Из дневника мертвой девочки. Много тысяч слов теснятся у меня во рту, а прорываются наружу редкие, немногочисленные счастливчики

…Много тысяч слов теснятся у меня во рту, а прорываются наружу редкие, немногочисленные счастливчики, по большей части банальные, иногда – от особенного испуга – даже вульгарные.

В ужасе от предстоящего разговора я могу выкрикнуть невероятное «иди в жопу», а потом торопливо сгорать от стыда. Не знаю точно, отчего это происходит, какой‑то блок не позволяет мне выстраивать свою речь так, как я хотела бы, для школы бабушка выписывает мне справку, где много раз значится определение «фобия», и меня не спрашивают у доски – никогда. Все работы я сдаю письменно, получаю скучные пятерки, не радующие никого.

Сама про себя я думаю, что в нашем идеальном организме речевые функции взял на себя брат, и они поэтому совершенно не развиты, рудиментарны у меня – как у человека прямоходящего, например, хвост.

* * *

– Юлия Александровна! – Голос заведующего отделением Корейчика взлетел на недоступные колоратурные высоты и там немного задрожал. – Что‑то вы подрасслабились. Дважды проигнорировали мой вопрос, и вообще. Напоминаю, что всегда можно отправиться домой, если вам здесь неуютно, и начать осваивать новую, более интересную профессию. Вот вы, Юлия Александровна, наверное, переживаете, что не стали космонавтом?

Юля зарделась вишневым румянцем и сочла за лучшее промолчать.

– Наблюдая за вашим отстраненным лицом, – увлекся тем временем заведующий, – я даже вспомнил фразу, приписываемую современниками Наталье Гончаровой: «Читайте‑читайте, я все равно не слушаю…»

Длинное переливчатое имя «Ю‑ли‑я А‑лек‑сан‑дров‑на» вылетало из его негодующих уст порцией шрапнели. Короткие суховатые пальчики барабанили по мутному оргстеклу, прижимающему к столешнице расписания дежурств и молодые корейчиковские фотографии в форме военврача.

Юля виновато вздохнула. Вопрос о дисциплине ухаживающих матерей действительно не смог отвлечь ее от досадных событий утра.

Малый скандал возник из‑за ничего.

Просто Витечка с вечера оставил грязную посуду: три тарелки и еще чашку. Потому как в родной дом он вернулся после важной деловой встречи около двух ночи, обнаружив остывший гуляш и подсыхающие желтоватыми парусниками бутерброды с сыром.

Просто Юля, мстительно орудуя феном, раздраженно сказала:

– А слабо хоть раз в жизни вымыть за собой чертову дрянь?

Просто Витечка не промолчал, а игранул скульптурными желваками, сплюнул остатки сна вместе с зубной пастой «Колгейт» и ответил:

– Да я бы, Юлечка, может, и помыл бы… Если бы это хоть чем‑то помогло общей обстановке… – И многозначительно указал рукой на заляпанное белым зеркало и неопрятные потеки на шероховатых бортах ванны.

Просто раздраженная дочь в продуманно разодранных сетчатых колготках нарочито плотно закрыла дверь своей комнаты: «Кажется, я просила ничего не трогать на моем столе!» – просто мужнин мобильник мелодично дал понять, что принял сообщение. Да, ровно в шесть утра, а что? Лимонно‑желтый конвертик глумливо подмигивал, переворачиваясь. «Вы‑ы‑ы‑ы‑ыпей меня – Алиса в стране чудес с ее волшебными пузырьками», – подумала любопытная Юля и, воровато оглянувшись на крепко спящего Витечку, согласилась «открыть».

«Доброе утро, мой хороший, как спалось? Нежно целую глупого ежика!» – нахально высветилось черными буквами на белом поле.

Как будто ей нужны были письменные свидетельства.

Юля снова задумала вздохнуть, но, взглянув на размеренно жестикулирующего заведующего, сдержалась. Корейчик явно и так уже разглядел ее неуместные для рабочей пятиминутки фен, грязную посуду и предательское сообщение из жизни ежей, нагло отправленное прямо в сердце семьи.

– Вопрос о дисциплине в отделении ненов. Тем не менее, коллеги, нам всем доставляет удовольствие, очевидно, каждое утро начинать именно с него. Что ж, подчинюсь традициям. Никаких прогулок пациентов по коридору! У нас детское инфекционное отделение – а то вдруг кто ошибочно считает, что работает в товариществе дегустаторов байховых чаев. Вчера матери в холле устроили, как бы это сказать, дружескую вечеринку…

Завотделением сделал три шага направо, три шага налево, шаг вперед… и шаг назад делать не стал. Летки‑енки не получилось. Подвигал свежевыбритым лицом в поиске правильных слов, нашел:

– Собрались вчетвером, пироги какие‑то выложили, халву, сахарницу с молочником. Чайник. Сидят, непринужденно беседуют, передают друг другу, улыбаясь, чашки. Не исключаю, что скоро они начнут танцевать. Я думаю, вальс или вальс‑бостон. Или вы бы предпочли аргентинское танго, Юлия Александровна? Это из ваших палат родительницы – я ознакомился с данными – шестой бокс и четвертый. «Ветряная оспа и корь, – вспомнила Юля, – терплю бедствие, мамашки там малолетки совсем, у одной дреды на башке, короткие такие, называются „барашки“…» Заниматься воспитанием несовершеннолетних матерей не хотелось. К аргентинскому танго она была равнодушна. Вальс от вальса‑бостона не отличала.

Заведующий отделением Корейчик, по окружности крупной головы незатейливо украшенный веночком седых, кудреватых волос, – был довольно гневлив, но отходчив. Боевое прошлое внушило ему уважение к таким ответам подчиненных, как «так точно», «виноват» и «никак нет». Ко всему прочему он обладал редкой особенностью в самых дорогих костюмах выглядеть бесспорным бомжом (к огорчению заботливой супруги Варвары Никифоровны). Корейчик строго оглядел вверенное ему подразделение и поморщился. «И у этих людей в дипломе значится „врач России“», – с болью подумал он.

Любой человек, более‑менее читающий по‑русски, уже понял, что сейчас последует подробное перечисление подразделения, вверенного доктору Корейчику.

Пусть оно уже последует, чтобы не томить человека, более‑менее читающего по‑русски.

Неуловимая с утра Юлия Александровна занавешена трехцветной челкой до середины зрачков. Юбка колокольчиком, тонкое колено, тонкое запястье, тонкие кольца на тонких пальцах – преданно смотрит в самую середину начальнического лба.

ИванИваныч, в щегольском халате, начищенных пижонских ботинках, но традиционно небрит – непрерывно черкает что‑то на листочке, рисует, подозревать его в конспектировании речи заведующего отделением оснований нет.

Олег Юрьевич, светлые волосы взъерошены, покачивает ногой в кроссовке для бега. Он пристально следит за ходом минутной стрелки на больших часах с кукушкой – подарок благодарного пациента. Не хочет пропустить кукушкиного выхода.

Зоя Дмитриевна, непредсказуемая начальническая заместительница с образной речью торговки рыбой, в массивных рубиновых бусах, туго обнимающих шею. Нетерпеливо ерзает на неудобном и мелком для нее клеенчатом стуле, трубно откашливается в небритое лицо Олега Юрьевича.

«Сейчас попросит слова…» – тоскливо угадал Корейчик.

– Сергей Сергеевич! Я очень подавлена, – сообщила заместительница, – дайте сказать уже. Сейчас… Значит, так… Платные боксы!.. Чтоб я так здорова была, как там починили трубу!..

– Поспокойнее, пожалуйста, Зоя Дмитриевна. Меня иногда пугает ваш темперамент… – нейтрально заметил Корейчик. – А боксы мы с вами много раз договаривались называть коммерческими палатами. Насколько я помню.

– Темперамент! Ха! Это даже смешно! Да вы не видели еще меня в темпераменте, вот что я вам скажу, Сергей Сергеич! – Корейчик сильно вздрогнул всем телом. – А платный бокс как ни назови: хоть пунктом береговой охраны, хоть Ваганьковским кладбищем или фортом Байард, – неприязненно выплюнула Зоя Дмитриевна почему‑то в сторону Олега Юрьевича.

Олег Юрьевич тоже сильно вздрогнул всем телом.

– А краны там сами собой не починятся, Сергей Сергеич! – Слово «краны» Зоя Дмитриевна произнесла с профессиональным ударением на последний слог.

Перевела дух. С явным напрягом перекрутила на массивной шее рубиновую нитку. Вдохновенно продолжила, отбивая ритм пухлой ладонью на обширном колене, скрывающемся под кримпленом в рубчик:

– Вот такой кисель мы и хлебаем тут большой ложкой – вторую неделю вода отключена именно в коммерческом, как вы изящно выражаетесь, крыле. А кого‑нибудь здесь, кроме меня, хоть как‑то волнует, что за сутки наша клиника недосчитывается по этой причине десяти тысяч рублей – если я еще могу сложить два и два, а я могу сложить два и два. К примеру, вам, Иван Иванович, не помешали бы лишних десять тысяч рублей? Скажите! Нет‑нет, я жду!

– Да мне десять тысяч рублей не то чтобы не помешали, Зоя Дмитриевна, а даже бы и помогли, – весело откликнулся ИванИваныч, не отрываясь от разрисовывания листка непонятными существами типа гномов, – только вот нету у меня лишних десяти тысяч рублей…

– И у клиники тоже нету, Иван Иваныч, не расстраивайтесь. И не будет их у клиники, Сергей Сергеич, не в вашу уважаемую сторону будет сказано! Потому что с этим извращенцем‑сантехником я общаться отказываюсь: он дебил, – Зоя Дмитриевна роскошно проговорила «дэбил», – конченый дэбил, это диагноз. К тому же он постоянно хватает меня за руки!

Зоя Дмитриевна несколько раз покрутила кистями, будто бы танцуя зажигательный восточный танец с покрывалом. Неприязненно оглядела коллег. Коллеги слушали ее с предельным вниманием.

– Маленький ублюдок! – прокричала она.

«Надеюсь, это тоже о сантехнике…» – вскользь подумал Корейчик.

– На мой простой и заданный в доступной для имбецила форме вопрос он запел. Да, запел… Юлия Александровна, не надо тут мне ваших смешочков, оставьте ваши смешочки при себе. Наверное, вы на секунду решили, что я тот человек, которому для чего‑то понадобятся ваши смешочки… но, Юлия Александровна, зря.

Тактичная Юля имитировала приступ кашля, удачно спрятав красное лицо за прохладными пальцами с куцыми ногтями детского врача. Зоя Дмитриевна никак не желала расставаться с темой кранов, труб и водопроводчика, мягкий утренний свет молниями преломлялся в ее слегка безумных глазах:

– Это была крайне непристойная песня, начиналась словами «А я работаю в колхозе, хожу в болотных сапогах, а ты „монтана“‑юбку носишь и красишь ногти на ногах». Почему я, кандидат наук, вынуждена петь хором с сумасшедшим водопроводчиком? – Докладчица перевела дух и зачем‑то добавила: – А капелла. – Но не завела церковного многоголосья, как можно было ожидать из анонса: – Почему старшая сестра не может сама дать указаний на этот счет?..

– Всем давать, Зоя Дмитриевна, сломается кровать, – невозмутимо отвечала старшая сестра, Кира Николаевна, не поведя густой единой бровью. ИванИваныч переглянулся с Олегом Юрьевичем, и захихикали оба.

– В одну телегу впрячь неможно коня и трепетную лань, – тем временем убедительно, но немного неожиданно завершила свое обращение к электорату Зоя Дмитриевна и вновь с трудом прокрутила рубины на шее.

– Ой, – тихо восхитился хулиган ИванИваныч, – трепетная лань…

– Может, она за коня будет? – не согласился Олег Юрьевич. Кукушка хрипло прокуковала девять раз. Олег Юрьевич приветливо кивнул ей. Он был доволен.

Старшая сестра Кира Николаевна грузно поднялась с жалобно скрипнувшего стула. Зажмурила глаза и горделиво откинула голову чуть назад.

– Ну и потрогали вас, Зоя Дмитриевна, за руку, не рассыпались, нет? – ехидно поинтересовалась она. – Поди давненько никто вас ни за какие места не трогал… даже и водопроводчик… даже и за руки. Я вот вам что скажу, Зоя Дмитриевна, вы бы занимались своими обязанностями, которые прямые должностные, шли бы себе и занимались. Прямо бы с утра начинали. А не то, Зоя Дмитриевна, как бы чего не вышло нехорошего… с вашим, вот к примеру, лицом…

Зоя Дмитриевна возмущенно открыла многослойно выкрашенный кроваво‑красной помадой рот и подвигала губами, как будто проделывала специальную гимнастику для дополнительной четкости дикции.

– Ах, с лицом, – страшно выдохнула она.

Корейчик устало вмешался:

– Кира Николаевна, вы бы ближе к делу… что там с сантехником, уже докладывайте.

– Так, Сергей Сергеич, сварка ж ему там… нужна. Сегодня вроде будет она… сварка то есть. Аппарат заказали, Сергей Сергеич, для сварки‑то специальный. Может, Зоя Дмитриевна и думает, что дырку в трубе можно жвачкой залепить. Может, у кандидатов наук оно так и принято в быту… чтобы жвачки пользовать в разных неожиданных случаях. Может, у них дома все на жвачке прилеплено – и картина там, и корзина, ну и картонка до кучи‑то уже… с собачонкой…

Зоя Дмитриевна неудержимо покраснела и немного посинела по окраинам высокого лба.

– А вы в курсе, Кира Николаевна, – с большим человеческим интересом спросила она, – что вы, Кира Николаевна, – тупая жирная корова?

– Кира Николаевна! Зоя Дмитриевна! Отставить!.. – Корейчик вспотел от нервного напряжения и более всего хотел надавать хороших оплеух Зое Дмитриевне и Кире Николаевне. – Проследите, Кира Николаевна, я вас лично прошу, за сваркой, песнопениями и всем остальным. Остановлюсь еще на одном вопросе. У нас грядет практика, любезнейшие, какие у кого будут предложения по ее организации? Осталось чуть более месяца. Просто приказываю вам отнестись серьезно, я несколько недель не мог отойти от прошлогодней шутки Ивана Ивановича, безусловно очень смешной. Если помните, он доверительно поведал второкурсникам, что в инфекционное отделение нужно надевать халат на голое тело, а потом его ритуально сжигать. Многие поверили. Желаете блистать в роли клоуна, Иван Иванович, так, пожалуйста, с проектом заявления об увольнении – ко мне, а сами к Регине Дубовицкой… Выполняйте.

ИванИваныч кокетливо хмыкнул.

Олег Юрьевич пододвинул к Юле обрывок бумаги, где только что славянской вязью начертал чудесные строки: «Нужна нам практика студентов как в жопе шелковые ленты!» Предыдущий поэтический шедевр Олега Юрьевича, весенний девиз стенной отделенческой газеты со славным названием «Детская инфекция», звучал так: «Старый, добрый „Иммунал“ резистентность нам поднял!»

Юля переглянулась с улыбающимся ИванИванычем, тоже оценившим прелестные стихи, и прошептала ему в ухо:

– Ванька, как твое романтическое свидание вчера?

– Отлично, Юль, – ИванИваныч показал большой палец на левой руке, а немного погодя – большой палец на правой руке, для убедительности, – все отлично: я ее не люблю, классный секс, умеет готовить. Подумываю о женитьбе…

– Покурим сейчас, жених? А то у меня острое никотиновое голодание… начинается.

– Ага, сегодня тепло, давай на улицу двинем? И от Зои подальше. Что само по себе неплохо.

Юля курит сигареты. Юля обходится с сигаретой запросто – небрежно достает ее из пачки, зажав в своих недлинных пальцах с куцыми ногтями доктора, прикуривает от дешевой зажигалки. Юля курит и уносится вместе с синеватым дымом далеко‑далеко, и не в страну Мальборо, а просто – далеко. Юля лечит детей. В объятиях белоснежного халата, в резиновой петле фонендоскопа, она обходит палаты, кладет прохладную руку на пылающие лобики. Лет пять назад правильнее было бы сказать: Юля любит детей, но есть ли смысл в маленькой лжи, известно куда ведущей.

Человек, бегло читающий по‑русски, пожалуйста, пожалуйста, не будь против вот таких невинных отступлений ни о чем вроде бы. Они еще будут и далее, просто автору в какой‑то момент это показалось очень забавным, а читать по‑русски приходится другому человеку – вот так всегда.

* * *

Герой Юлиных невеселых размышлений Витечка неподалеку тщательно припарковывает свой большой и черный автомобиль. Не глушит двигатель – размеренный шум мотора всегда успокаивает его, сейчас тоже невредно успокоиться.

Иметь ненормированный рабочий день – почти что счастье. Невозможно себя представить в числе офисного пресловутого планктона, тупящего перед мониторами, зависающего на социальных сайтах и шныряющего с личными глупыми кружками к общественному чайнику, заляпанному коричневым.

Витечка любит утро. Витечка просыпается без будильника в пять тридцать, принимает контрастный душ, тщательно делает свои щеки и подбородок идеально гладкими, зубы – белыми, дыхание – свежим и что там обещают еще производители зубной пасты. Витечка заваривает себе чай, непременно зеленый, дожидаясь остывания кипятка до восьмидесяти градусов, по Цельсию, да. Составляет детальный план на день, удаляет из памяти телефона ночные смс от влюбленных барышень. Витечка недоволен – на что приходится тратить время, прости господи.

У Витечки сегодня два выступления перед врачами, две лекции. Потом обед – протокольное мероприятие. Он расскажет про новинку на фармацевтическом рынке, препарат такой‑то. Превосходный препарат, отличается от своего предшественника наличием витамина С и преумноженной в три раза ценой – что ж, это бизнес.

Проводит ладонью по бритой голове. Начав по семейной традиции лысеть, Витечка немедленно обрил голову, теперь проделывает это дважды в месяц, находит сочетание молодого лица и празднично сияющей головы достойным себя. И уж в тысячи раз более приемлемым, чем редкие волосенки по краю прически – выбор падших.

Отключает телефоны. И один, и второй. Надо подумать, а Витечка умеет одномоментно делать только что‑то одно. Говорить по телефону. Отдельно. Думать. Отдельно. One day – one room.

Еще раз смотрит на листок бумаги.

2‑224‑224 – читает он. Легко запомнить, сказал ему Боб, по‑волчьи ухмыляясь, молярный объем любого газа равен 22, 4 литра на моль. При нормальных условиях. Нормальных условий как раз и нет, думает Витечка, и давно, а молярный объема любого газа – ненужная информация для повседневной жизни, впрочем, как и почти любая информация, полученная в институте.

Витечка даже не удивился, встретив Боба в неподходящее время в неподходящем месте, услышав от него неподходящие слова.

Все это еще надо снабдить наречием «очень».

Он знает, что рано или поздно это должно было произойти, и пришлось бы что‑то решать.

Повадился кувшин по воду ходить, сколь веревочку ни вить, и всей птичке пропасть. Коли увяз коготок.

Но предположить, что это будет – так скоро, и что это будет – Боб, Витечка не мог никак.

Зачем‑то ведь ему это надо, Бобу? Ответить бы на этот вопрос, думает Витечка. Это ключевой вопрос, думает Витечка. Но на него как раз и нет ответа. Пока нет, подчеркивает Витечка. Без паники.

Он смотрит в окно. Дворничихи в оранжевых межпланетных одеждах, весело переговариваясь, идут куда‑то, толпой и с метлами. На Лысую гору? – пытается отвлечься он.

Витечка, Боб и все‑все‑все когда‑то учились в медицинском.

Страшная трагедия на втором курсе вызвала необратимую реакцию разложения, сломала их дружбу, разорвала отношения. Сложное вещество компании распалось на простые вещества – троих напуганных живых мальчиков, двух напуганных живых девочек и одну мертвую, не успевшую испугаться. Или успевшую?

Реакции разложения обычно протекают при нагревании и являются эндотермическими.

У них получилось иначе.

Что ж, почти вся информация, приобретенная в институте, бесполезна в повседневной жизни.

Витечка включает телефоны. Сейчас же отвечает на звонок. Рабочий момент, ничего особенного. Читает несколько смс, пренебрежительно кривит губы – он не любит, когда себе позволяют чересчур много. Удаляет номер из контактов.

Через паузу звонит альтернативная труба. Витечка смотрит на услужливо определившийся номер.

Надо что‑то решать. Ответить. Или выбросить, допустим, вот этот самый телефон в окно. Витечка невольно усмехается. Примерно с тем же результатом можно использовать компактную пудру для лечения сифилиса. Можно, конечно. Но это будет первый шаг. Он потребует второго. И так далее.

И Витечка не знает, готов ли он пройти весь необходимый маршрут. Опять вызов на первый мобильник.

– Слушаю тебя, – сообщает Витечка.

Действительно слушает какое‑то время. Звонит врач‑интерн из госпиталя ветеранов войн, красивая девица с роскошной улыбкой и тяжелой грудью. Витечка хмурится, звонок немного некстати, но… Он что‑нибудь придумает.

– Отлично, – оценивает он врача‑интерна, – что привезти?

Трубка недоумевает. Ей от Витечки нужен только Витечка.

– Имею в виду, что ты пьешь?

Трубка торопливо отвечает, чуть шершавым от возбуждения голосом.

– Портвейн? – удивляется Витечка, обычно девицы хрустально восклицают: «Шам‑пан‑ско‑го!» – Хорошо, пусть будет портвейн…

Кладет телефон в карман, другой тоже. Где‑то он недавно видел хороший крымский портвейн.

С портвейна и шам‑пан‑ско‑го мысли довольно‑таки логично перебросились на водку. Лидия пьет только водку, не запивая, не закусывая, не пьянея. Витечка вынимает телефон. Крутит в руках, начинает набирать номер, сохраненный в памяти под именем Лидия – а под каким же еще? Нажимает на сброс. Не будет звонить. Лидия сейчас еще валяется в постели, ее Дикобраз шастает по спальне, хлопает дверцами шкафов, холодно информирует, что будет поздно – совет директоров – и наплевать. Лидия утыкается головой в подушку, смаргивает слезы, ей прекрасно известно, что совет директоров состоится в тайно снятой квартире на улице Мичурина.

Что за чертовый перекос, в который раз размышляет Витечка, почему врач‑интерн в волнении звонит ему, ему нужна несчастная Лидия, Лидия плачет по Дикобразу, Дикобразу веселее на улице Мичурина. И так с каждым, и так до бесконечности. Эра тотального смещения. Ничего‑ничего, она скоро закончится. Осталось всего‑то пара миллионов лет.

Напротив окна автомобиля остановились мальчик и девочка, по виду младшие школьники.

– …и тогда гриф выклевал его печень, глаза, а тело разбил о скалу, – громко произнес мальчик.

– Только наверняка это был не гриф, – опустил стекло Витечка, – не гриф, а орел. Грифы питаются падалью.

Мальчик замолчал. Девочка нахмурилась.

Витечка сдвинул рычаг переключения скоростей.

Где, в каком звене произошел сбой, размышляет Витечка, и имеет ли смысл сейчас тратить время на выяснение этого, надо вооружиться широко известным принципом Эйзенхауэра – начать с дел важных и срочных. Да, важных и срочных. Врач‑интерн сегодня – важное и срочное. Про Лидию лучше не думать, а портвейн он встречал в «Алко‑холле».

И разобраться с женой, размышляет Витечка, это дело не важное, но, пожалуй, срочное. Как хороший руководитель, он знает, что небольшое, но удачно выполненное задание мобилизует и отлично мотивирует исполнителей.

Надо потихоньку распутывать нити, когда‑то такие яркие, заманчивые, шелковые и блестящие, – колючей проволокой впиваются они теперь в живую Витечкину плоть.

А если не получится распутать, размышляет Витечка, всегда можно обрезать. Ножницами по металлу или чем там еще работают по проволоке? Кусачками.

Существует же оно – единственно верное Решение. Витечка ухмыляется. Хорошо бы оно явилось во сне – некоторые спят и видят таблицы, где между бором и литием притаился солист группы Сплин, а чем, спрашивается, он хуже?