчужинами.

Какое‑то время Саэки‑сан молчала, глядя на только что написанное. Ее лицо не изменилось — было таким же, как обычно. Сняв колпачок с авторучки, она положила его на лист бумаги. Растопырила пальцы, проверяя, не испачкались ли в чернилах. Было воскресенье; через окно в комнату вливалось послеполуденное солнце. Чьи‑то голоса доносились из сада.

— Осима‑сан сказал, ты в зал ездил? — поинтересовалась Саэки‑сан, поднимая на меня глаза.

— Ездил, — признался я.

— И что ты там делаешь? Какие упражнения?

— На тренажерах. Еще штангу поднимаю, гантели…

— А еще?

Я пожал плечами.

— Спорт одиночек.

Я кивнул.

— Хочешь сильнее стать?

— Слабаку не выжить. Особенно в моем случае.

— Потому что ты один.

— Мне помощи ждать не от кого. Во всяком случае, до сих пор мне никто не помогал. Поэтому остается надеяться только на себя. А для этого надо быть сильным. Как одинокая ворона. Поэтому и имя я себе такое придумал — Кафка. Кафка по‑чешски — «ворона».

— Хм… Значит, ты ворона? — удивилась Саэки‑сан.

— Да, — сказал я.