Бертран 4 page. – Когда Ричард приедет? – спросил я, меняя тему

– Когда Ричард приедет? – спросил я, меняя тему.

– Не знаю, – прошептала моя мать, неожиданно заволновавшись. – Мими?

– Я бы сказала – в районе шести, – вымолвила миссис Джаред. – Я сказала ему, что мы забронировали внизу столик на девять, так что он знает, когда здесь надо быть.

Что я здесь делаю? Мать хочет поговорить со мной ни о чем. Это такая хитрость, чтобы затащить меня сюда, чтобы она могла нудить о том, как я одеваюсь, ем, курю, живу, и бог знает о чем еще. Мать и миссис Джаред переезжают в другую комнату.

– Эту комнату мы оставим для вас, мальчики, чтобы вы могли поговорить, ну и вообще…

Звучит зловеще и подозрительно. И что же я здесь делаю?

Я гляжу на книжку «Источник» на телевизоре – напоминание о Майкле? Монти? Смотрю мультик. Мать и миссис Джаред на пару заглатывают секонал и начинают суетиться по поводу своих вечерних нарядов. Я смотрю мультики, матерю Шона и заказываю в номер выпивку – решил набухаться, не затягивая.

Шон

Напившись еще на ужине, я принялся искать Лорен. Ее нигде не было. Я искал ее после того, как мы с Гетчем, Тони и Тимом упромыслили Вули‑хаус. Я искал ее после того, как надел тогу. (Потому как я в Досужей комиссии, я должен надеть тогу, но сверху я накинул кожаную куртку, и в целом выглядит клево.) Я даже искал ее комнату, бродя по кампусу в темноте, пытаясь вспомнить, в каком доме она жила. Но было слишком холодно, так что я забил на это и стал смотреть телик в общем корпусе и вместо поисков выпил еще пива. Я не понимал, что сказать ей, когда найду. Просто хотелось ее видеть. И, думая о ней в таком ключе, обыскавшись ее повсюду, я пошел обратно к себе и подрочил, предаваясь грезам о ней. Это было нечто абсолютно спонтанное, что‑то, от чего невозможно было удержаться. Ну, как когда проходишь на улице мимо красотки, на которую не можешь не взглянуть, не можешь удержаться, чтобы не свистнуть, – так она тебя волнует, такую возбуждает похоть. Вот что я чувствовал по отношению к Лорен – тога моя вздыбилась, пока я лихорадочно трогал себя в темноте. Что ей нравится? – думал я.

В голове роились вопросы: безумствует ли она во время секса, легко ли кончает, фрикует ли по поводу орального секса, не возражает ли, чтобы парень кончил ей в рот? Потом я понял, что не буду спать с девчонкой, если она не будет этого делать. Еще я не буду спать с девчонкой, если у нее не бывает оргазма со мной или она вообще не может кончить, потому что какой тогда смысл? Если не можешь сделать так, чтобы девчонка кончила, зачем вообще париться? Это всегда казалось мне приличным, как справиться о здоровье в письме.

Пол

Звоню Шону. Кто‑то подходит к телефону в Буте.

– Да? – Чувак явно обкурен.

– Можно поговорить с Шоном Бэйтменом? Он, кажется, живет наверху, – говорю я.

– Да. – Очень долгая пауза. – Если он спит, разбудить его?

– Да. Пожалуйста.

С этого идиота станется – он, может, и в самом деле спит.

Смотрю на себя в зеркало и отворачиваюсь. За соседней дверью то ли мать, то ли миссис Джаред принимает душ. Все так же работает телевизор. Я дотягиваюсь и убавляю звук.

– Да? Алло? – Это Шон.

– Шон?

– Да? Кто это? Патрик?

– Патрик? Какой еще Патрик, черт подери? Нет. Это Пол.

– Пол?

– Да. Помнишь меня?

– Нет. Надеюсь, ты по делу, – говорит он.

– Просто хотел узнать, что происходит, – говорю. – Кто такой Патрик?

– Нет, Пол. Не в этом дело. Что ты хотел?

– Ты спал?

– Нет, конечно же, я не спал.

– Что ты делаешь?

– Вот‑вот на вечеринку собирался двинуть, – говорит он.

– С кем? – спрашиваю я. – С Патриком?

– Что?

– С кем? – снова спрашиваю я.

– Мне показалось, ты об этом уже спрашивал, – говорит он.

– Ну и?

– С человеком, который оставлял записки у меня в ящике, – говорит он, громко хихикая.

– Вот как? – спрашиваю я, поднимаясь.

– Нет. Господи, ты звонишь проверить, с кем я иду на вечеринку? – орет он в трубку. – Ты болен!

– Я подумал… просто ты мне очень ярко… вспомнился.

– Говеный ты психолог, – говорит он, успокаиваясь.

– Прости, – говорю я.

– Ничего. – Мне слышно, как он зевает.

– Так… с кем ты идешь‑то? – спрашиваю я через какое‑то время.

– Ни с кем, ты, идиот! – орет он.

– Я просто пошутил. Успокойся. Шуток не понимаешь? – спрашиваю я. – Неужели у людей с Юга нет чувства юмора?

Возникает долгая пауза, и потом он говорит:

– Есть, когда рядом юмористы.

– Отлично, Шон. Пять баллов.

– Рок‑н‑ролл. Решай вопрос, – бормочет он.

– Да уж… – Я стараюсь рассмеяться. – Решаю.

– Слушай, я иду на вечеринку, о’кей? – в итоге произносит он.

– Ну…

– Увидимся на следующей неделе, – говорит он.

– Но я вернусь в воскресенье, – говорю я.

– Точно. В воскресенье, – говорит он.

– Прости, что позвонил, – говорю я.

– В воскресенье. Покеда. – Он вешает трубку.

Я тоже вешаю трубку, затем трогаю лицо и выпиваю еще одно пиво; интересно, почему Ричард опаздывает.

Лорен

Комната Джуди. Джуди и я решаем надеть тоги на вечеринку «Приоденься и присунь». Не потому, что мы так этого хотим, а просто потому, что в тогах выглядим лучше. По крайней мере, мне лучше в тоге, чем в платье, которое собиралась надеть. Джуди выглядит хорошо во всем. Кроме того, не хочется возвращаться за платьем в комнату, потому что там, возможно, Франклин, хотя, может, и нет, ведь я сказала ему, что «Судьба Земли» показалась мне самой голимой книжкой из тех, что он заставил меня прочесть (почище «Парящего дракона»), а у него случился буйный Припадок (с большой «П»: он затрясся, побагровел), и он пулей вылетел за дверь. Плюс не хочется знать, перезванивала ли мама. Она позвонила днем и потребовала объяснения, почему я за три недели ни разу ее не набрала.

Я сказала ей, что забыла номер своей телефонной карточки. Но у меня все равно хорошее настроение, в основном из‑за Витторио – моего нового препода по поэзии, он говорит, что я подаю большие надежды, и по этой причине я села еще за несколько стихотворений, некоторые из них довольно приличные; плюс мы с Джуди могли бы прикупить вечером экстази, идея вроде неплохая, пятница все‑таки, и мы перед зеркалом пытаемся навести макияж, по радио играет «Revolution», и я чувствую себя о’кей.

Джуди говорит, что накануне кто‑то бросил ей в ящик хабарик.

– Наверняка первогодка Сэм, – говорю я.

– Его Стив зовут, – говорит она. – И он не курит. Из первогодок никто не курит.

Я встаю, смотрю на тогу.

– Как я выгляжу? Похожа на идиотку? Джуди осматривает губы, затем подбородок:

– Нет.

– Толстая?

– Нет.

Она отодвигается от стола к кровати, где докручивает косяк, подпевая «Revolution». Она говорит, что в понедельник перестала принимать контрацептивы и уже сбросила вес, и, кажется, действительно выглядит похудевшей. В медпункт завезли противозачаточные колпачки.

– Медпункт ‑мерзость,‑говорит Джуди.‑Врач настолько озабочен, что, когда я вошла туда с больным ухом, он взял у меня мазок.

– Экстази будем покупать? – спрашиваю.

– Только если пушер принимает «Американ экспресс», – отвечает она. – Чек сегодня забыла обналичить.

– Принимает, наверное, – бормочу я.

Я стою перед зеркалом, выгляжу я хорошо, и мне грустно оттого, что меня это удивляет; что с тех пор, как уехал Виктор, я особо‑то и не готовилась к вечеринкам, не ждала, не принаряжалась, а когда это было‑то псюледний раз? В начале сентября? На вечеринке в клубе серферов? И не знаю почему, но «Revolution» по радио напоминает мне о нем, и я по‑прежнему мысленно представляю его себе – как там он в Европе, его образ где‑то в сознании и всплывает в самые странные моменты: я могу есть какой‑нибудь суп, из тех, что подают в столовой, или пролистывать журнал «GQ», или смотреть рекламу джинсов по телевизору. Один раз это были спички из «Морганз» в Нью‑Йорке, которые я нашла под кроватью в прошлое воскресенье.

Джуди готова закурить косяк, но не может найти спички, поэтому я иду в соседнюю комнату к мальчику из Эл‑Эй. На его двери большими красными буквами кто‑то написал: «Звонил Р. И. П.». Мне слышно, что в комнате играют Eagles, но на стук никто не отвечает. В туалете нахожу какие‑то спички из «Максима» и несу их Джуди. «Revolution» заканчивается, и начинается другая песня Thompson Twins. Мы с Джуди скручиваем косяки, накуриваемся, делаем «кровавые Мэри», пытаемся перечислить всех парней, с которыми переспали в Кэмдене, но список запутывается из‑за провалов в памяти, травы и нервозного предвосхищения пятничной вечеринки, то и дело мы просто пишем «приятель Джека» или «парень из Лаймлайта», – все это наводит на меня тоску, и я предлагаю отправиться в Були. Может, я должна переспать с этим французом, как твердит Джуди. Но имеются и другие варианты, не перестаю я себе повторять. И какие же, спрашиваю я себя. Ночная оргия в Буте? Но я накурена, и мне хорошо, когда мы выходим из комнаты Джуди и из коридора наверху нам слышна музыка, зазывающая нас со стороны общего корпуса, сопровождаемая истошными воплями и приглушенными криками в ночи.

Но потом Джуди обязательно нужно все испортить. Мы выходим из ее дома в холодную осеннюю ночь, нас обеих трясет в наших тогах, мы идем на звуки музыки в Були.

– От Виктора слышно чего‑нибудь? – спрашивает она.

Так не хотелось это говорить, но я все равно спросила:

– От кого?

Пол

Ричард приезжает около восьми. Я сижу в шикарном кресле в номере для «мальчиков», одетый в серый костюм и шелковый красный галстук из «Бигсби и Крутерз», смотрю «МТУ», курю сигареты, думаю о Шоне. В другом номере моя мать и миссис Джаред наряжаются к ужину. Открывается дверь, заходит Ричард во фраке и солнечных очках, волосы зализаны назад, он хлопает дверью и орет: – Здорово, Пол!

Я слегка остолбенело выпяливаюсь на Ричарда. Его длинные белобрысые волосы теперь коротко подстрижены и выкрашены в яркий платиновый цвет, из‑за дождя или мусса потемневший. Он в драной фрачной рубашке, одном черном носке, другом белом, высоких «Конверсах» и длинном пальто с переводной картинкой Siouxsie and the Banshees на спине. В левом ухе крошечная брильянтовая сережка‑гвоздик, на носу по‑прежнему черные блестящие очки «Уэйфэрер». У него всего одна небольшая черная сумка в наклейках Dead Kennedys и Bronski Beat, а в другой руке огромный кассетник и почти пустая бутылка виски «Джек Дэниеле». Он пошатывается, облокачивается о косяк, выпрямляется.

– Ричард, – говорю я.

Меня охватывает чувство, что весь мир вокруг меня начинает превращаться в номер «Вэнити фейр».

– Когда есть будем? – спрашивает он.

– Ричард? Это ты? – зовет его мать из соседнего номера.

– Да, я, – говорит он. – И меня зовут не Ричард. В номер заходят моя мать и миссис Джаред, обе в процессе одевания, и таращатся на Ричарда, который выглядит полным отморозком из «Сары Лоренс», разве что попривлекательней.

– Дик, – говорит он, похотливо скалясь, а потом: – Типа ужин‑то когда?

Он делает большой глоток «Джека Дэниелса» и рыгает.

Шон

Натянутая сцена с Рупертом.

Руперт обрился налысо. Мне пришлось заехать к Роксанн до вечеринки, притарить наркоту для идиотов‑первогодок, а этот уебок побрил башку. Когда я вошел, он нюхал кокс на полу в гостиной и пялился на себя в зеркало, орали Htisker Dii, а какой‑то чувак из Бразилии дурачился на диване с маленьким синтезатором «Касио».

– Как дела? – заорал я через музыку, подошел к проигрывателю и убавил звук.

– Мотик тебе придется продать! – рявкнул Руперт, вытер зеркало пальцем и слизал крошки.

– Да? – нервно захихикал я. – Что за дела?

– Деньги где, дубина? – спросил он.

– «Американ экспресс» принимаешь? – сострил я.

Руперт дернул своей огромной белой башкой, из‑за пары черных бритвенных порезов она стала выглядеть еще жестче. Я подумал, не бразилец ли обрил бошку Руперту. Мысль вызвала у меня тошноту.

– О Бэйтмен, ты не смешной.

– Зато ты юморист, – сказал я.

– И из‑за того, что ты не смешной, я дам тебе время. Он встал. Огромный, почти что угрожающий, но в

каком‑то будничном смысле, он подошел ко мне.

– Сколько я тебе должен? – спросил я, отступив.

– Я не собираюсь тебе напоминать, Бэйтмен, – сказал он, проводя рукой по своей блестящей башке.

И взглянул на свой арсенал, размышляя, какие пистолеты заряжены, но он уже слишком нанюхался, чтобы что‑нибудь мне сделать.

– В Буте вечером оргия, – сказал я, хотя мне было наплевать.

Я собирался быть с мисс Хайнд в любом случае, и мысль о том, как я ее поцелую, тут же меня взбодрила и успокоила одновременно, и я только и сказал:

– Нужно затариться для первогодок.

– А мне нужны мои деньги, – огрызнулся Руперт, но, судя по интонации, он, наверное, забил. Подошел к столу рядом с арсеналом и открыл ящик.

– Ты знаешь, что у меня нет бабок, – сказал я. – Харе наезжать на бедных пацанов.

– А как насчет мотоцикла? – улыбнулся Руперт, подходя к проигрывателю и делая звук громче, но не так, как было раньше.

– А что с мотоциклом? – спросил я.

– Какой же ты мудак, – вздохнул он. Перед тем как уйти, я спросил его:

– Где Роксанн?

– Она теперь трахает бразильца, – пожал плечами Руперт, показав пальцем, и передал мне пакет.

Бразилец помахал рукой.

– Ну, вы, блин, даете, – сказал я.

– Да, рок жив, – произнес Руперт, отворачиваясь от меня.

Я схватил стафф, вышел за дверь, прыгнул на мотоцикл и был на занятиях к десяти.

Лорен

Это идиотизм, но я позвонила Виктору. Прямо с вечеринки «Приоденься и присунь». У меня остался один номер, по которому, как он сказал, его можно будет застать в Нью‑Йорке, но без гарантии, и я, как идиотка, стояла в телефонной будке внизу в Були, рыдала, вырядившись в ужасную тогу, смотрела, как начинается вечеринка, и ждала, что Виктор ответит. Мне пришлось позвонить дважды, потому что у меня совсем вылетел из головы номер телефонной карточки, и, когда наконец я набрала его правильно и раздались слабые далекие гудки, меня бросило в пот. Я задрожала, и сердце затрепетало как сумасшедшее, в ожидании счастливого удивленного голоса Виктора. Голоса, который я не слышала больше двух месяцев. Потом до меня дошло, что я не должна нервничать и вообще нечего позориться. Я не собиралась звонить по этому номеру. В телефонной будке я оказалась не потому, что намеревалась поговорить с Виктором, а потому, что ко мне подошел Регги Седжвик в чем мать родила и выдал:

– Хочу, чтобы ты…

Он выглядел жалким уродом и таращился на порно, которое проецировали на потолок, а я искала бар и произнесла:

– Ну?

А он сказал:

– Я хочу, чтобы ты… мне отсосала.

Я взглянула на его достоинство, затем снова посмотрела на его лицо и сказала:

– Ты совсем рехнулся.

– Нет, зайка, – сказал он. – Мне на самом деле хочется, чтобы ты мне отсосала.

Я подумала о Викторе и направилась к телефонной будке.

– Сам себе и отсасывай, – произнесла я на грани срыва, пробираясь вслепую к двери.

– Думаешь, стал бы я тебя просить, если бы мог? – выкрикнул он, тыча себе в пах, пьяный в умат или, может, трезвый, что еще хуже.

Меня так это убило, что я просто заорала:

– Отъебись ты!

Я практически шарахнула дверью будки и стала звонить, лишь слегка уязвленная тем, что знала телефон наизусть. Когда я наконец сказала оператору правильный номер телефонной карточки, наступила тишина; я знала, что это конец. Я поняла это, стоя в телефонной будке, пока ждала, что Виктор ответит по этому странному, вражьему номеру. Я поняла, что все кончено, еще до того, как позднее в ту ночь встретилась с Шоном Бэйтменом. Как же долго я врала сама себе, думала я, когда в трубке раздался первый гудок. Мне было стыдно за себя и хотелось курить, телефон продолжал звонить, а Регги Седжвик забарабанил в дверь, бормоча извинения, кто‑то ответил, и это оказалась Джейме, я бросила трубку и отправилась обратно на вечеринку, оттолкнув Регги с дороги. Я определенно решила повеселиться этой ночью на славу.

Так что я напилась, затем встретилась с Шоном, потом смотрела, как Стюарт Джексон танцует под старенький хит Билли Айдола, затем накурилась в квартире Джины. В такой очередности.

Пол

Мы вчетвером – я, Ричард, миссис Джаред, моя мать – сидим в центре ресторана в «Риц‑Карлтоне». Пианист со знанием дела исполняет классическую музыку. Официанты в новых дорогих фраках с проворным изяществом маневрируют от стола к столу. Наштукатуренные пожилые женщины, ленно и пьяно развалившись на красных бархатных креслах, таращатся и улыбаются. Мы в окружении того, что миссис Джаред любит называть «старые, очень старые деньги», будто деньги миссис Джаред новые, очень новые. (Я еле сдерживаюсь, чтобы не сказать: конечно, своими банками ваша семья владеет всего лишь столетия полтора.) От всего этого полнейший нервяк, особенно потому, что Ричард даже после душа и в новом костюме, со все так же уложенными назад волосами и в солнечных очках, на данный момент еще не протрезвел. Выглядит он, к несчастью, весьма секси.

Он сидит напротив и всячески выражает свою похоть, и я молюсь, чтобы наши матери ничего не заметили. Сейчас его нога у меня в промежности, но у меня не встает, потому что я очень нервничаю. Он пьет «Кир‑рояль» и уже всосал бокала четыре, все аккуратно и, как мне кажется, с весьма определенной целью. Он то пялится на свой бокал, то поднимает брови и соблазнительно на меня смотрит, потом закопает босую ногу мне в пах, и я извиваюсь и корчу гримасы, а моя мать спрашивает, в порядке ли я, и мне остается лишь прокашлять: «ага». Ричард уставился в потолок, затем стал напевать себе под нос какую‑то песню U2. В просторной старомодно‑элегантной пещере стоит такая тишина, что я боюсь, люди пялятся на нас, уж если не на нас, то на Ричарда точно, и ничего не остается, как набухиваться дальше.

После того как миссис Джаред в шестнадцатый раз просит Ричарда снять солнечные очки, а он отказывается, она в конечном итоге использует психологический маневр и говорит:

– Итак, Ричард, расскажи‑ка нам про учебу. Ричард смотрит на нее, засовывает руку в карман,

выуживает пачку «Мальборо» и, хватая свечу с середины стола, прикуривает.

– Ну же, не кури, – неодобрительно говорит миссис Джаред, когда он ставит свечу на место.

Я воздерживался от курения весь вечер и серьезно помираю от буйного никотинового приступа и жадно пожираю глазами сигарету Ричарда. Пытаюсь разорвать салфетку пополам.

– Меня зовут не Ричард, – тихо напоминает ей Ричард.

Миссис Джаред смотрит на мою мать и потом на Ричарда и спрашивает:

– Тогда как же?

– Дик, – говорит он с таким выражением, будто это самое непристойное имя, которое можно себе представить.

– Как? – спрашивает миссис Джаред.

– Дик. Ты меня слышала. – Ричард глубоко затягивается сигаретой и выдувает дым через стол на меня.

Я закашливаюсь и отхлебываю из своего бокала.

– Нет. Твое имя Ричард, – поправляет миссис Джаред.

– Извини, – трясет головой Ричард, – Дик. Миссис Джаред берет паузу, посасывая алкоголь.

Она немного ела и уверенно пила, начав еще до ужина, и теперь спокойно произносит:

– Ну, Дик… как учеба?

– Сосет член, – говорит Ричард.

Я отхлебываю из бокала, когда он это произносит, и начинаю ржать, распыляя шампанское по своей тарелке. Быстро прикладываю салфетку, которую пытаюсь порвать, ко рту, пробую сглотнуть, но вместо этого начинаю кашлять, потом давлюсь. У меня слезятся глаза, я лихорадочно ловлю воздух.

– О чем ты говоришь… Дик? – спрашивает миссис Джаред, глядя на меня, пытаясь сохранить спокойствие, на ее лице застыл упрек.

Я вытираю рот и пожимаю плечами.

– Не знаю. Занятия групповым сексом для начинающих. Кокаинистская практика, – со смехом пожимает плечами Ричард, засовывая свою ногу еще жестче ко мне в пах.

Я снова закашливаюсь и хватаю его ногу под столом.

– Тебе нравится? – спрашивает он.

– Что еще? – Миссис Джаред явно пытается не конфузиться, но, когда она допивает шампанское, рука ее дрожит.

– Семинар по оральному сексу, – говорит Ричард.

– Боже мой, – шепчет моя мать, а она не произнесла и слова за вечер.

– На что это похоже? – спрашивает миссис Джаред, спокойная по‑прежнему.

Психологический трюк не сработал.

– Анекдот, – говорит Ричард, по‑прежнему натирая меня своей ногой и затягиваясь сигаретой. – Хотите, расскажу?

– Нет, – произносят одновременно моя мать с миссис Джаред.

– Пол хочет, – говорит он. – Слушай, Хулио Иглесиас и Дайана Росс встречаются на вечеринке, возвращаются к Хулио домой и трахаются…

– Я не хочу это слушать, – говорит миссис Джаред и, подозвав проходящего официанта, указывает на пустой бокал.

– Я тоже не хочу, – снова говорит моя мать.

– Тем не менее они трахаются, – продолжает Ричард, – и после этого Дайана Росс, которая кончила раз пятьдесят и снова хочет иглесиасовского члена, говорит…

– Мне тоже не хочется это слышать, – повторяет моя мать.

– Она говорит, – продолжает Ричард, повышая голос, – Хулио, ты снова должен трахнуть мою киску, мне безумно понравилось, и Хулио говорит, хорошо, зайка, но я должен чутка вздремнуть.

– Что с тобой случилось? – спрашивает миссис Джаред.

– Но ты должна держать одну руку на члене, а другую на яйцах, говорит Хулио, и потом через полчаса мы снова потрахаемся, о’кей?

Ричард становится оживленней, я же просто умираю, разрывая салфетку.

– Бог ты мой, – говорит моя мать с отвращением.

– А Дайана говорит, – и теперь Ричард выдает вообще жуткую пародию на Дайану, – почему я должна держать одну руку у тебя на петухе, а другую на яйцах, Хулио?

– Что с тобой случилось? – снова перебивает миссис Джаред.

Ричарда начинает бесить, что она перебивает, и его голос становится громче, я же просто врастаю в стул, оставляю салфетку и закуриваю. Почему нет?

– И Хулио говорит, хочешь знать, почему ты должна держать одну руку на петухе, а другую на яйцах? – произносит он, ехидно ухмыляясь.

– Что с тобой случилось?

Миссис Джаред трясет головой, а я чувствую, что мне ее жалко – сидит в ресторане, униженная собственным сыном, наряженная в этот уродливый костюм, который, вероятно, приобрела в «Лемане».

Из‑за того что она перебивает его анекдот, Ричард злится еще больше, и я знаю, что произойдет, и мне наплевать, кого Шон трахнет вечером. Я просто хочу услышать развязку и закончить на этом, а Ричард, ублюдок, говорит громко, уставившись на свою мать:

– Потому что последний раз, когда я трахал негритянку, она стянула у меня бумажник.

После чего откидывается на спинку, опустошенный, но довольный. За столом наступает тишина. Я оглядываю помещение, улыбаюсь и киваю одной из пожилых дам за столиком напротив. Она одобрительно кивает и улыбается в ответ.

– Что с тобой случилось? – спрашивает миссис Джаред в четвертый раз.

– В смысле – что со мной случилось? А ты как думаешь? – спрашивает в ответ Ричард и презрительно фыркает.

– Я вижу, что сделала с тобой учеба, – говорит она.

Великолепно, думаю я. Ей потребовалось три года, чтобы это понять? На самом деле Ричард всегда был грубым мужланом. Я не понимаю, что сейчас ее так удивляет. Смотрю на колени, его нога исчезает. Допиваю шампанское и посасываю кубик льда, оставив недокуренную сигарету в пепельнице.

– Это что, так плохо, да? – усмехается Ричард.

– Теперь совершенно очевидно, что нам не следовало отправлять тебя туда, – говорит миссис Джаред и козлит не менее, чем Ричард, как была сучкой, так и осталась.

– Очевидно, – говорит Ричард, передразнивая ее.

– Не хочешь ли выйти из‑за стола? – спрашивает она.

– Зачем? – уязвленно спрашивает Ричард тоном повыше.

– Выйди, пожалуйста, из‑за стола, – говорит она.

– Нет, – отвечает Ричард на грани истерики, – я не выйду из‑за стола.

– Будь так добр сейчас же выйти из‑за стола, – говорит миссис Джаред, ее голос становится тише, но напряженнее.

Моя мать в тихом ужасе наблюдает за перепалкой.

– Нет, нет, нет, – говорит Ричард, тряся головой, – я не выйду из‑за стола.

– Выйди из‑за стола. – Миссис Джаред багровеет от ярости.

– Да пошла ты! – орет Ричард.

Пианист прекращает играть, и какими бы тихими не были отголоски разговоров в ресторане – наступает гробовая тишина. Ричард делает паузу, затем глубоко затягивается «Мальборо», допивает «Кир», поднимается, кланяется и медленно выходит из ресторана в одном ботинке. Метрдотель и главный официант спешат к нашему столику и спрашивают, все ли в порядке; может, мы хотим расплатиться.

– Теперь все отлично, – говорит миссис Джаред и буквально выдавливает легкую улыбку. – Я правда ужасно извиняюсь.

– Вы уверены? – Метрдотель подозрительно оглядывает меня, будто я брат‑близнец Ричарда.

– Несомненно, – говорит миссис Джаред. – Мой сын неважно себя чувствует. У него большие нагрузки… знаете ли… скоро зачетная неделя.

Зачетная неделя в «Саре Лоренс»? Я гляжу на свою мать, которая пялится в пустоту.

Официант и метрдотель смотрят друг на друга, не понимая, как им быть, и, когда они переводят взгляд на миссис Джаред, она произносит:

– Пожалуйста, еще один «Коллинз» с водкой. Ив, ты хочешь чего‑нибудь?

– Да, – ошарашенно говорит моя мать, медленно качая головой, по‑прежнему в ужасе от выходки Ричарда; я думаю, пересплю ли с ним вечером. – То есть… нет, – говорит она, – или… да.

Мать по‑прежнему в замешательстве и смотрит на меня – зачем? За помощью?

– Принесите ей еще бокал, – пожимаю я плечами. Метрдотель кивает и уходит, совещаясь по дороге

с официантом. Пианист медленно и неуверенно снова начинает играть. Некоторые из уставившихся на нас в конце концов отворачиваются. Я смотрю на свои колени и замечаю, что мне почти удалось порвать салфетку пополам.

Через некоторое время моя мать говорит:

– Я тут подумала – пускай, наверно, следующая машина будет синяя. Темно‑синяя.

Никто не произносит ни слова, пока не приносят напитки.

– Что скажешь, Пол? – спрашивает она. Я закрываю глаза и говорю:

– Синяя.

Шон

Лорен Хайнд стояла с подружками на лестнице. Она держала стакан крепкого пунша, который жирная, чуть ли не догола раздетая девчонка разливала из мусорного бака. Лорен тоже была в низко обрезанной тоге (вероятно, потому, что я упомянул об этом днем), у нее были гладкие коричневые плечи, и я почувствовал возбуждение, я был убит наповал – столько голой кожи увидел. Вдруг я подумал, не лесбиянка ли она. Я стоял там с Тони, смотрел на нее – на ее ноги, лицо, волосы; она же разговаривала с девчонками – уродливыми, незаметными по сравнению с ней. Тони продолжал рассказывать про свою новую скульптуру и даже не подозревал, что я таращусь на эту девушку. Он был в одном нижнем белье, а к спине ремнем был подвязан матрас. Я, не переставая, глядел на нее, и она знала это, но не оборачивалась, хотя я стоял внизу лестницы, прямо за ней. Повсюду к стенам были приклеены разворотные фотографии из порножурналов, а на потолок в общей комнате над танцполом проецировали кино, но девчонки, которые там играли, были жирными и чересчур бледными, и это было совсем не секси.

Кончилось тем, что мы встретились в ванной. Гетч, на таблах, стоял, облокотившись о раковину, и Лорен, думаю, тоже была под экстази, и Гетч представил нас, но мы сказали, что уже знакомы, «вроде как», добавила она. Я принес ей еще пунша, хотя мне совершенно не хотелось оставлять ее в ванной наедине с Гетчем (но, может, Гетч пидор, думал я), и когда я вернулся, Гетча не было, а она разглядывала себя в зеркале, и я тоже смотрел, пока она не обернулась и не улыбнулась мне. Мы разговорились, и я сказал, что мне понравились ее картины в «Галерее‑1» в прошлом семестре (пальцем в небо), а она сказала, «очень мило» (на самом деле никаких картин я не видел, но какого черта – мне хотелось переспать с ней), а затем мы отправились в общую комнату и ей захотелось танцевать, но танцевать я толком не умею, поэтому я смотрел, как она танцует под «Love of the Common People» [14], понятия не имею, что это за песня, но потом я занервничал, что какой‑нибудь урод начнет с ней танцевать, если я не подключусь, так что, когда началась песня Joy Division «Love Will Tear Us Apart» [15], я вышел на позицию. Но это были не Joy Division, а чья‑то перепевка – запопсованная, изгаженная, но я все равно танцевал под нее, потому что мы флиртовали как сумасшедшие, и она была настолько безумно красива, что я не мог понять, почему же не трахнул ее раньше. Я слишком возбудился, чтобы оставаться на вечеринке, и не мог придумать, как сорваться отсюда. Тут удивительно вовремя какой‑то пидор с актерского стал сходить с ума и устроил сольный танец в одних трусах, когда заиграла «Dancing with Myself» [16], захватив при этом весь танц‑пол. Я глядел на Лорен, которая смотрела на него и хлопала в ладоши, пьяная, вспотевшая, и дал ей сигарету, когда Тим и Тони сказали, что нассали в бутылку «Хайнекена» и хотели дать ее Дейдре – так она напилась. Они помахали бутылкой перед моим лицом, и я отослал их подальше. Я не знал, слышала ли их Лорен, она по‑прежнему смотрела, как костлявый маленький паяц прыгает по всей комнате, открывая рот под музыку, – вся вечеринка вокруг него вопит, хлопает и танцует, кто‑то даже банан ему швырнул, и вот тогда‑то я и схватил ее за руку и помчался, выбежав за дверь, на прохладную темную лужайку, оставив вечеринку позади.