Глава 11. Когда я закончил рассказ, было уже довольно поздно

Когда я закончил рассказ, было уже довольно поздно. Сакура сидела за кухонным столом, подперев голову руками, и внимательно слушала. Что мне всего пятнадцать лет, и я еще учусь в средней школе, что я украл у отца деньги и смотался из дома в Накано. Я рассказал, как поселился в Такамацу в гостинице, как ездил днем в библиотеку читать книга. И как очнулся весь в крови, лежа на земле у храма. Конечно, о многом я умолчал. Ведь о вещах, по‑настоящему важных, так просто не скажешь.

— Значит, мать от вас ушла и взяла только твою сестру. А тебя в четыре года на отца бросила?

Достав из бумажника ту самую фотографию, сделанную на берегу, я показал ее Сакуре.

— Вот моя сестра.

Она посмотрела на фото и вернула мне, ничего не сказав.

— С тех пор мы с ней ни разу не виделись, — проговорил я. — И с мамой тоже. У меня с ней — никакой связи. Я даже не знаю, где она сейчас. Не могу вспомнить, какая она, какое у нее лицо. От нее ни одной карточки не осталось. Запах помню. Какие‑то ощущения. А лицо никак вспомнить не могу.

Сакура хмыкнула и, не отнимая рук от подбородка, сощурившись взглянула на меня.

— Тяжелый случай вообще‑то.

— Да уж…

Девушка молча смотрела на меня.

— А с отцом у тебя дело не пошло? — немного погодя поинтересовалась она.

Дело не пошло? Как тут ответить? Я только пожал плечами.

— Ну конечно. Чего тебе из дома бежать, если все в порядке, — констатировала Сакура. — Получается, ты удрал, а сегодня вдруг у тебя то ли сознание, то ли память отшибло. Так?

— Так.

— А раньше с тобой такое случалось?

— Да. Иногда, — не стал скрывать я. — В голове вдруг бац! — как будто предохранитель вылетает. Как бы кто‑то что‑то переключает. Переключит — и я могу что‑нибудь такое сделать, а соображать только потом начинаю. Вроде я — и вроде не я.

— То есть сам себя не чувствуешь? Значит, и наброситься на кого‑нибудь можешь?

— Было дело, — признался я.

— И что? Доставалось от тебя кому‑нибудь?

Я кивнул.

— Пару раз всего. Да и то так… ничего серьезного.

— И в этот раз то же самое было? — спросила Сакура, подумав.

Я покачал головой:

— Нет… такое в первый раз. Я ведь начисто отрубился. Что все это время творил, совершенно не помню. Память отшибло напрочь. Такого еще не было.

Сакура разглядывала майку, которую я достал из рюкзака, внимательно изучая не отстиравшееся кровяное пятно.

— Значит, так. Последнее, что ты помнишь, — это как ты ел. Так? Вечером, в какой‑то забегаловке у вокзала?

Я кивнул.

— Что потом было — не помнишь ничего. Очухался в кустах, на задворках у этого храма. Через четыре часа. Майка в крови, в левом плече тупая боль. Так?

Я опять кивнул. Она принесла карту города и, расстелив ее на столе, прикинула расстояние между вокзалом и храмом.

— Не так далеко, но пешком сразу не дойдешь. Чего тебя туда занесло? Гостиница твоя от вокзала совсем в другую сторону. Ты раньше‑то там был? У этого храма?

— Никогда.

— Ну‑ка, сними майку, — приказала Сакура.

Я разделся до пояса, она повернула меня спиной и крепко сдавила левое плечо. Пальцы так впились в мышцу, что я непроизвольно застонал. Надо же так схватить…

— Болит?

— Еще как, — ответил я.

— Видно, сильно ударился обо что‑то. Или тебя чем‑нибудь ударили.

— Ничего не помню, хоть убей.

— Кость вроде цела, — сказала Сакура и принялась ощупывать больное плечо. Ее пальцы так и этак разминали его, и от их прикосновений становилось приятно, даже если они причиняли боль. Когда я сказал Сакуре об этом, она улыбнулась.

— У меня массаж здорово получается. Зарабатываю нормально, на жизнь хватает. Умеешь делать массаж — не пропадешь, такие люди везде нужны. — Сакура еще помассировала мне плечо и добавила: — Ну теперь особых проблем быть не должно. Поспишь, и все пройдет.

Она подняла мою майку и, запихав в пакет, бросила в мусорную корзину. Хлопковая рубашка после беглого осмотра полетела в стиральную машину, стоявшую в санузле. Расправившись с одеждой, Сакура выдвинула ящик комода и, покопавшись, извлекла белую майку и вручила мне. Майка оказалась новая, с надписью на английском — «Maui Island Whale Watching Cruise» [26]и картинкой, на которой был изображен торчавший из воды китовый хвост.

— Самая большая, больше нет. Добро не мое, но ты не обращай внимания. Все равно подруге подарил кто‑нибудь. Не нравится? Примерь.

Я примерил. Майка пришлась в самый раз.

— Подошла? Носи на здоровье, — сказала Сакура.

— Спасибо.

— А раньше у тебя было? Чтоб так долго без памяти? — спросила она.

Я кивнул. Закрыл глаза, пощупал новую майку, понюхал.

— Послушай, Сакура… Знаешь, мне очень страшно, — признался я. — Почему, сам не знаю. Может, я за эти четыре часа изувечил кого‑нибудь. Я же совершенно не помню, что со мной было. Видишь, весь в крови. Вдруг я что‑нибудь совершил… Преступление или еще что… В памяти, без памяти — какая разница. Отвечать в любом случае придется. Ведь так?

— Погоди ты. Может, у тебя кровь из носа пошла. Шел, задумался о чем‑нибудь, налетел на столб и вот вам, пожалуйста, — кровь. Ну ты и стал ее вытирать. Разве так не бывает? У тебя сейчас мандраж — я понимаю, — но о плохом лучше не думать. Утром принесут газету; новости по телику посмотрим. И сразу ясно станет, случилось что‑нибудь серьезное или нет. Потом надо обдумать все хорошенько. Что кровь? Разные же могут быть причины. Часто бывает, что у страха глаза велики. У меня вот каждый месяц кровь… по женским делам. Уже привыкла. Понял, что я хочу сказать?

В очередной раз кивнув, я почувствовал, как лицо заливает краска. Сакура сыпанула «Нескафе» в большую чашку, налила в кастрюльку с ручкой воды и поставила кипятить. Пока вода закипала, она закурила, сделала несколько затяжек и потушила сигарету под струей воды. Запахло ментоловым дымом.

— Хочу тебя спросить кое о чем. Ты уж извини. Можно?

— Давай, — согласился я.

— Ты говорил, что твоя сестра — приемная. Выходит, твои предки ее удочерили до того, как ты родился. Правильно?

— Да. Родители зачем‑то взяли приемную дочь. А я уже потом появился. Они, наверное, сами не ожидали.

— Значит, ты их сын — и отца, и матери?

— Ну, насколько мне известно… — замялся я.

— Что же получается? У матери есть свой сын, родной, а она уходит из дома и берет с собой не тебя, а сестру, приемную дочку. Женщины обычно так не поступают.

Я молчал.

— Почему она так сделала?

Я тряхнул головой. Кабы знать… Я уже миллион раз себя об этом спрашивал.

— Тебе обидно, конечно.

Обидно?

— Не знаю. Только я детей заводить не собираюсь, даже если женюсь. Чего с ними делать, не представляю.

— У меня, конечно, случай не такой тяжелый, — снова заговорила Сакура, — но я с предками тоже долго не ладила и чего только не вытворяла. Так что я тебя понимаю. И все же мой тебе совет: не спеши с выводами. На свете нет ничего абсолютного.

Не отходя от плиты, Сакура стоя прихлебывала дымящийся «Нескафе» из огромной чашки с картинкой, изображавшей семейство муми‑троллей. Стояла и молчала. Я тоже.

— А родственников у тебя каких‑нибудь нет? Надежных? — немного погодя спросила она.

— Никого, — ответил я. Отец рассказывал, что родители его давно умерли, что он один — ни братьев, ни сестер, ни дядей, ни тетей. Правда или нет — не знаю. Не проверял. И так ясно, что у него ни родни, ни близких друзей нет. О родственниках по линии матери и речи быть не могло. Ведь я даже имени ее не знал.

— Тебя послушать — отец у тебя прямо инопланетянин, — сказала Сакура. — Прилетел на Землю с какой‑то звезды, прикинулся человеком, охмурил земную женщину и тебя родил. Чтобы потомством обзавестись. А мать узнала, испугалась и сбежала от страха. Мрак. Кино какое‑то. Научная фантастика.

Я молчал, не зная, что ответить.

— Шутка, — сказала Сакура и широко улыбнулась: мол, действительно пошутила. — Короче, в целом свете тебе положиться не на кого — только на самого себя.

— Выходит, так.

Опершись о кухонную мойку, она сделала несколько глотков кофе и заявила — будто вспомнила:

— Надо бы поспать. — Стрелки часов отмеряли начало четвертого. — Мне вставать полвосьмого, так что все равно уже как следует не отдохнешь. Хоть немного посплю. Тяжело работать, когда всю ночь не спишь. А ты как?

Я сказал, что у меня есть спальный мешок, и попросил разрешения устроиться в уголке, чтобы ей не мешать. Достав из рюкзака компактно сложенный мешок, развернул и встряхнул его. Сакура с любопытством наблюдала за моими манипуляциями.

— Настоящий бойскаут, честное слово, — проговорила она.

Погасив свет, Сакура забралась под одеяло. Я тоже упаковался в мешок, закрыл глаза и попытался заснуть. Но не тут‑то было. Перед глазами стояло расплывшееся на белой майке кровавое пятно, а касавшиеся его ладони все так же горели — как от ожога. Я открыл глаза и уставился в потолок. У кого‑то в доме громко скрипели полы, лилась вода из крана. Завыла «скорая помощь». Она проезжала где‑то далеко, однако ночью, в темноте, сирена гудела необычайно отчетливо.

— Не спится что‑то, — донесся из мрака шепот Сакуры.

— Мне тоже, — откликнулся я.

— Никак уснуть не могу. Из‑за кофе, наверное. Перепила, что ли?

Она включила светильник над подушкой, посмотрела, сколько времени, и снова выключила.

— Ты не подумай чего… Иди ко мне, если хочешь. Может, вместе заснем. А то никак.

Я вылез из мешка и нырнул к ней под одеяло. Прямо в трусах и в майке. На Сакуре была бледно‑розовая пижама.

— Между прочим, у меня в Токио парень остался. Так, ничего особенного, но у нас любовь. Поэтому мне больше никого не надо. И никакого секса. Я вообще‑то насчет этого строгая. С виду, может, и не скажешь, конечно… Старомодная. Хотя раньше не такая была, дурила много. Сейчас совсем другое дело. Перебесилась. Так что ты ни о чем таком не думай. Мы с тобой — как брат и сестра. Усек?

— Усек.

Она обняла меня за плечи и несильно притиснула к себе. Ее щека коснулась моего подбородка:

— Бедненький!

Я, конечно, тут же возбудился. Проявил твердость, так сказать. Да еще какую! И раз такое дело, не удержался и провел рукой по ее бедру.

— Ну‑ну, — послышался голос Сакуры.

— Я что… я ничего… — начат оправдываться я. — Ничего не могу поделать.

— Понятно, — сказала Сакура. — Тяжело тебе, несчастному. Понимаю, понимаю. Перебороть себя не можешь, да?

Глядя в темноту, я кивнул. Сакура замялась, потом спустила мне трусы и легонько сжала в руке мой окаменевший член. Точно хотела проверить. Как врач, который больному пульс измеряет. Я чувствовал ее мягкую ладонь и дал волю воображению…

— А сколько сейчас твоей сестре?

— Двадцать один. На шесть лет старше меня.

— Хотел бы с ней увидеться? — спросила Сакура, подумав.

— Наверное.

— Наверное? — Ее рука сдавила мой член чуть сильнее. — Что значит «наверное»? Хочешь сказать, что особого желания у тебя нет?

— Просто я не знаю, о чем с ней говорить. И потом — может, она и не захочет со мной встречаться. И мать то же самое. Может, они видеть меня не желают. Может, я не нужен никому. Они же из дома ушли. — «Без меня», — добавил я про себя.

Сакура молчала, продолжая сжимать в ладони мое мужское достоинство — то слабее, то сильнее. В зависимости от этого я то немного остывал, то снова распалялся.

— Ну что? Хочешь кончить?

— Наверное.

— Опять «наверное»?

— Очень хочу, — поправился я.

Сакура вздохнула и стала медленно водить рукой. Это было что‑то… Не просто вверх‑вниз, а как‑то так, что насквозь пробирало. Пальцы ласково, с чувством, поглаживали меня. Я зажмурился и часто дышал.

— Не вздумай ко мне прикасаться. И скажи, когда будешь кончать. Простыню испачкаем, возись потом с ней.

— Ладно.

— Ну, как у меня получается?

— Супер!

— Я же говорила: у меня от рождения руки золотые. Только секс здесь ни при чем. Помогаю расслабиться, вот и все. День сегодня был длинный, ты возбудился, вот и не заснешь никак. Понял?

— Я хотел тебя попросить…

— Э‑э?

— А можно я буду в голове воображать, что ты голая?

Рука остановилась, и Сакура посмотрела мне в глаза.

— Так ты что? Все это время в голом виде меня представляешь?

— Угу. Я не нарочно, просто так получается.

— Как это — получается?

— Это ж не телевизор выключить.

Она рассмеялась как‑то странно.

— Не пойму. Можно же что угодно вообразить и не говорить про это. Разрешила бы я или нет… Все равно ведь не узнаю, что там у тебя в голове.

— Нет. Для меня это важно. Важно представлять. Вот я и подумал, что надо бы предупредить тебя заранее. А узнала бы ты или нет — разве в этом дело?

— Какой ты воспитанный парень! — восхитилась Сакура. — В общем‑то, ты прав. Конечно же, лучше было предупредить. А теперь — валяй. Представляй, что хочешь. Разрешаю.

— Спасибо.

— Ну и как я тебе?

— Просто класс! — ответил я.

Кончилось тем, что я вдруг почувствовал слабость, которая начала растекаться в районе поясницы. Казалось, тело плавает в какой‑то тяжелой жидкости. Я сказал Сакуре, чту со мной творится, и она, схватив лежавшую у подушки тонкую бумажную салфетку, довела меня до оргазма. Копившаяся во мне энергия сильными толчками брызнула наружу. Сделав дело, Сакура вышла на кухню — выбросила салфетку и помыла руки.

— Извини, — пробормотал я.

— Да ладно тебе, — проговорила она, забираясь обратно под одеяло. — Что ты все время извиняешься? Подумаешь, какое дело! Самая обыкновенная физиология. Ну как? Полегчало?

— Еще как полегчало.

— И слава богу. — Сакура на миг задумалась и продолжала: — Мне вот что в голову пришло… Вот был бы номер, если бы я оказалась твоей сестрой.

— Да уж… Здорово, — подхватил я.

Она легко провела рукой по моим волосам.

— Ну ладно. Я сплю. Иди к себе. А то я с тобой не засну. Если на рассвете опять придется с тобой возиться, это уж будет чересчур.

Вернувшись в мешок, я снова закрыл глаза. Теперь‑то я уж точно засну. И буду спать как убитый. Как еще ни разу не спал, с тех пор как ушел из дома. Большой бесшумный лифт медленно вез меня вниз, в самые недра земли. Свет потух, все звуки умерли.

Когда я проснулся, Сакура уже ушла на работу. На часах — начало десятого. Плечо почти не болело — Сакура правду сказала. На столике в куше лежала сложенная газета и записка. И еще ключ от квартиры.

Посмотрела в семь часов все новости, газету — от корки до корки. В нашей округе — порядок. Ни одного серьезного происшествия. Так что ты со своей кровью ни при чем. Вот и хорошо. В холодильнике ничего особенного, ешь, что найдешь. Будь как дома. Хочешь — дождись меня. Будешь уходить — ключ оставь под ковриком.

Достав из холодильника пакет молока и убедившись, что срок годности еще не истек, я залил им кукурузные хлопья и стал есть. Вскипятил воду, заварил пакетик дарджилинского чая, выпил. Зажарил пару тостов и слопал, намазав обезжиренным маргарином. Потом открыл газету на странице с хроникой. В самом деле, в этом районе происшествий и случаев насилия не зарегистрировано. Вздохнув, я свернул газету и положил на место. Хорошо хоть от полиции бегать не надо. Но в гостиницу я все же решил не возвращаться. Осторожность не повредит. Ведь так и не известно, что произошло за эти четыре часа. Я снял трубку и набрал номер бизнес‑отеля. Ответил мужской голос. Раньше я его не слышал. Стараясь, чтобы голос звучал повзрослее, я сказал, что освобождаю номер. Он оплачен вперед, так что проблем быть не должно. В номере остались кое‑какие вещи, они мне не нужны, так что можете поступить с ними по своему усмотрению. Справившись в компьютере, клерк подтвердил, что с расчетом полный порядок.

— Хорошо, господин Тамура. Мы вас выписываем. Карточку‑ключ можете не возвращать.

Я поблагодарил его и положил трубку.

Закончив с этим делом, я пошел в душ. Сакура сушила там нижнее белье, чулки. Стараясь на них не глядеть, я, как обычно, долго и тщательно мылся. О том, что произошло ночью, решил, по возможности, не вспоминать. Почистил зубы, надел новые трусы. Свернул спальный мешок и отправил его в рюкзак. Прокрутил в стиральной машине накопившееся грязное белье. Сушилки у Сакуры не оказалось, поэтому я сложил выжатые вещи в пакет и тоже запихал в рюкзак. Высушить можно и потом, в прачечной‑автомате.

На кухне я вымыл полную раковину посуды, подождал, пока она немного обсохнет, потом вытер и расставил на полке. Разобрался в холодильнике, выбросил испортившиеся продукты. Они уже завонялись. Брокколи вся заплесневела. Огурцы стали как резина. Тофу [27]перележал все сроки. Вымыл в холодильнике полочки, вытер пролившийся соус. Вытряхнул из пепельницы окурки, собрал разбросанные старые газеты. Пропылесосил пол.

Может, массаж Сакура и делала хорошо, но хозяйка она никакая. Я уж собрался было перегладить ей все рубашки и блузки, кое‑как сложенные на комоде, сходить в магазин и приготовить что‑нибудь на ужин. Ведь дома я все старался делать сам, чтобы получше подготовиться ко времени, когда стану жить один. Но подумал, что это все‑таки будет перебор.

Изрядно потрудившись, я уселся за стол и оглядел кухню. Долго здесь задерживаться нельзя. Это, в общем, понятно. Пока я здесь, эрекция не спадет, игра воображения не прекратится. Невозможно будет глаза отвести от сохнущих в ванной маленьких черных трусиков, все время спрашивать у Сакуры разрешения, когда захочется пофантазировать. И уж, конечно, нельзя будет забыть о том, что она сделала со мной прошлой ночью.

Я оставил Сакуре письмо — черкнул затупившимся карандашом несколько строчек в блокноте, лежавшем у телефона.

Спасибо. Ты меня очень выручила. Извини, что разбудил посреди ночи. Но мне больше не к кому было обратиться.

Тут я остановился, чтобы подумать, что писать дальше. Прошелся по комнате.

Хочу поблагодарить за приют, за добрые слова, которые от тебя услышал, хотя и пробыл здесь всего ничего. Все было замечательно. Но дальше путаться у тебя под ногами не могу. Причин много, всего не объяснишь. Дальше попробую как‑нибудь сам. Я бы очень хотел, чтобы ты сохранила для меня хоть немного своей доброты, если в следующий раз я опять во что‑нибудь вляпаюсь.

Я снова сделал паузу. Где‑то за стеной надрывался телевизор. Шло какое‑то шоу для домохозяек. Народ в студии старался перекричать друг друга, да еще реклама добавляла децибелов. Я сидел, крутил в пальцах тупой карандаш и старался собраться с мыслями.

Хотя, честно говоря, я вряд ли это заслужил. Хочется стать приличным человеком, но не выходит. Когда встретимся в следующий раз, надеюсь все‑таки измениться к лучшему. Только не знаю, получится ли? А ночью в самом деле было классно. Спасибо тебе.

Письмо я оставил на столе, прижав чашкой. Взял рюкзак и вышел. Ключ, по указанию Сакуры, положил под коврик. На самой середине лестницы развалился здоровый пятнистый черно‑белый котяра. На людей он, по привычке, внимания не обращал и уступать мне дорогу не собирался. Присев рядом, я принялся его гладить. Кот жмурился и мурлыкал от удовольствия. Мы долго сидели на лестнице, наслаждаясь обществом друг друга, но надо было прощаться. Я вышел из дома. На улице накрапывал мелкий дождик.

Из дешевой гостиницы я съехал, от Сакуры ушел. Теперь и переночевать негде. К вечеру надо бы найти какую‑нибудь крышу, где хоть выспаться можно. Где ее искать, я понятия не имел. Сяду‑ка на электричку и поеду в библиотеку Комура. А там как‑нибудь образуется. У меня почему‑то возникло предчувствие, что все утрясется, хотя особых оснований для этого не было.

Так в моей судьбе наступил удивительный поворот.