Глава четвертая. Субботнее утро было туманным, и как-то не хотелось работать

Субботнее утро было туманным, и как-то не хотелось работать. Мама должна была бы сидеть за конторкой, но мисс Росс, которой она как будто понравилась, предложила, чтобы мама вместо этого поехала с ней и ее мужем в Плимут, отчасти по делу, отчасти для развлечения. Только я успела их проводить, как с лестницы донесся голос.

— Нет, дорогая, не думаю. Ты же знаешь, что тебя будет тошнить, а это так неприятно, верно? — Магда Камерон в белом плаще и клеенчатой ярко-красной высокой шляпе спускалась по лестнице. На ступеньку впереди нее, сохраняя гробовое молчание, шагали Йен и Руфь. На этот раз их можно было отличить друг от друга не по темноволосым торчащим кудрям и не по лицам, а по стеганым плащикам, бледно-розовому и голубому. Я почему-то обрадовалась, когда личико над поднятым голубым воротником обернулось и сверкнуло улыбкой в мою сторону. Владелица розового воротника обернулась не спеша, и улыбка была более медленной, но все же приветственной. Магде было не до меня.

— Меня не будет тошнить, — в тонком голосе Руфи слышалась уверенность.

— Но, дорогая, то же самое ты говорила вчера и позавчера, — с упреком возразила ее мать. — И все равно ты перепачкала всю машину бедному дяде Адаму!

Я застыла на середине лестницы, как громом пораженная. Неужели мама все же была права, неужели, пока я как негр трудилась в коттедже, Адам отправлялся на прогулки с женой и детьми Колина Камерона? Но если я могла верить своим ушам, именно это и происходило. Ошеломленная, я прошла по коридору в свою комнату.

— Так неправильно, — сказала как раз выходившая из комнаты горничная. Она была одной из тех, кто вместе со мной участвовал в розыске в понедельник, мне запомнился ее голос, мягко произносивший согласные. — Если она не хочет брать девчушку с собой кататься, то и сама должна бы сидеть дома. И если бы она не распространялась, что ее будет тошнить, так небось ничего бы и не случилось. Так неправильно, уезжать и оставлять се здесь. Совсем неправильно.

Я сама сочла это чудовищным, и, не говоря уж о тошноте, много долгих поездок — это не отдых для детей. Что толку тогда с расстилавшейся от самого порога природы?

Через час я заметила, что туман рассеивается. Если придерживаться дорожек, то до ленча можно успеть прогуляться. Пятью минутами позже я обвязала голову шарфом, накинула свой светлый шинельного покроя плащ и вышла на улицу.

Двери отеля выходили прямо на пустошь. Рядом на белой загородке с довольно мрачным видом сидела маленькая фигурка в бледно-розовом плаще. В холле я видела пожилую пару, которая вроде бы взялась присмотреть за ней. В приятной духоте запотевших окон, центрального отопления и табачного дыма они клевали носом над своими газетами.

— Хелло, Руфь, — остановилась я, — так ты добралась только досюда?

Она кивнула молча, как всегда.

— Скажи мне кое-что, — попробовала я ее расшевелить, — ты со всеми не разговариваешь или только со мной?

Ее глаза округлились. Они были не его цвета, но сейчас это ничего не значило. На меня смотрели странно насмешливые глаза Колина Камерона.

— Видишь ли, сегодня моя мама тоже уехала, и мне не с кем поговорить, — небрежным тоном сказала я. — Так что мы могли бы поболтать друг с другом — вот разве что я тебе не нравлюсь.

Просто удивительно было видеть, как выражение лица ее отца расплывалось по физиономии: брови вздернулись, рот приоткрылся и стал казаться больше, в каждой черточке было видно негодующее отрицание.

— Да нет же! — завопила она, чуть не падая с загородки. — Вы мне нравитесь, очень даже.

Это была такая полная и громкая победа, что я была ошеломлена. Громкая — тут я вдруг задумалась. Конечно, я мало слышала, как разговаривает Руфь, но я слышала Йена. Очень по-шотландски. Я задумалась, откуда это взялось. И ноги, обвившие столбики загородки — тоже было над чем подумать... круглые крепкие коленки... мне нечего стыдиться, мне нравятся мальчишеские коленки, когда они чистые... мальчишеские коленки...

— Большое спасибо, Йен, — подчеркнула я последнее слово. — А где же Руфь?

Вопрос как будто удивил его.

— Она поехала в Эксетер.

— С мамой и дядей Адамом?

Он так же смущенно помолчал, как и той ночью, когда я говорила о том, как мама возьмет их купаться. Потом он сказал:

— Да.

— Но я думала, что это ее тошнит в машине? — допытывалась я.

Йен снял руки с загородки и повернул их ладонями кверху, типично по-гэлльски пожав плечами. Его отец сделал такой же обескураженный жест во время своей болтовни с ведущим в «Галерее». Не удержавшись, я рассмеялась. И тут я вспомнила заявление Адама, что Руфь была заводилой, а Йен — просто статистом. Теперь я долго и серьезно разглядывала сидевшего передо мной статиста.

— А если мы вернемся в отель и спросим мистера и миссис Хендерсон, можно ли тебе пойти со мной прогуляться?

На маленьком лице расплылась улыбка, знакомая по обложкам пластинок. И она просто согревала душу.

Однако я старалась не видеть этой улыбки, пока спрашивала у миссис Хендерсон разрешения взять «Руфь» на прогулку, а «Руфь» стоял подобно ждущему ангелу, задумчиво почесывая ногу об ногу.

— Только поаккуратнее с твоим хорошеньким плащиком, милочка, ладно? — предупредила миссис Хендерсон.

Дождь перестал. Кучевые облака неслись вдоль долины к Тейнмауту, так что теперь стали видны скалистые пики на вершине холма, а постепенно становились различимы и животные. На склоне на фоне неба рисовались пони, а овцы по двое жались вдоль края дороги.

— Шотландские черномордые, — понимающе сказал Йен. А я и понятия не имела. — У моего дяди Лочана таких двести или вроде того, — продолжал Йен. Он глянул на меня, пораженный внезапной мыслью. — А вас-то как зовут?

— Меня зовут Дебора, — покорно ответила я. — Дебора Белл.

— Дебора? — Он выговорил это не совсем так, как его отец, а медленно, с вопросительной интонацией и ударением на первом слоге. — Длинное имя, да?

— Лентяи иногда говорят Деб.

Он ухмыльнулся.

— Хотите знать, как меня зовут? — Когда я кивнула, он внушительно продекламировал: — Йен Гордон Чарльз Камерон.

— И тебе сколько — шесть?

— Шесть и почти три четверти, — поправил он. — Мне будет семь двадцать пятого ноября, и мне подарят велосипед и футбольный мяч и боксерские перчатки. — Он остановился посмотреть на коричневого пони, который сидел в папоротниках и вдруг встал, чтобы почесать морду о спину своего приятеля. Я заметила этот взгляд и перестала думать о том, как типично для людей в шоу-бизнесе обещать детям кучу дорогих подарков и в то же время оставлять их на попечение незнакомых людей, когда их родителям так удобно. Взгляд не был таким решительным, как голос; скорее, он был трогательно неуверенным.

Тут же этот взгляд заметил остатки старого гранитного тракта, по которому сто пятьдесят лет назад камни из каменоломни доставлялись в долину. Параллельные линии каменных блоков, местами разломанных и местами почти погруженных в почву, все еще тянулись через пустошь.

— По ним можно ходить, видите? — крикнул он, тут же демонстрируя. — Пройдем?

Я решила, что это может быть уловка на случай, если я собиралась предложить подойти к пони поближе, и довольно холодно сказала:

— Ладно, если тебе так хочется. — Скакать с камня на камень — не совсем подходящее занятие для наставницы учителей.

Но против Йена Камерона трудно было устоять, и хоть часть обаяния он, несомненно, позаимствовал от отца, все же его собственного было очень много. Вскоре я перепрыгивала по камням вслед дурацкому розовому плащику так же оживленно, как и его владелец. Оказалось, что для оживления был еще один повод, но это выяснилось, когда мы вернулись в отель.

— Здорово! Мой папа завтра приедет. Мы будем плавать, — добавил он. — В этот раз я не дам ему себя бросить в воду. Он всегда это делает. — По сияющим глазам было ясно, что немногие вещи доставляли удовольствия больше, чем быть брошенным в бассейн.

Хендерсоны охотно согласились, чтобы Йен за ленчем сидел за моим столиком, и я получила отличное представление о том, сколько может уплести тот, кому «шесть и почти три четверти».

— Что теперь будем делать? — спросил он, откусывая полбока от зеленого яблока.

Я предложила поехать в Дартмут и взглянуть на паром.

— Конечно, если ты не лопнешь, — от такого остроумия он чуть не упал со стула.

— Дартмут и паром? — с сомнением повторила миссис Хендерсон. — Знаете, мисс Белл, я конечно не возражаю, но стоит ли это делать? Эту девочку тошнит в машине.

— Думаю, сегодня ее не будет тошнить, — осторожно сказала я, не без опаски вспоминая все, что он заглотил.

День прошел чудесно, потому что Йен, как и все мальчики, обожал корабли и готов был часами курсировать туда и обратно между Дартмутом и Кинсуэром, особенно когда капитан упомянул песчаные мели и трудности здешней навигации. Со времени отъезда из Найроби у меня было немного таких хороших моментов, как этот — с солнцем на воде, с величественной красной громадой Королевского Военно-Морского колледжа с той стороны устья, где лежал Дартмут, с мерцающими глазами Йена, слушавшего объяснения капитана. Если когда-либо ребенок являлся «мужчиной среди мужчин», подумала я, то этим ребенком был Йен Гордон Чарльз Камерон.

По пути разговор шел только о «моем папе».

— У моего папы есть лодка. Одиночка. — Этот термин он произнес с гордостью, и я прониклась уважением. — Когда я вырасту, он собирался завести двойку и мы сможем участвовать в гонках. Она у нас на Линитгоу. — Он замолчал и почти с вызовом посмотрел на меня. — Когда приедем домой, отправимся в плавание. Там можно зимой ходить под парусами. Мой папа и на рыбалку меня берет. — Его голос дрогнул, и он замолчал. В его темных глазах я уловила внутреннюю борьбу. — Один раз, — торопливо пробормотал он.

— Расскажи, — подбодрила я. — В каком месте?

— Ну, я не знаю. Где-то на море. Это была не наша лодка. — Его вызывающий тон предполагал, что я могла бы и запомнить — «их лодка» стоит на озере Линитгоу. Но это было не настолько важно, чтобы прервать повествование. — Это было здорово. Мы отправились сразу после завтрака и вернулись только часов в шесть, по-моему. Когда поймаешь рыбу, надо вытаскивать из нее крючок. Я бы так не смог. — Он замолчал, чтобы набрать воздух. — А еще мы попали в волны, и лодку болтало вверх и вниз... — Он показал как, и я крепче вцепилась в руль. — И меня тошнило. Кажется, два раза.

Я сказала:

— Вот как? — самым непререкаемым тоном, но то ли я потеряла практику, то ли шотландский «почти шесть и три четверти» был покрепче орешек, чем английский четырнадцатилетний.

— Ага, и папу тоже тош...

— Хватит, Йен, достаточно, — строго сказала я, — не думаю, что ему хотелось бы, чтобы ты мне это рассказывал.

Спустившись вниз к обеду, я некоторое время с восхищением разглядывала фотографии Адама в холле.

На одной солнце садилось среди рваных туч, и цепочка пони галопом неслась вверх по склону. Другая, цветная, была видом Баклэнда-на-Муре: деревья и мост, старая коричневая черепица и старый коричневый колли, спавший на солнце. Повешенные рядом, они ярко показывали стародавнее противоборство Измаила и Исаака.

Отраженное в стекле фотографий, мне было видно мое собственное лицо, серьезное и совсем неинтересное, с прямыми светлыми волосами, которые я каждые пять дней мыла шампунем, всегда старательно расчесывала и периодически подравнивала. Они и выглядели точно так, как должны были при таком уходе — чистые, здоровые, аккуратные, не дурацкие. Волосы Магды Камерон тем вечером выглядели вполне по-дурацки: их распущенные концы тут и там были пронуты золотом.

— Хелло! — прозвенел тоненький голос.

Я подскочила и, оглянувшись, чуть не подскочила снова. Рядом со мной, заложив руку за спину, стояла маленькая фигурка в цветастой рубашке и горчичного цвета шортах. Йен? Интонация была не совсем его. Коленки? Трудно понять, когда ноги выпрямлены.

— Хелло, — с сомнением сказала я.

Одна рука высунулась из укрытия и сунула мне под нос золотоволосую куклу, по виду новую с иголочки.

— Погляди!

— О Руфь! — сказала я с явным облегчением. — Какая она маленькая!

Ее губы зашевелились, но я не расслышала, что она сказала. Совершенно обезоруживающе она ухватила тонкой рукой меня за шею, притянула мое лицо к своему и возмущенно и тревожно зашептала:

— У нее нет трусиков! — Ее глаза напоминали шоколадное драже.

Я сказала утешительно:

— Но ведь сейчас тепло, она не простудится.

Она с взволнованным видом зашептала еще быстрее:

— Но ведь ей полагается! Мамочка говорила...

— Да, конечно, полагается, — согласилась я.

— Как дела? — раздался голос у меня над головой, и рука Адама взяла у меня неприличную куклу.

— Отойдите, у нас тут чисто женский разговор, — сказала я.

— Кое-кто здесь производит впечатление тугодума, — заметил Адам. — Я думал, что это не проблема для преподавателя домашних наук. Заняты сегодня вечером? — добавил он.

— Кажется, буду занята благодаря вам, — отбила я подачу. Было нелепо чувствовать себя такой довольной оттого, что Руфь обратилась ко мне со своей проблемой — еще нелепее, если признать, что я ощущала особое удовольствие оттого, что была обязана этим Адаму.

— Возьмите шитье с собой, — небрежно сказал он, — и заходите на кофе. — Он вернул куклу, на мгновение коснувшись головки Руфи.

В этот момент по лестнице спустилась Магда Камерон и, завидев нас, воскликнула:

— Слава Богу, я уж думала, что она улизнула! Хелло, мисс Белл, рада вас видеть. — Она поблагодарила меня за участие в понедельничных приключениях. — Вы, наверное, заметили, что теперь я стала гораздо осторожнее. — Она крепко держала маленькую ладонь Руфи. — Надеюсь, она не надоедала вам с этой дурацкой куклой.

Я правдиво сказала, что нет и что с удовольствием сшила бы предметы туалета, которых кукле не хватало. Может, даже еще что-нибудь.

— Прошу вас, — возразила Магда Камерон с коротким смешком, — забудьте об этом. — Уж в этом магазине в Эксетере я больше не покажусь! Сначала мы заходим туда купить мяч, потом «мальчик» вместо этого требует куклу, и потом она во всеуслышание объявляет, что «это не очень прилично ходить без трусиков»!

Когда мы с мамой вместе посмеивались над этим инцидентом, я еще лучше поняла неадекватность Магды Камерон как матери. Сколько времени потребовалось бы любой нормальной мамаше, чтобы заметить фокус с переодеванием? И сколько мамаш рассказывали бы об этом так шутливо и отвлеченно, — да еще и с шотландским акцентом? Хотя, конечно, Магда явно не была шотландкой и то, что дети говорили с таким сильным отцовским акцентом, должно было стать семейной шуткой.

— Кстати, — сказала мама, — ты говорила, что он завтра приезжает. Так вот, он не приезжает. — Я непонимающе уставилась на нее. — Его нет в списке постояльцев. Я проверила, — повторила она.

— Этого не хватало! — с отвращением сказала я. В моих ушах еще звенело эхо тонкого голоска: «Мы будем плавать, и в этот раз я не дам ему сбросить себя в воду». Немного бывает вещей более жестоких, чем обмануть ожидания ребенка.

Вечер был со световыми эффектами: штормовые полосы чистого золота в небе и затенявшая яркие ткани завеса темноты в витрине «У Баллести». Дверь была открыта, и Адам стоял у входа.

— Деб, прежде чем вы что-то скажете, — начал он, когда я вошла, — я хотел бы кое-что с вами обсудить. Когда я вечером распрощался с Магдой, я зашел в коттедж — и что увидел? — Серые глаза были всерьез озабочены. — Вы что, хотите себя уморить?

— Странно, но я чувствую себя необычайно живой и здоровой, — пробормотала я.

— Не спорьте. Я не в силах спорить после трех дней в компании Магды и этих детишек. Да нет, я ничего против нее не имею, — признался он, когда я потребовала объяснить это невежливое высказывание. — И что она не знает о пледах, можно было бы уместить на кончике булавки. Но я собирался заниматься совсем не этим.

Во мне разлилась теплота, не имевшая никакого отношения к сваренному им великолепному кофе.

За кофе последовала захватывающая экскурсия: демонстрационные комнаты с белой и бронзовой отделкой, серо-серебряная с красным мастерская и квартира со стеклянными перегородками, выдержанная в черных, золотых и топазовых тонах. Даже от сарайчика с ткацкими станками, расположенного в побеленном дворике с клумбами лобелии и бархатцев, трудно было отвести взгляд.

Один станок был полуавтоматическим, программируемым набранными кнопками; в нем был отрезок ткани глубокого гиацинтового цвета с лимонно-желтыми и цвета бургундского прочерками. Другой был ручной и требовал, чтобы при работе «пользовались всем, кроме зубов», шутил Адам, показывая, как с ним обращаться.

— Конечно, гораздо медленнее и пропорционально дороже. Кто хочет ручную работу, пусть за нее платит.

Челноки щелкали, и на глазах создавался резкий лилово-лазурный узор; я не была уверена, что он мне нравится.

Однако это мне напомнило:

— Не найдется обрезков для куклы Руфи?

Адам почему-то рассмеялся, но послушно встал и провел меня к мусорным корзинкам. Они оказались просто кладом. Я с увлечением рылась в них. Глядя на меня, он вновь засмеялся:

— Не подумывали завести своих?

— Что? Кукол?

Он поцокал.

— Что мне в вас нравится — так это масса воображения.

— Ну, если вы имели в виду детей... — Я помолчала. — Может, это вас удивит — да, думала.

— Это меня совершенно не удивляет. Я бы сказал, что у вас есть к ним подход. — Он в свою очередь помолчал. — И что вы собираетесь насчет этого делать?

— А что бы вы предложили? Ходить на распродажи? Или дать объявление в газеты? Дайте подумать. — Я положила обрезки твида себе на колени и задумалась. Адам, стоя за ручным станком, наблюдал за мной сквозь основу из оливковых и лиловых нитей. — Как насчет: «Требуются дети до десятилетнего возраста, пол и цвет любые. Цены высокие».

— Если позволите, — серьезно сказал Адам, — почему бы не начать с того же, с чего начал старик Ной — каждой твари по паре?

— Не совсем понимаю, для чего этот разговор. — Я снова стала перебирать кусочки, один, ярко-оранжевый, отложила в сторону. Слишком похоже на нейлоновые кудри будущей владелицы. А вот этот лучше — бледно-зеленый в желтую елочку.

Однако Адам, по-видимому, не собирался ничего объяснять, и я решила сменить тему.

— Это правда, что Колин Камерон завтра не приедет?

К моему раздражению, он только хмыкнул.

— Что тут смешного? — спросила я.

— Смешного? Ровным счетом ничего. Йен и Руфь вполне отвечают вашим требованиям. Только, пожалуй, вам надо и Магду принять в расчет.

Что было дальше, я не совсем хорошо помню. Один момент я сидела на высоком табурете, разложив на своей бело-оливковой юбке кусочки твида цвета радуги, в следующий — пол был усыпан обрезками, как лес листьями в осенний день, и я вскочила, ощущая жар в щеках, на лбу и в корнях волос.

— Я этого не потерплю, Адам, слышите, не потерплю! Даже в шутку!

Невероятным образом серые мечтательные глаза чуть ли не впервые за все время нашего знакомства глядели так, как будто они видели меня и только меня.

— Вам надо чаще это проделывать, — заметил Адам. — А я-то все эти годы считал вас такой уравновешенной.

— Уравновешенная девушка... — Эти слова два с половиной года хранились в крепко застегнутом кармашке в моем сердце. Они были воплощением вечерних сумерек и огня очага, открывающейся двери и приветственной улыбки. Но сейчас они звучали как насмешка. Конечно, при моем-то росте, пять футов девять дюймов, сентиментальность мне вряд ли шла, значит, так мне и надо.

— Вам надо проделывать это гораздо чаще, — медленно произнес Адам. — Начиная с этого момента. — Он протянул руку и погладил меня по щеке, потом наклонился и поцеловал.

— Чем я это заслужила? — еле выговорила я.

— Сейчас скажу, — медленно произнес Адам. — У вас такое лицо, которое мужчина хочет увидеть, возвращаясь домой. — Он долго и с серьезным видом смотрел мне в лицо, наклонив голову на сторону. — Деб, вы сделаете то, что я попрошу?

— Возможно. — Я все еще не верила в происходящее. Это было частью вечера световых эффектов; сейчас возник еще один, создаваемый лампой с медно-красным абажуром. Красноватый. Возбуждающий.

— Когда Колин Камерон приедет завтра — и в следующее воскресенье, и в остальные, можете вы... быть с ним поласковей? — спросил Адам.

— Могу ли я... — я не закончила фразу. — Что вы имеете в виду?

— Я хочу, чтобы вы были ласковы с ним, — повторил Адам. — Это не должно составить труда. Он не такой уж отвратительный. Я не требую от вас чего-то такого, чего вы будете стыдиться, — нетерпеливо добавил он. — Только проявите к нему интерес. Он пойдет вам навстречу, я его знаю.

— Только проявить интерес! — задохнулась я. — И я совсем не должна этого стыдиться! Только проявить интерес к чужому мужу!

— О, по-моему вы преувеличиваете, — небрежно произнес Адам. — Уже восемнадцать месяцев, как Энн умерла. — Свет поменялся, или действительно его лицо вдруг потемнело?

— Энн? — удивленно повторила я.

— Энн Камерон. Его жена.

Казалось, все замерло. Я слышала, как по улице проехала машина. Где-то сонно зачирикала пичужка. У близнецов нет матери, думала я. Передо мной встало смущенное лицо Йена в тех двух случаях, когда я о ней упоминала. Я вспомнила мистера Невидимку в самолете, это странное впечатление замкнутости, это притворное спокойствие, эту отчужденность. Я сказала.

— Я ничего не знала. Я считала, что Магда...

— Его невестка. Ее мужем был старший брат Колина.

— Был?

— Да. Он служил в Адене, в Аргильском полку. Убит десять месяцев назад.

— Как это ужасно! — В одной семье две трагедии с промежутком всего в восемь месяцев.

— Ничего не поделаешь, — сухо сказал Адам. — До того времени у Камеронов все шло гладко. Мать и отец в Ланаркшире, живы и здоровы, Джим с семьей в Канаде, Джин с семьей в Ангусе, и сам золотой голос ужасно знаменит. У Гордона с Магдой, — добавил он, видя, что я собираюсь спросить, — детей не было.

Я была не так заинтересована во всей саге о Камеронах, как в ее части, относившейся к двум парам темных фиалковых глаз. Я задумалась о том, многие ли его почитатели знали, что Колин Камерон — вдовец. Ведь в журнале было написано «У четы Камерон есть сын и дочь, Йен и Руфь, близнецы. Им по четыре года». Конечно, это был старый журнал.

— Так что видите, — продолжал Адам, — в моей просьбе нет ничего... особенного. Фактически вы окажете четверым людям услугу.

— Услугу? — переспросила я.

— О, вам все надо разжевать? Колин и Магда быстро сближаются, что было бы катастрофой, поверьте мне. — По тому немногому, из чего я могла оценить отношение Магды к детям, я вполне готова была ему поверить.

— Я знаю, вам очень нравятся близнецы, — настаивал он.

— Очень, — созналась я.

— Как вы думаете, какая мать могла бы из нее получиться?

— Может, совсем даже неплохая, — предположила я.

Адам издал презрительный звук.

— Позвольте мне судить об этом, Деб. Ее чувства к детям также уместились бы на кончике булавки.

Я молчала. Невероятно, какая буря возмущения поднялась во мне из-за двоих детишек, которых я впервые встретила всего шесть дней назад. Вам должно быть это известно, Колин Камерон. Не делайте этого. Вы принадлежите им.

— Поймите правильно, Деб. Как я уже говорил, в этом нет ничего особенного. — В нереальном, угнетающем свете настольной лампы лицо Адама казалось почти лицом фанатика. — Ясно, вы не отнесетесь к этому серьезно, у вас же есть свои планы на будущее. — По моей спине побежали ледяные мурашки. — Но он тоже, поверьте мне. — Он ощутил мое недоверие. — Когда вы ближе узнаете Колина, вы поймете. Он такой же ребенок, как Йен. Все, чего я хочу, — это чтобы вы его немного отвлекли. Магда никогда не позволит, чтобы ее оставили. Если она только почувствует, что такое может случиться, она сама уйдет. Вы окажете услугу и ей, и Колину, и прежде всего детишкам. Наверняка вы это понимаете.

— Хотела бы я суметь это сделать, — с сожалением сказала я. — Не то что бы я могла привлечь внимание Колина Камерона, но хотелось бы мне, чтобы смогла.

— Значит ли это, что вы отказываетесь? — резко спросил Адам.

— Не могу, — мягко поправила я. — О, я так же, как и вы, не хотела бы этого. — На мгновение я представила себе голубые глаза, встретившие мой взгляд над долькой шоколада в ожидании посадки, которая могла для всех нас стать роковой, — ясные, откровенные и еще — такие детские. Могла ли я им лгать, притворяться, что он меня интересует. Я любила его детей, но это было другое дело. Дальше этого я не заглядывала, и все, что мне оставалось, — это прибегнуть к своей обычной молитве: «Пожалуйста, Господи, пусть я всегда-всегда буду любить папочку. Аминь». Папу, которого однажды не повысили, потому что он был в принципе не согласен с чем-то, на чем настаивала квалификационная комиссия.

— Мне очень жаль, Адам, — спокойно сказала я. — Единственное, что я могу вам сказать: плохое дурным не исправишь.