Лабиринт. Брайен вошел в бархатную темноту

Брайен вошел в бархатную темноту. Там была широкая лестница с резной балюстрадой из красного дерева. Откуда‑то издалека – музыка. Наверное, запись… чистый детский голос под перелив клавиш и легкую перкуссию. Брайен прислушался, замерев на мгновение.

Уже скоро закат. Я знаю. Это как в фильмах ужасов, я обречен. Это самоубийство.

Но он даже не попытался уйти.

Голос. Где‑то наверху…

Выставив перед собой дешевенькое пластмассовое распятие, Брайен пошел вверх по лестнице. Ступени были покрыты мягким ковром, который глушил звуки шагов. На площадке Брайен остановился, чтобы рассмотреть книжный шкаф, изукрашенный причудливым резным узором в восточном стиле и выложенный перламутром… и тут его осенило. Он узнал этот голос. Он его слышал однажды, по телевизору, когда переключал наугад каналы. Тимми Валентайн. Брайен даже помнил его лицо: очень бледная кожа, густые темные волосы, огромные ясные глаза, полуулыбка – мрачная и обольстительная…

Так где же играет музыка? Он подергал пару дверей – заперто. Вот есть открытая… кладовка с постельным бельем. Еще одна дверь, крутая лестница вверх. Брайен не стал долго раздумывать – он пошел туда.

Тихий стук мягких лапок…

Он обернулся. Что там, в тенях на первом этаже, – кошка? Он еще крепче сжал крест. Пластмасса намокла от пота и стала липкой, худой изможденный Иисус из нержавеющей стали скользил на ладони.

Он поднялся наверх и увидел сплетение сумрачных коридоров. Бессчетные двери. Он открыл одну и увидел…

Море, запах свежих водорослей, соленый ветер в лицо…

Он быстро захлопнул дверь. Шум моря затих. Воспоминания, подумал он. Кусок моей памяти, извлеченный каким‑то непостижимым образом и воплощенный вовне. Время застыло.

Он открыл еще одну дверь. Какая‑то пыльная комната. В комнате – люди. Полупрозрачные призраки… его брат, небритый, расхристанный, пьяный… наклоняется над Лайзой… девочка сейчас закричит…

Он закрыл дверь, обрубая воспоминания. Он бы никогда ничего не узнал, если бы не вломился тогда в ту комнату…

Он свернул в другой коридор. Здесь было темнее. Теперь он вырвался из владения своих собственных воспоминаний. Человеческие руки – из стен. Ладони горят огнем. Кривые зеркала, как в комнате смеха. Он видел свои отражения, толстые, тонкие… потом он увидел себя стариком, гниющим заживо, в инвалидной коляске, его кожа сползала лохмотьями…

Налево. Еще раз налево.

– Лайза!

Ему ответило слабое эхо. Он пошел быстрее. Ему не хотелось смотреть на свои отражения. Еще несколько лестниц, затянутых паутиной. Тараканы ползут по стене.

Куда теперь?

Что‑то легонько коснулось его плеча. Он оглянулся. Скелет на ниточках – идет за ним следом, передразнивает каждое его движение. Он побежал вверх по ближайшей лестнице, скользя на паутине. Скелет не отставал ни на шаг. Брайен развернулся и помахал крестом у него перед носом. Скелет повторил его жест. Брайен ткнул его кулаком в грудину. У него было стойкое ощущение, как будто его рука проходит сквозь живую плоть. Скелет заискрился, потом потускнел и растворился во тьме…

– Иллюзия! – сказал Брайен громко. – Это всего лишь иллюзия!

Он побежал быстрее, ступеньки у него под ногами скрипели в такт его бешеному сердцебиению…

Еще одна комната, открытый гроб… в гробу – бородатый мужчина в черной футболке. Его лицо, кажется, светится в полумраке. Брайен хватает кол, выточенный из рукоятки метлы, и нацеливает его в сердце, и бьет молотком… злобно, свирепо… бьет. Труп открывает глаза и обнажает клыки. Клыки влажно сверкают, из мертвого горла рвется сдавленный стон, в котором – ужас. Нечеловеческий стон. Изо рта хлещет кровь, обжигающе ледяная. Брайен кричит, когда она попадает ему на рубашку. От холода тоже бывают ожоги. Нежизнь покидает глаза мертвеца, и его кожа становится зеленоватой…

Еще двери… еще гробы. У него осталось всего семь, может быть, восемь кольев. Он быстро расправился с трансвеститом, который с видом притворной скромности лежал в розовом гробу. Трансвестит хныкал, как обиженный щенок, когда алая кровь текла у него изо рта и из раны в груди, заливая накрашенное лицо. Брайен засунул ему в рот распятие и головку чесноку.

– Лайза! Я иду к тебе, Лайза! – кричал он, дрожа как в лихорадке. Он прикончил уже шестерых вампиров. Руки болели от того, что он столько стучал молотком, но Лайзы по‑прежнему нигде не было…

В окне – черное звездное небо.

Солнце село. Брайен понял, что лишился единственного преимущества…

И что теперь?

Он бежал по ветвящимся коридорам, выкрикивая ее имя. Горло саднило. Он был весь в крови. Столько крови… старой и липкой крови.

Ему под ноги падает труп. Судорожно дергается на полу. Старуха. Похоже, бомжиха их тех, кто побирается по помойкам при больших магазинах и ресторанах. Запах пива мешается с запахом старой немытой плоти. Труп пытается встать на ноги. Может быть, это его первая ночь, и он еще толком не знает, что ему делать. Брайен не стал дожидаться, чтобы выяснить, так это или нет. Он бьет старуху по лицу пластмассовым распятием… и мертвая плоть шипит в тех местах, где ее касается крест, и чернеет, и он выливает старухе в лицо целый бутылочек святой воды, и она начинает выть, и голос такой жалобный‑жалобный – хриплый, надломленный.

– На помощь… на помощь… не бейте меня, пожалуйста… у меня нет денег, мистер…

Снова и снова. Но Брайен видел, как сверкают ее клыки, и знал, что она такое, и он держал ее крестом на полу, пока не достал еще один кол. На этот раз вампирка сопротивлялась и громко кричала о помощи, но ему все‑таки удалось вогнать кол ей в сердце, и кровь брызнула алым фонтаном, ударила ему в лицо, облила всю рубашку и все штаны… вампирка затихла. Она умерла навсегда, безвозвратно… и он еще долго смотрит на ее лицо… сморщенное старушечье лицо, жидкие седые волосы… старенькое грязное платье все залито кровью…. и вдруг вспоминает, что еще неделю назад он был вполне нормальным человеком, писателем, славным парнем, который и мухи не обидит, не говоря уже о том, чтобы убить старую женщину рукояткой метлы… и он не может себя сдержать, он плачет… прямо здесь, в сумрачном коридоре на чердаке, который был настоящим и в то же время – ненастоящим… Я схожу с ума, – думает он. Я схожу с ума, я схожу с ума…

Шаги за спиной?

Он оборачивается туда. Ничего. Слезы заливают глаза, он почти ничего не видит… но все же встает и идет вперед. Он не знает, куда идет. У него остался только один кол.

Он смотрит вперед и видит Лайзу.

Скользит от тени к тени. Живая Лайза перепрыгивает с плитки на плитку садовой дорожки у дома, в лучах теплого солнца, она оборачивается и внимательно смотрит на него… такой серьезный взгляд, улыбка в тридцать два зуба… никаких пластинок… просто воспоминание… здесь все становится реальным: воспоминания, сны, желания, темные фантазии…

– Лайза!

Она скрывается в тени. Он бросается следом за ней. Ноги скользят по залитому кровью полу. На плече – веревка. В руках – кол и молоток. Он бежит к ней, и снова включается песня Тимми Валентайна. Только теперь – она громче. Она повсюду. Брайен входит в комнату, всю заставленную сияющей аудиоаппаратурой. Вертится катушечный магнитофон. Яркий свет… а потом снова темно. Другая комната. Стены – сплошные ряды телевизоров. Едкий запах моря бьет в ноздри. На бесчисленных телеэкранах – акульи плавники над поверхностью моря. Они кружат, акулы, кружат… и стеклянный гроб. Открытый. Оттуда свисают мокрые ленты зеленых водорослей – до самого кафельного пола. Но гроб пустой…

– Лайза.

Открытое окно. Там, за окном, – пологие холмы сияют огнями городских предместий. Сквозь высокие темные ели видна луна. Снаружи все тихо, деревья не шелохнутся. Но в комнате дует соленый ветер, так что вода в гробе плещется волнами. И мокрые водоросли полошатся на ветру.

– Лайза. Лайза. Я пришел. Как ты меня и просила. Я принес кол. Лайза, иди сюда. Иди ко мне. Я твой дядя Брайен.

Ветер ревел, бил в лицо. В открытое окно полетели водоросли. Брайен подошел к гробу и бросил в воду распятие. Потом вылил в гроб пузырек святой воды. Ветер стих. Брайен чувствовал, что она здесь, у него за спиной, но не осмелился оглянуться.

– Дядя Брайен, – раздался в тишине голос Лайзы. – Ты пришел, дядя Брайен. Забери меня отсюда, я не хочу больше делать все эти штуки, что нравятся папочке. Больше уже никогда не хочу, никогда.

Теперь, когда не было ветра, в воздухе пахло смертью.

– Я пришел, чтобы убить тебя, Лайза, – сказал Брайен, не оборачиваясь.

– Нет, дядя Брайен, нет.

– Ты же сама просила…

– Может быть. Но уже не нужно. Мне здесь нравится. Меня здесь любят. У меня есть телевизор и море, и мне больше не нужно делать то самое, что так нравится папочке… пожалуйста, дядя Брайен, убери крест из моей постельки, пожалуйста…

– Не могу.

Он обернулся и увидел ее.

Она стояла у окна. Брайен не чувствовал ветра, но видел, как ветер шевелит ей волосы с вплетенными в них водорослями. Она была в легком белом платье, на котором проступали кровавые точки – от ран у нее на груди и плечах. Все было совсем не так, как в ту ночь в отеле. Сейчас она казалась почти человеком. Ему хотелось обнять ее и забрать домой.

Но вместо этого он достал из кармана еще один крест.

– Убери его, дядя Брайен. Ты мне делаешь плохо. – Она улыбнулась, сверкнув пластинкой на зубах. – Не убивай меня. Я люблю тебя, дядя Брайен. Я тебя люблю.

Он шагнул к ней.

– Ложись в гроб. – Он едва не подавился словами.

– Нет…

Он ткнул крестом ей в лицо. У нее из глаз брызнули слезы – капельки крови.

– По‑настоящему ты не плачешь, – сказал он. – И ты уже не настоящая Лайза. Настоящая Лайза просила, чтобы я ее убил.

Она застонала, как маленькая девочка, которой сделали больно.

– Пожалуйста, Лайза. Мне и так нелегко.

Она двинулась к гробу.

– Я люблю тебя, дядя Брайен. – Но это звучало фальшиво. Это была не Лайза. А кровожадная тварь в облике Лайзы, которая пыталась его обмануть, чтобы он сохранил ей жизнь. Нужно быть твердым и непреклонным. Нужно!

– Я тоже люблю тебя, Лайза, – сказал он тихо. Выставив перед собой крест, он загнал ее в гроб. Как только она прикоснулась к воде, она начала истошно кричать… как ребенок… обиженный ребенок… и он вспомнил, как вошел в темную комнату и узнал темную тайну брата… как она кричала, умоляя его перестать, и он ненавидел себя за то, что заставляет ее так кричать, на какой‑то момент он сам стал братом… прекрати, оставь девочку в покое, ты разве не понимаешь, что ей больно, прекрати, прекрати, ублюдок… и она не перестала кричать, даже когда он стащил с нее Марка и врезал ему кулаком по лицу, и в кровь разбил ему нос, и вот теперь она снова кричит… как тогда, точно так же… и крики никак не кончаются, и он снова не он, а брат, он поднимает кол, втыкает ей в грудь и бьет по нему… снова и снова… и брат вставляет ей снова и снова, и кол разрывает мягкую нежную плоть… и кровь хлещет из раны, и брат кончает, и кровь течет из разбитого носа, и брат ей вставляет, и кол вонзается в сердце, и она снова кричит… как тогда… и кровь хлещет, и брат кончает, хлещет, кончает, хлещет… И вот у него на руках, в алой морской воде… Тело молоденькой девочки. И Брайен опять плачет, потому что он ее убил. Он вбивал кол ей в сердце, пока она истошно кричала: «Я люблю тебя, дядя Брайен». И он целует холодные мертвые губы и прижимает ее к себе, стараясь согреть ее своим теплом. Но ее уже ничто не согреет. Он поднимается, идет к выходу и нерешительно останавливается на пороге…

Не может вспомнить, как он сюда пришел. А снова идти в лабиринт ему не хватало духу. Тогда – куда? В окно, может быть. У него есть веревка. Он обвязал один конец вокруг пояса, а второй конец привязал к железной решеточке под окном. Все это время он не сводил глаз с мертвой девочки. Ее лицо больше уже не светилось сверхъестественным сиянием, раны на плечах и груди затягивались буквально на глазах… похоже, она все‑таки упокоилась с миром.

– Я люблю тебя, – прошептал он.

– Как это трогательно, – насмешливо произнес женский голос.

Над гробом Лайзы стояла юная женщина, почти девочка. Брайен узнал ее сразу. Китти.

– Ты не уйдешь, – сказала она.

Он выставил перед собой распятие. Он подумал: я очень устал, так устал… Он угрожающе повел крестом в воздухе. Она поморщилась, но не отступила.

– До рассвета еще далеко, – сказала она. – Но я убью тебя не сразу, я буду терзать тебя… долго.

– Оставь его, Китти. – Еще один голос, мягкий и мелодичный. Рядом с Китти стоит молодой человек. Брайен узнал и его.

– Оставь его, Китти. Прости, Брайен, – говорит Тимми Валентайн.

– Прости! – Брайен взрывается мукой и яростью. – Я мог бы спасти ее. У нее все‑таки был шанс спастись. Ты знал, что ее изнасиловал родной отец?

– Да, я знал.

– Но тебя это не остановило, ты превратил ее в чудовище…

– Кто знает, может, она и спаслась. Освободилась. Знаешь, мы тоже знаем, что такое сочувствие и участие.

– Дай, я его убью, – прошипела Китти.

– Брайен…

Тимми шагнул к нему. Они пристально изучали друг друга. Мальчик казался таким серьезным, таким невинным. Брайен неуверенно выставил перед собой крест. Тимми даже не поморщился.

– Может быть, ты и прав, – сказал он. – Может быть; мне не стоило пробуждать ее к холоду вечности. Но это был единственный путь… единственный шанс, который мог предложить ей я. Неужели ты не понимаешь, смертный?

– Что это? – выдохнул Брайен. – Ты плачешь!

На миг ему показалось, что он видел слезы у мальчика на щеках. Настоящие слезы. Но Тимми тряхнул головой, и слез не стало.

– Вампиры не плачут, – сказал он холодно.

– Но ты не такой, как другие! – воскликнул Брайен. – По‑моему, ты понимаешь… чуть больше… и ты больше похож на человека…

– Нет! – оборвал его Тимми, крепко зажмурив глаза. И теперь Брайен почувствовал, что он действительно другой.

Наверное, мне померещилось… насчет слез, подумал он. Игра света и тени.

– Я убью его! – пронзительно завопила Китти, и он увидел смазанное пятно – промельк движения в воздухе, волчица, хищная птица, блеск клыков…

– Уходи, ты идиот! – Тимми рванул Брайена за руку и буквально вытолкал его в окно. Мальчик был очень сильным… в нем была вся сила тьмы. Брайен упал. Веревка натянулась рывком. Он вломился в колючий куст. Упал на землю, тут же поднялся на ноги и бросился к воротам. Руку жгло как огнем – в том месте, где к нему прикоснулся мальчик. Но это был обжигающий холод льда.