Глава 27. Баба Яся, похожая в своих лохмотьях и круглых очках на очень старую и очень толстую Амелию Эрхарт, потерпевшую крушение в каких‑нибудь дремучих лесах и

Баба Яся, похожая в своих лохмотьях и круглых очках на очень старую и очень толстую Амелию Эрхарт, потерпевшую крушение в каких‑нибудь дремучих лесах и полтора года добиравшуюся к людям, не стала звонить в колокольчик. Она требовательно заколотила клюкой в калитку.

Через минуту открыла горничная и, почтительно подхватив старуху под локоть, повела к дому. Поначалу Геля не особенно удивилась – ну, мало ли, может, девушка решила накормить бабу Ясю горячим супом. Однако время шло, а старуха все не выходила. Может быть, тоже дожидается Меланию Афанасьевну?

Девочка хмыкнула. Ну, прекрасно. Две самые противные тетки на свете, которые к тому же ее терпеть не могут, решили собраться вместе именно сегодня. Пожалуй, Геле тоже не повредила бы бригада поддержки.

Но мало‑помалу стало одолевать любопытство – а вот интересно, как могут общаться слепая с немой? Это любопытство (ну, и самую малость муравьи), в конце концов, вытолкнуло ее из кустов.

Калитка, к сожалению, оказалась заперта. Забор, если подумать, был не такой уж и высокий. Но и Геля, говоря по правде, была не такой уж сильной. Подтянуться на руках ей слабо.

Она пошла вокруг ограды и, дважды завернув, обнаружила железную бочку с дождевой водой. Вот если забраться на эту бочку, да еще не свалиться в воду, то преодолеть забор можно будет запросто. Геля вздохнула. Хорошо хоть додумалась надеть самое паршивое платье – то самое, коричневое, которое так любила Поля. Женская интуиция подсказала, что лучше будет выглядеть немного жалкой.

Перехватила подол, зажала его в зубах – чтобы под ногами не путался, и полезла.

Спрыгнула в какие‑то декоративные лопухи и, пригибаясь, направилась к дому. Как крадущийся тигр и затаившийся дракон в одном лице, но при этом ругая себя последними словами. Да подумать страшно, что с ней будет, если ее здесь застукают! Уж тут никакие извинения не помогут.

Тем не менее любопытство не унималось, и Геля, убедившись, что нигде никого нет, вытянула шею, пытаясь заглянуть в одно из окон.

На задний двор выходили три окна. Два обычных, больших, и одно узенькое. Окна, по летнему времени, были распахнуты, вот только находились высоко. Взрослый‑то человек легко заглянул бы, а Геле пришлось бы забраться на фундамент дома. Похоже, вылазка ее была сколь безрассудной, столь и бесполезной. Ничего она не узнает.

Мало того, Геля не разработала стратегию отхода. Вот тебе и тигр. Перелезть через забор с этой стороны она не сможет, если не отыщет какую‑нибудь подставку. Выйти через калитку? Так еще налетит прямо на Павловскую. Да ладно, подумаешь. Соврет, например, что было открыто, и она вошла.

Девочка медленно брела вдоль дома, обдумывая более удачные варианты вранья. Из узенького окошка доносилось монотонное бормотание, как от работающего телека. Стоп, у них же нет телеков! Это наверняка баба Яся – больше здесь разговаривать точно некому. Интересненько, что там она рассказывает этой немой девушке?

Позабыв о своих опасениях, Геля, стараясь не шуметь, ступила на фундамент. Прижалась к простенку и заглянула внутрь.

Зрелище, открывшееся взгляду, было не самым лучшим в Гелиной жизни. Посреди небольшой комнаты стояла старинная медная ванна с высоким задним бортиком. В ней, подтянув круглые, как арбузы, колени к обширному животу, сидела толстая белотелая тетка – прямо как тесто, подошедшее в квашне. Горничная, закатав рукава, поливала тетку из кувшина, терла ей плечи мочалкой и была очень похожа на Аннушку, обминавшую тесто. Только Аннушкино тесто всегда сносило эту экзекуцию молча, а вот тетка в ванной трепалась без умолку:

– … деньги положи в железный ящик, да гляди у меня, я все пересчитала, там двадцать четыре рубля двенадцать копеек! Если хоть полушка пропадет, я тебе все волосья‑то повыдеру!

Горничная испуганно замычала, закрутила головой, прижав руки к груди. От мокрой мочалки по фартуку расползлось темное пятно.

– Боишься меня? То‑то. Бойся, – напыжилась толстуха. – Я тебя за копейку удавлю, и никто с меня не спросит. Отправлю вслед за Семен Сергеичем, будешь ему в аду кофий подавать. – Она дробно захихикала, отчего обильные ее телеса заколыхались как ванильное желе, а горничная затряслась от ужаса, выпучив и без того лягушачьи глаза. – Ах, Семен Сергеич, сгубили его скачки. Хапать стал без разбору, казенные деньги растратил, едва под следствие не угодил. А дошло бы до суда, и куда б я делась, сирота горемычная, при муже‑острожнике? Вот и пришлось пособить супругу отправиться в горние выси…

«Это что за фигня вообще?! – Геля вжалась в стеночку, задыхаясь от страха. – Это баба Яся? И она убила какого‑то Семена Сергеича? Да умереть‑уснуть, старухи даже в голливудских триллерах не бывают убийцами!!!»

Снова осторожненько заглянула в окно.

Рядом с ванной на выложенном плиткой полу кучей валялись лохмотья бабы Яси, поверх поблескивали треснутые автомобильные очки. В углу стояла клюка.

Точно, она. Но, скажите, пожалуйста, почему это баба Яся преспокойно нежится в ванне статской советницы Павловской, да еще и походя сознается в убийстве?

– Ну ничего. Нынче не хуже, чем при покойнике Семен Сергеиче, живем. С моих‑то пострелят поболе семисот рублей в месяц имею, не чета, чай, казенному жалованью, – похвасталась ужасная бабка, но тут же перешла на жалобный тон. – Хоть и тяжко мне денежки достаются, ох тяжко! В грязи, во вшах, с отребьем всяким… Да еще мальчишка зачудил! – Голос ее стал злобным, визгливым. – А все девка рындинская виновата! Ну, девке‑то к нему ходу больше нет, уж я расстаралась, а все равно, вышел паршивец из доверия. – Толстуха вздохнула, как паровоз. – В полицию его, что ли, сдать куму? Кум мой, Пал Лукич, его в свое время и присоветовал – полезный, мол, оголец, ловкий и своих не выдает. Ну, пускай теперь другого подыщет. А девку я со свету сживу. Так, для удовольствия. Попомнит, как мне дорожку перебегать. Ну, что стоишь, нескулеба, простыню подай!

Горничная торопливо развернула в руках простыню, тучная тетка поднялась из ванны, как Моби Дик из пучины вод, и стала вполоборота к окну.

Геля скатилась на землю, изо всех сил зажимая ладонью рот, чтобы даже не пискнуть.

Никакая это была не баба Яся. Это была статская советница Меланья Афанасьевна Павловская.

Отдышавшись немножко, Геля ринулась прочь со двора и бежала, не разбирая дороги, до самой Красной площади. Там пришлось остановиться, потому что делать ей на Красной площади было нечего. Вместо того чтобы бегать, как заяц, следовало обдумать ситуацию как следует.

Итак, баба Яся и статская советница Павловская – одно лицо. Это раз.

Лицо, мягко говоря, неприятное. Убийца, обманщица и ужасная злодейка – Геля сама с полчаса назад убедилась в этом, выслушав классический Монолог Главного Злодея в Ванной. Это два.

Умереть‑уснуть! Да рассказать кому – не поверят! Это три.

На третьем пункте Гелю перестало трясти, потому что ее, наконец, посетила здравая мысль – есть кое‑кто, кому непременно надо об этом рассказать. Это Щур. Злодейка Павловская собирается сдать его в полицию! Мальчишку надо предупредить! Правда, Павловская собиралась и Гелю упрятать в сумасшедший дом, но у Гели‑то есть семья, и Ливанова за нее вступилась, а Щур, бедняжка, совсем один!

Щур обещал ждать ее у Розенкранца? Вот и прекрасно. Туда Геля и отправится.

Дверь флигеля была не заперта. И это могло означать только одно – мальчишки здесь нет. Щур ни за что не оставил бы ее открытой.

Геля бегом поднялась наверх. В дальнем углу лаборатории, пригнувшись к столу, сосредоточенно возился Розенкранц. Услышав шаги, вскочил с места.

– Аполлинария Васильевна! Позвольте поздравить вас с успешной сдачей экзаменов! – И торжественно запел, дирижируя рукой, покрытой пятнами от едких кислот: – Gaudeamus igitur, juvenes dum sumus!

– Григорий Вильгельмович, я же закончила всего только младшие классы в гимназии, а не университет! – невольно рассмеялась Геля.

– Ах, простите, это все моя проклятая рассеянность, – смутился ученый. – Не хотите ли чаю?

– Нет, спасибо. А вы не знаете, когда придет Щур?

– Боюсь, он сегодня не придет. – Розенкранц развел руками. – Забегал утром, сообщил, что слишком занят.

– Григорий Вильгельмович, если вдруг он все же появится, пожалуйста, не отпускайте его никуда от себя! Даже если придется его вырубить и запереть в чулане! – попросила Геля. – Ему угрожает ужасная опасность!

– Не уверен, что слово «вырубить» уместно в данном контексте, но думаю, что уловил суть. – Ученый подошел ближе, сдвинул очки на кончик носа и серьезно посмотрел на девочку. – Но о какой опасности вы говорите? Я готов, знаете ли, помочь!

– После расскажу. Сейчас мне надо его разыскать. А вы… Обещайте, что дождетесь его здесь и никому не дадите в обиду!

– Обещаю, – просто ответил Григорий Вильгельмович.

– Спасибо. – Геля улыбнулась на прощание и помчалась искать Щура.

Она обежала все окрестные церкви. Мало того что Щура нигде не было, так еще и ни одного знакомого мальчишки ей не попалось.

Только на Покровке, у той самой, полюбившейся с первого взгляда церкви Успения, Геля остановилась и чертыхнулась, чем заработала гневную нотацию от проходящей мимо толстой дамы в лиловом.

Выругалась же вот почему – до нее дошло, что вовсе не обязательно искать каких‑то знакомых мальчишек. Любой мальчишка, отирающийся на паперти, мог знать, где Щур. Геля подошла к первому попавшемуся – мелкому, лопоухому, без переднего зуба и спросила – где Щур?

– А тебе на што? – прошепелявил малец и сплюнул на сторону (в точности, как один ее знакомый).

– Не твое дело, – отрезала девочка, – но если ты сейчас же не скажешь, Щур тебе все ухи обдерет.

– Так уж обдерет? – усомнился малец.

– Хочешь проверить? – невинно поинтересовалась Геля.

Лопоухий прищурился, поразмыслил, а потом вдруг улыбнулся во весь щербатый рот:

– А! Дак ты, верно, докторова дочка? Зазноба евонная? Так бы сразу и сказала, а то, вишь, грозится! В шалмане он. Хива по утрянке дите припер…

– Какое дите?

– А вот такое! – Мальчишка развел руками, показывая размер средней кошки. – Малое совсем, в пеленках. Баба Яся только к вечеру будет, вот Щур с дитем покуда и нянькается.

– Спасибо, – Геля отыскала в кармане гривенник, бросила мальцу и побежала к Хитровке.

Зазноба, значит. Ну‑ну. Вот трепло! Геля сама кое‑кому все ухи обдерет. Только сперва спасет его задницу, но чуть позже – непременно дойдет и до ух.

Хотя время подходило к полудню, на Хитровке было тихо, пусто, ветер гонял мусор по площади – подметать здесь, кроме него, было некому. Свиньинский дом, или «утюг», выглядел еще хуже, чем вечером. В сумерках он казался зловещим, а сейчас, в безжалостном свете дня, смотрелся очень жалким, очень грязным, и не оставалось сомнений в том, что самыми страшными его обитателями были крысы и тараканы.

Геля шагнула в припахивающую плесенью темноту. Поднялась по темной‑темной лестнице, нашла знакомую дверь, толкнула ее. Дверь не поддалась – так отсырела, что просто не хватало сил ее открыть. Геля разбежалась и врезалась в разбухшие доски плечом. Доски противно заскребли по камню, но уступили не больше пяти сантиметров.

И только девочка собралась пнуть ее как следует еще раз, как дверь распахнулась. На пороге стоял Щур с младенцем на руках.

– Это я. Извини. – Геля глупо улыбнулась и сделала ему ручкой. – Можно войти?

Паренек посторонился. Но, судя по всему, визит его вовсе не обрадовал.

– До чего ж вы, барышни, настырные! – сердито сказал он. – Я чего просил? Стороной от меня держаться. Бабку не гневить. А вы, напоперек, в самый шалман приперлись!

– Некогда ссориться. Надо бежать отсюда. По дороге все объясню, – веско, как настоящий секретный агент из голливудского фильма, проговорила Геля.

– Ага. Все бросил и побег, – ответил Щур, как настоящий дурак из голливудского фильма, – такие вечно лезут в подвал под тревожную музыку, а потом их жрут зомби и убивают маньяки, – уселся на табурет и стал кормить ребенка из рожка.

Из ветхих, но чистеньких тряпок высунулись две малюсенькие ручки и жадно вцепились в бутылочку.

– Ой, какой хорошенький! – Геля позабыла обо всем и наклонилась к младенцу.

– Девка. Глядите, какая кралечка! – Голос Щура смягчился. – Наши сегодня на паперти нашли.

– Бедненькая! Ее что же, мама бросила? – возмущенно поинтересовалась Геля.

– Ну, видать, не от хорошей жизни. Вечером бабка в Воспитательный дом снесет, ничего. Авось и выживет деваха, – Щур отнял у малышки рожок, пристроил ее на плечо и стал расхаживать по комнате, похлопывая девочку по спинке и тихонько напевая.

Услышав про бабку, Геля опомнилась:

– Щур, миленький, бежим! Полиция в любой момент может схватить тебя и арестовать.

– С каких дел? – Щур даже остановился от удивления. Малышка тотчас недовольно закряхтела и мяукнула – в точности, как Силы Зла, когда сердились. – Я ж не ворую, фараонам про это ведомо. А ежели они за здорово живешь всю шантрапу арестовывать зачнут, так у них тюряга треснет.

Тогда Геля вдохнула поглубже и одним махом выпалила все, о чем узнала утром.

Щур долго молчал, шагая взад‑вперед и механически укачивая малышку.

Наконец сказал, обращаясь вроде бы не к Геле, а к столу и кривым табуреткам:

– Значит, вона как. А говорила мне бабуся, что барышня Рындина – гадюка подколодная. Да я, дурак, не верил.

– Что?! – возмутилась девочка.

– Не кричите. Дите напужается, – медленно произнес Щур и посмотрел прямо на Гелю. Он сильно побледнел, от этого синяки и ссадины на лице выделялись как нарисованные. Желтые глаза пылали гневом.

– По‑хорошему, значится, от бабки меня сманить не вышло. Так вы решили по‑плохому. Напраслину возводите. Бедную калеку сиротите. Змея как есть, гадина ядовитая… Только шиш вам с маслицем, Аполлинария Васильевна! Бабку я нипочем не кину. Я у ней одна надежа, кровиночка родная…

– Ты что – дурак? – зашипела Геля. – Не слышишь меня? Никакая она вообще не бабка! И никакая тебе не родственница! Забрала тебя из участка по наводке кума‑полицейского. Павел Лукич его зовут, знаешь такого?

– Пал Лукич та еще гнида. Небось, от доктора услыхали, – процедил Щур. – Катитесь‑ка отсюда колбаской, барышня хорошая, и больше на глаза мне не лезьте. А то ведь и по шее накладу! С гадюками у меня разговор короткий.

Геля не могла поверить своим ушам. Растерянно посмотрела на мальчишку, он ответил непреклонным взглядом.

– А знаешь что? Дурак ты, – устало сказала Геля, повернулась и вышла.