Глава 20. А в тот день она выбралась к химику довольно поздно – нежные весенние сумерки уже окутали город, и в прохладном вечернем воздухе стал заметнее легкий запах

А в тот день она выбралась к химику довольно поздно – нежные весенние сумерки уже окутали город, и в прохладном вечернем воздухе стал заметнее легкий запах цветущей сирени.

Григорий Вильгельмович был в приподнятом расположении духа. Расхаживая по лаборатории, он жизнерадостно и на редкость фальшиво напевал:

Гаснут дальней Альпухары

Золотистые края,

На призывный звон гитары

Выйди, милая моя…

К счастью, завидев Гелю, он прекратил свое гадкое (пусть и трогательное) блеяние и воскликнул:

– Вот и вы, моя милая! Уж не чаял вас сегодня увидеть! Я собираюсь пообедать в трактире неподалеку, не составите ли мне компанию?

– Да что вы, Григорий Вильгельмович, гимназисткам нельзя ходить в трактиры.

– Вот как? Очень жаль… – упавшим голосом произнес Розенкранц. – Тогда я, знаете ли, могу отложить свой обед, и мы побеседуем.

– Давайте я вас провожу, мы прогуляемся и побеседуем, – предложила Геля.

– Чудесная мысль! – Розенкранц подхватил пиджак, висящий на спинке стула, и затопал вниз по лестнице, бормоча: – Пиджак – отлично… Шляпа… Зонтик… Где же зонтик?

– Зонтик вы еще третьего дня потеряли, – подсказала девочка.

– Да‑да, благодарю вас… – Розенкранц нахлобучил широкополую шляпу‑борсалино и придержал дверь, пропуская Гелю вперед. – Моя проклятая рассеянность… Что же я еще… Ах, вот что! – С этими словами он бросился обратно в дом.

– Какой все‑таки смешной. – Геля улыбнулась и вздохнула.

Сумерки сгустились, лиловые, как сирень, и запах сирени в сумерках стал полнее и глубже. С крыльца флигеля открывался чудесный вид на реку и на город. Здорово было бы уметь летать, как во сне, – подумала Геля. – Тихо скользить над сонной Москвой, и дальше, над серебряным бором, над темными соснами, над речной гладью, посеребренной луной…

– Нашел! – На крыльцо, запыхавшись, вывалился Розенкранц. В правой руке его, торжествующе воздетой вверх, что‑то тускло блеснуло. – Можем идти.

– Это пробирка? – по дороге спросила Геля. – Вы и обедать ходите со всякими химическими штуками?

– О, скорее, с химическими шутками. – Розенкранц самодовольно улыбнулся. – Я, знаете ли, неприхотлив. Неприхотлив и даже аскетичен во всем, что касается простых, самых необходимых вещей – еды, крова. В бытность свою студентом бедствовал, знаете ли. Привык обходиться малым… Но этот мошенник перешел все возможные границы бесстыдства, и он у меня попляшет! Я выведу его на чистую воду, если можно так выразиться! – Ученый выпятил челюсть, и его козлиная бороденка затрепетала на ветру.

– О каком мошеннике вы говорите?

– Да о трактирщике же! Я, знаете ли, охотно вкушаю простую пищу, но этот су…щий дьявол использует для приготовления своей снеди недоеденные остатки, порой довольно старые, судя по вкусу. То есть я так думаю. И для проверки своей гипотезы собираюсь оставить в тарелке немного супа, предварительно добавив туда этот препарат!

– Так что же это?

– Это химическое соединение содержит радионуклид…

– Простите, что содержит?

– Ах, нет, это вы меня простите, милая Аполлинария Васильевна… Снова я не принял во внимание вашу вполне объяснимую неосведомленность… Так вот, радионуклид. Излучатель электронов. Он всегда сообщает о своем присутствии чутким физическим приборам – у него словно есть фонарик, которым он может светить во тьме химических реакций. Когда будет подано блюдо, подобное тому, что было помечено, я возьму образец и с помощью простого электроскопа проверю свои опасения!

От догадки, внезапно посетившей ее, Геля похолодела. Где же он обедает, этот рассеянный, невозможный человек? Что же это за трактир, где посетителям подают помои? И она решила проверить свои опасения:

– А тот трактир… Он находится на Хитровской площади?

– Не могу с уверенностью сказать, знаете ли. Моя проклятая рассеянность… Вечно путаю названия улиц. Но – да, мне кажется, что на какой‑то площади…

– Вы обедаете на Хитровке?! – Геля схватила ученого за руку. – Не ходите туда больше, это очень опасно!

– Не волнуйтесь так, Аполлинария Васильевна. – Розенкранц покровительственно похлопал ее по запястью. – Во времена моей беспросветно нищей юности мне доводилось закусывать в местах и похуже этого. И ничего, как видите, жив и здоров! Меня, знаете ли, хоть гвоздями корми…

– Ах, нет, я не об этом. – Геля вздрогнула, оглянулась. Они уже свернули в Подкопаевский, и ей почудилось, что в темноте за ними кто‑то крадется. – Хитровка – очень опасное место, здесь живут одни бандиты! Они могут вас обидеть!

– Бандиты? Да что вы говорите? Мне так не показалось. Милейшие люди. За исключением гнусного трактирщика, разумеется. Но… – ученый остановился и решительно сунул пробирку в нагрудный карман, – с моей стороны было непростительным легкомыслием в столь поздний час приглашать вас на прогулку. Я должен немедленно отвести вас домой.

В этот момент луна – единственный источник света в переулке с редкими и по большей части перебитыми фонарями – скрылась за набежавшим облаком. В непроглядной тьме Геля с ужасом почувствовала, как чьи‑то цепкие руки ухватили ее за локти. И только она собралась завизжать, как мерзкий голос просипел ей в ухо:

– Тихо, цыпа, ти‑хо.

Девочка задохнулась от страха и вместо полноценного визга лишь жалко пискнула.

Две смутно различимые в сумерках фигуры выросли справа и слева от Розенкранца. Молодой голос гнусаво протянул:

– Дядя, тебе лопатник не жмет?

– Лопатник? – озадаченно переспросил ученый. – Ах, что же это я. Вы, вероятно, имеете в виду бумажник, – и полез рукой во внутренний карман пиджака.

Но один из бандитов зло прикрикнул:

– Ну! Не балуй – зашибу!

– Спокойно, – изменившимся властным голосом произнес Григорий Вильгельмович, медленно достал бумажник и протянул злодею. – Что еще? Вот часы. Не Буре, но чем богаты. Шляпу? – Он снял шляпу и вручил ее другому злодею.

Тот оглядел добычу и, видимо, остался доволен. Бросил свой картуз и пристроил на макушке борсалино.

Из‑за Гелиной спины раздалось насмешливое сипение:

– Чтой‑то ты такой послушный, бобер? Хоть бы слово какое поперек сказал, а то ведь скучно…

– Пиджак? Ботинки? – словно не слыша насмешки, продолжал Розенкранц. – Берите, что хотите, и убирайтесь.

– Не сепети, дядя. Че надо, мы сами с тебя сымем. А щас мне с шаболдой твоей побакланить охота, – прокаркал Гелин обидчик и вдруг, намотав на руку ее косу, сильно дернул на себя, обдав девочку горячим, зловонным, как у пса, дыханием.

Соломенная шляпка с голубой лентой слетела и покатилась по брусчатке.

Геля вскрикнула, и Розенкранц, разом утратив невозмутимость, присогнул ноги в коленях, пнул одного из злодеев по голени и тут же мощным ударом в челюсть свалил на землю. Второй подался вперед и словно сам напоролся горлом на ловко выставленный локоть ученого.

– Сию минуту отпустите девочку, грязный негодяй! – взревел Розенкранц, кидаясь на выручку к Геле. В лунном свете блеснули стекла очков и хищно оскаленные зубы интеллигентнейшего Григория Вильгельмовича.

В ту же минуту из темноты вынырнули еще трое. Ученый налетел на чей‑то кулак, хакнул, согнулся, но не сдался. Боднул одного головой в живот. Другого лягнул каблуком, резко выбросив ногу назад, да так, что тот упал и, подвывая, пополз по мостовой.

Луна скрылась, и Геля не могла разглядеть происходящего, только слышала сопение, вскрики и страшные, глухие звуки ударов.

Когда тучи снова разошлись, девочка увидела, что к остервенело сражающемуся Розенкранцу со спины приближается тот самый, в шляпе.

– Осторожно! Сзади! – выкрикнула она, но было поздно.

Бандит набросился на Розенкранца и обхватил его, прижимая руки ученого к бокам. Еще один негодяй сильно ударил химика в живот – раз, другой, третий, – Геля только вскрикивала.

Григорий Вильгельмович медленно рухнул на колени, очередной громила ударил его по лицу, потом все четверо (один все ползал и повизгивал) сомкнулись над Розенкранцем и принялись деловито пинать упавшего ногами.

Эта будничная деловитость окончательно сломила Гелю. Ее охватил липкий, тошнотворный ужас, она забилась в руках злодея и пронзительно закричала:

– Не смейте! Перестаньте! Не трогайте его!

– Тпру, савраска, – хохотнул сиплый вонючка, снова дергая ее за косу. – А чтой‑то ты разоряешься? Рази папаша‑дохтур тебя не упреждал, что променады по Хитровке сильно непользительны для здоровья? А?

Снова на мгновенье выглянула луна. Бандиты все топтались около Розенкранца, словно исполняя какой‑то идиотский танец, но Геле бросилась в глаза бессильно распластанная рука на мостовой. В белой, запятнанной кровью манжете искоркой сверкнула скромная ониксовая запонка.

Не помня себя, Геля извернулась и вгрызлась в другую, ненавистную, удерживающую ее руку.

– Ах ты, лахудра! – Сиплый с силой оттолкнул ее.

Она упала на четвереньки, но тут же вскочила и бросилась на помощь Розенкранцу.

– Штырь! Держи ее, паскуду! Уйдет! – скомандовал сиплый.

Один из бандитов оставил ученого и двинулся девочке наперерез. Геля воинственно завизжала и выставила вперед руки со скрюченными пальцами, готовая расцарапать физиономию мерзавцу, если он посмеет приблизиться.

Мерзавец и не посмел. Он вдруг охнул и закрыл лицо ладонями.

– Что, испугался?! – воодушевленная явным страхом противника, заорала Геля. – Я тебя придушу, понял? Просто придушу, гад паршивый, только тронь!

Паршивый гад медленно опустил руки, и Геля отшатнулась – лоб у него был разбит, по лицу густо стекала кровь.

В воздухе что‑то свистнуло, и Штырь, закатив глаза, рухнул навзничь.

Снова раздался тот же загадочный свист. Следом еще и еще. Избивающие Розенкранца бандиты вдруг нелепо задергались, словно в их идиотском танцклассе поставили другую музыку.

Один со стоном повалился на землю, другой, охнув, схватился за бок.

– Что за дела, Маз? – злобно крикнул третий. – Какая‑то мразота меня дождевиком поздравила!

Геля завертела головой, не понимая, что происходит, и в мимолетном свете луны увидела человека, небрежно прислонившегося к стене углового дома.

– А щас мы эти дела разъясним, – угрожающе просипел Маз и крикнул: – Ктой‑то там такой борзый нарисовался? Обзовись!

– О! Так ты ж мой вопрос спросил, – ответил ленивый, с растяжечкой голос. – Чужую поляну чешете, бычье беспардонное. Знаете, что за такое от обчества бывает?

– А ты подойди, растолкуй.

– Ваня Полубес растолкует. И псы его, – с издевкой донеслось от угла, но тут же тон говорившего изменился, стал резким: – Э, баклан, грабли от беты прибери!

За плечом у Гели послышался звук удара, стон и грязная ругань. Обернувшись, девочка увидела совсем рядом одного из бандитов, скрючившегося от боли.

– Латаем, Маз! – проныл ушибленный. – У Полубеса, известно, чердак не на месте. На тряпки нас порвет, и вся недолга.

– Калитку прикрой! – зло пролаял Маз. – Где он, тот Полубес? Ты что ж, сявки какой‑то испужался?

– Да блохач это, – проворчал другой бандит, – щас и псы набегут, и Полубес подтянется. Тикаем, я на такое не подписывался.

– Ша базлать! – рявкнул Маз и вдруг истерично заблажил, срывая и без того сиплый голос: – Я те жабры в хребет вобью, гниденыш! Шоха, Дроссель, берите его!

– Ну, гляди, – спокойно, даже с некоторым сочувствием протянул гниденыш. Двое злодеев устремились к нему, но его уже и след простыл.

В тот же миг луну затянуло тучами.

Кто‑то из бандитов зашелся в крике, кто‑то упал без всякой видимой причины, словно из темноты их атаковали призраки. Геля испуганно присела, накрыв голову руками, и поползла в сторону лежащего на мостовой Розенкранца.

– Григорий Вильгельмович, миленький, хорошенький, вы живы?

Ученый с трудом приподнялся на локте и вдруг навалился на девочку, прижав ее к груди:

– Прошу прощения за фамильярность, Аполлинария Васильевна, – прерывисто проговорил он, – но наших налетчиков, похоже, кто‑то забрасывает камнями, и так вы будете в большей безопасности.

Геля счастливо вздохнула – он жив! – сунула голову под пиджак Розенкранца, еще и крепко зажмурилась, не в силах больше выносить весь этот ужас.

Через короткое время раздался крик:

– Маз, брыкай! Рвем когти! – и топот.

Геля рискнула выглянуть из своего сомнительного убежища, но Розенкранц придержал ее за плечо.

– Не подходите – убью, – глухо сказал он.

Геля все же высунула нос из‑под пиджака и увидела темный силуэт, грозно возвышающийся над ними. Силуэт был какой‑то странный, словно не вполне человеческий. «На нас напали инопланетяне. Или зомби», – устало подумала она и спряталась обратно.

– Ладно, фраер, твоя нынче масть, – донесся до нее ужасный сиплый голос и звук смачного плевка. – А ты, профура, вперед ходи да оглядывайся.

И – тишина.

– Ну все, все. Он ушел, – сказал ученый и мягко отстранил от себя девочку.

Облака разошлись, как занавес в театре, и луна беспрепятственно заливала серебристым, холодным светом пустынный пятачок на пересечении Подкопаевского и Хохловского, где прямо на мостовой сидели Геля и Розенкранц.

Внезапно девочка вскрикнула, заметив приближающуюся к ним из темноты фигуру.

– Барышня хорошая, не бойтесь. Это ж я – Щур.