Митчелл

Было же чувство, что ничего хорошего из этого не выйдет, когда выяснилось, что мне нужно ехать с Шоном Бэйтменом за обычным пакетом травы. На самом деле я и знаком-то с Бэйтменом толком не был, но по одному его виду было понятно, что он за чувак: наверняка слушает Джорджа Уинстона, ест сыр и запивает белым вином и играет на виолончели. Меня взбесило, что у него хватило наглости прийти ко мне в комнату и сообщить, что мы должны ехать на дом к мерзкому кретину Руперту, что само по себе меня не особо воодушевляло, но семестр уже почти закончился, и мне нужна была трава на обратную дорогу в Чикаго. Я немного с ним попрепирался, но у меня на кровати сидела Кэндис, пытаясь доделать просроченную курсовую, и она сказала мне отправляться, и я не мог отказать, хоть и думал весь семестр сделать ей ручкой. Я принял ксанакс, сел в его машину, и мы отправились из кампуса в Северный Кэмден, где жили Руперт и Роксанн. На дороге было скользко, он вел слишком быстро, и пару раз нас чуть не занесло, но мы доехали, не растеряв конечности и не устроив большого затора.

В доме была темнота, и я сказал, что, может, никого и нет. В доме через дорогу шумела вечеринка. Я сказал ему, что подожду в машине.

– Нет, все в порядке, – сказал он. – Здесь только Роксанн.

– Что это значит? – спросил я. – Я не хочу заходить.

– Да заходи ты, – произнес он. – Давай уже с этим раскидаемся.

Я пошел за ним по дорожке к двери, и он нерешительно постучался. Ответа не последовало. Он снова постучался, затем дернул дверь. Внезапно ее кто-то резко распахнул. И там стоял Барыга с идиотской ухмылкой на лице. Он сказал нам заходить, потом зловеще рассмеялся.

В темной гостиной были еще городские, слушали «Цеппелинов». Кто-то зажег свечи. У меня закрались подозрения.

Руперт расхаживал по кухне.

– Так что вас сюда привело, ребята?

Городские захихикали из гостиной. Их было четверо или пятеро. В темноте что-то сверкнуло в свете свечи. Я нервно зевнул, у меня стали слезиться глаза.

– За стаффом пришли, – произнес Бэйтмен достаточно невинно.

– В самом деле? – спросил Руперт, кружа вокруг нас, выходя из темноты и снова пропадая.

– Где Роксанн? – спросил Бэйтмен. – С тобой каши не сваришь.

– Где мои деньги, черт подери, Бэйтмен? – проревел Руперт, будто оглох и не расслышал Бэйтмена.

Я не мог в это поверить.

– Ты сумасшедший, – сказал Шон, недоумевая. – Где Роксанн?

Один из городских приподнялся. Выглядел он зловеще: пивное брюшко, ежик. Он облокотился о кухонную дверь. Я отпрянул назад и наткнулся на сервант. Я понятия не имел, в чем проблема, хотя казалось ясным, что дело в деньгах. Я не знал, кто кому должен, Руперт Бэйтмену или Бэйтмен Руперту, но это была явно какая-то хуйня. Руперт был на коксе и пытался строить из себя крутого, но выглядело это неубедительно и не очень угрожающе. На кухне было немного света, но откуда именно, я не понимал. Что-то опять мелькнуло в темноте и снова блеснуло.

– Где деньги, ты, урод? – требовал Руперт.

– Я жду в машине, – произнес я. – Прошу прощения.

– Подожди, – сказал Бэйтмен, удерживая меня.

– Чего подождать, ты, урод? – спросил Руперт.

– Слушай… – Шон сделал паузу. Затем посмотрел на меня. – Они у него.

– Они у тебя? – спросил Руперт, успокаиваясь и серьезно заинтересовавшись.

Боковым зрением я увидел, что огромный нажравшийся городской держит в руках мачете. На хера мачете в Нью-Гэмпшире?

– Опаньки, погодите-ка секунду, – сказал я, поднимая руки. – Слушайте, я не знаю, что за чертовщина происходит. Я просто пришел за бошками. Я сваливаю.

– Да ладно, Митчелл, – сказал Шон. – Дай Руперту деньги.

– Что за хуйню ты городишь? – заорал я. – Я буду в машине.

Я шагнул к выходу, но уже поднялся еще один городской и загородил дверь. Через окно позади него мне был виден стоящий автомобиль в снегу, а за ним вечеринка. Мне показалось, что я увидел Мелиссу Герцбург и Генри Роджерса, но это неточно.

Доносилась рождественская музыка.

– Это полный бред, – сказал я.

– Они действительно у тебя? – спросил меня Руперт, придвигаясь ближе.

– Что у меня? – снова заорал я. – Подожди-ка, слушай, этот чувак…

– У этого парня есть мои деньги или нет? – спросил Руперт Бэйтмена.

– Да скажи ты ему, блядь! – завопил я на Бэйтмена.

Наступила тишина. Все ждали ответа Шона.

– О’кей, нет у него денег, – признался он.

– Что у тебя есть для меня? – снова спросил Руперт.

– У меня есть это.

Он залез в карман и что-то передал Руперту. Руперт изучил предмет. Это была пробирка. Руперт высыпал что-то на зеркало. Полагаю, это был кокаин. Руперт поднял глаза на Шона, бормоча, что лучше бы тот не оказался голимым. Городские замолкли и заинтересовались происходящим. Но конечно же, кокс оказался паленым, и началась драка. Руперт ринулся через стол на Шона. Городской схватился со мной. Завязалась потасовка. Я был на пути к выходу, когда обернулся и увидел, что Бэйтмен каким-то образом схватил мачете, заорал: «Назад!» – и замахнулся на городских. Я повернулся и ринулся к машине, поскользнулся на дорожке и больно сел на задницу. Когда я залез в машину и закрыл дверь, то увидел, что городские отступают. Шон продолжал размахивать мачете, пока не оказался на улице, потом захлопнул дверь на кухню, бросил долбаную железяку и запрыгнул в машину.

Городские замешкались, но, когда «миджет» выехал на дорогу, добрались-таки до своего пикапа. Шон погнал по улице, проскочил на красный и свернул обратно к колледжу. Я поверить не мог, что это происходит. Никогда не думал, что умру в пятницу. В любой день, только не в гребаную пятницу. Бэйтмен вообще улыбался и спрашивал меня:

– Чего, разве не весело?

Городские под предводительством Барыги преследовали нас, но опасной близости так и не достигли, хотя один раз мне показалось, что я слышал выстрел. Они нагнали нас на Колледж-драйв и вдавили по другой полосе, пытаясь столкнуть «миджет» с дороги. Бэйтмен развернулся, резко забрался на снежную обочину, плавно съехал и затормозил. Пикап промчался, затормозил и с трудом начал разворачиваться. Бэйтмен выждал, пока они поедут нам навстречу, неожиданно перестроился и, втопив, пронесся мимо городских, и оставшиеся до ворот охраны три километра мы проехали без особых происшествий. Когда я обернулся, то увидел фары неподвижно стоящего на дороге пикапа. Шон улыбнулся охранникам, и они приветливо махнули, поднимая шлагбаум. Он довез меня до моего общежития. И тогда я заметил, что у него до сих пор были выключены фары. Я посмотрел на него и просто произнес:

– Господи, Бэйтмен, ну ты и мудила.

Он залез в карман куртки, вытянул небольшой, крепко свернутый пакетик и бросил его через открытое окно. Я едва поймал его. Я не стал спрашивать, что произошло и когда он успел его достать. Даже если б я запарился, это бы роли не сыграло, потому что он все равно уже укатил.

Виктор

Я поехал в Ганновер с Дентоном на концерт REM. Руперт уже выгнал меня из дома. Он сообщил, что возникли проблемы и что мне пора валить. Мне нечего было делать, так что я поехал с Дентоном. Зал большой, но без сидячих мест. Какая-то невнятная группа выступала на разогреве, и я околачивался в конце зала, пил пиво, которое мы протащили с Полом, и заценивал девушек. Как только вышли REM, я оставил Пола и, пробравшись через толпу, присел на одну из колонок еще с одним кэмденским парнем по имени Ларе. Мы сидели и пялились на толпу, на всех этих молодых обдолбанных гордых потных американцев, а они смотрели вверх, на сцену. Кто триповал, кто, закрыв глаза, двигал своими гротескно упитанными телесами под ритм. Та девушка, за которой я наблюдал большую часть вечера, стояла зажатая в середине первого ряда, и, когда она заметила, что я на нее смотрю, я ей улыбнулся. Она окинула меня ледяным взглядом и повернулась обратно к сцене, покачивая головой в ритм. И мне стало по-настоящему неприятно, я задумался, в чем ее проблема. Почему она не могла нормально среагировать и улыбнуться в ответ? Эту девчонку беспокоит неминуемая война? Она испытывает настоящий ужас? Или вдохновение? Или страсть? Эта девчонка, как и все остальные, по-моему, была беспредельно омертвевшей. Может, пластинка Talking Heads поцарапалась, а может, папочка еще не прислал чек. Вот и все, что парило эту девчонку. Ее парень стоял позади нее – полнейший яппи с набриолиненными волосами и узеньким таким галстучком. Так, а у этого-то парня в чем проблема? Удостоверение потерял, слишком много анчоусов в пицце, сигаретный автомат сломался? А я все смотрел на эту девчонку – она что, забыла приклеить на мыльницу пластырь со своим именем? Или у нее инфекция мочеполового тракта? Зачем же ей надо было строить из себя настолько ебанически крутую? И к этому-то все и сводится: крутизна. Эту сучку и ее мудака парня я воспринял без лишнего цинизма. Я действительно считал, что самые крупные из их жалких проблем не сильно превосходят описанные мной затруднения. Им не нужно беспокоиться, что они замерзнут, или будут голодать, или попадут под бомбежку, лазер или обстрел. Ну, ушла любовь, ну, пластинка «Speaking in Tongues» действительно поцарапалась – какие у них могут быть еще проблемы в этом семестре?! Но потом, пока я сидел на вибрирующем подо мной ящике, а в голове орала группа, я пришел к пониманию, что и проблемы, и боль, которую они испытывают, настоящие. То есть у этой девчонки наверняка куча денег, как и у ее тупорылого дружка. Вряд ли многие смогли бы посочувствовать проблемам этой парочки, и, наверное, в общем и целом они и не играли существенной роли, – но все же они были важны Джеффу и Сьюзи; эти проблемы ранили их, эти мелочи уязвляли… Вот что меня поразило больше всего – какие же они реально жалкие. Я забыл о ней и о других лохах и занюхнул еще кокса, который предлагал мне Ларе…

После этого мне хотелось отправиться в «Карусель», но Пол сказал, что она закрылась в прошлые выходные, так и так, мол, туда никто не ходил, кроме парочки старшекурсников и выпускников, которые застряли в Северном Кэмдене. Мы все равно проехали мимо. Не то чтобы там бывало особо супер, но все же это место кое-что для меня значило. И было очень грустно видеть его в четверг вечером неосвещенным, покрашенную черным дверь, засыпанную снегом, нерасчищенную дорожку.

Лорен

Когда я выхожу из своей комнаты впервые за четыре с лишним дня, я сразу теряю ключи. Так что не могу закрыть дверь. Не имеет особого значения – я упаковалась, особо и брать нечего. Иду на почту проверить доску объявлений – не найдется ли попутчиков на завтра или на послезавтра. Предложений немного. «Потерялся щенок Рок», «Амбициозный студент отделения фотографии ищет юношу с воображением для позирования в целлофане», «Клуб поклонников Мадонны открывается завтра. Тебе интересно? Ящик 207». Срываю это объявление, но женщина, работающая за стойкой почтовой конторы, видит это и смотрит зверем, пока я не вешаю его обратно. «Открывается клуб скейтбордистов». И это тоже хочу сорвать. «Клуб любителей Джека Керуака начнет работу в следующем семестре». Мне отвратительна сама мысль, что оно там висит, потому что рядом с остальными оно смотрится таким жалким, и я его срываю. Она ничего не говорит. Кто-то положил в мой ящик книжку «Сто лет одиночества», и я открываю ее проверить, есть ли там имя или записка. «Действительно хорошая книжка. Надеюсь, тебе понравится. П.». Но книжка не похожа на читанную, и я кладу ее в ящик Шона.

Франклин проходит в толпе выстраивающихся в очередь на ланч. Он спрашивает, не хочу ли я отправиться в «Брассери». Сегодня я обедала уже раз восемь, но мне нужно выбраться с кампуса. Так что мы едем в город, и там вовсе не так плохо. Я покупаю пару кассет и замороженный йогурт, а потом в «Брассери» беру «кровавую Мэри» и принимаю ксанакс. Всю последнюю неделю я надеялась, что операция не удалась; может, врач что-то напортачил, не довел дело до конца. Но конечно, это было не так. Работу проделали хорошо, капитально. Никогда еще я так не кровила.

Пялюсь в окно на снег. В джукбоксе играет унылая попса. Я составляю в голове список вещей, которые нужно сделать, прежде чем отправиться в Нью-Йорк. Подарки на Рождество.

– Я ее имел, – говорит Франклин, потягивая напиток, показывая на официантку в глубине; пиздливая сучка с кампуса, жуткая, на мой взгляд, она сказала своему дружку, что я ведьма, а он поверил.

Официантка исчезает на кухне. Ее место занимает официант. Он расставляет что-то на соседнем столике. Вдруг меня как громом поразило: я узнаю этого официанта. Он все смотрит на меня, но не похоже, что он меня узнал. Я начинаю смеяться, впервые больше чем за неделю.

– Что смешного? – говорит Франклин. – Нет, я действительно ее имел.

– А я – его, – говорю я Франклину.

Это был тот городской, с которым я потеряла девственность.

– Хей, – говорит Франклин, – за нами мир.

Шон

На следующее утро Тим помог мне паковаться. Вещей у меня немного, но ему все равно делать нечего, и большую часть барахла в машину сносит он. Он не спрашивает про Руперта, хоть и знает, что из-за него я и уезжаю. По другой стороне лужайки Лорен направляется к общему корпусу. Она машет. Я машу в ответ.

– Слышал про Лорен, – говорит Тим.

– Уже? – спрашиваю я, захлопывая багажник «миджета».

– Да. – Он предлагает мне сигарету. – Уже.

– Не знаю, – говорю я.

– Что произошло? Она в порядке? – смеется он. – Переживаешь?

Пожимаю плечами. Пытаюсь закурить, и, к моему удивлению, на ветру с легким снегом спичка не гаснет.

– Она мне сильно нравилась.

Тим молчит, но потом спрашивает:

– Тогда почему же ты не заплатил?

Он не смотрит на меня. Тут я заржал.

– Она мне, конечно, нравилась, но не настолько, – говорю я и сажусь в машину.

Виктор

Всю ночь не спал, нюхал кокс с девчонкой, которую подцепил в «Пабе», она одно лето проработала у отца. Утром идем в кафе в городе (еда там просто ужас: пирог сырой, улитки консервированные, «кровавая Мэри» пресная), меня еще прет, и я совершенно не голоден. Вид у меня такой нездоровый, что я не снимаю темных очков. Мы стоим в дверях и ждем столик, сервис действительно жуткий, и кто бы ни был дизайнером – явно без лоботомии не обошлось. Девчонка ходит по залу и опускает четвертак в джукбокс. Официантка продолжает меня запенивать. Где-то я ее видел. Talking Heads играют «And She Was»[38], потом старый добрый Фрэнк начинает петь «Young at Heart»[39], и меня изумляет разброс в ее вкусах. Неожиданно девчонка, с которой я типа недолго встречался прошлым летом, подходит ко мне и тихо плачет – вот уж этого не хватало. Она смотрит на меня и говорит: «Ты не представляешь, как мне тяжело тебя видеть». И кидается мне на шею, крепко обнимает. Я только говорю: «Так, секундочку».

Это богатенькая телочка с угла Парк-авеню и 80-й, которую я типа поебывал в прошлом семестре, типа симпатичная, в постели что надо, хорошее тело. Она машинально прощается с парнем, с которым пришла, но тот уже сцепился языком с вроде бы знакомой официанточкой. Девчонка, которая работала на моего отца и у которой весь кокс, уже с каким-то городским около джукбокса, и я мог бы снюхать еще грамм, но эта девчонка, Лора, уже взяла меня за руку и выводит за дверь «Брассери». Но, наверное, так даже лучше. Мне по-любому надо где-то остановиться, впереди ведь длинное, холодное Рождество.

Лорен

Возвращаюсь к себе в комнату. Последний день. Все собирают вещи. Обмениваются адресами. Распивают прощальные кеги. Напившись, дрейфуют по заснеженному кампусу. Я наталкиваюсь на Пола, когда он выходит из Кэнфилда.

– Привет, – говорю удивленно, смущенно. – Как поживаете, мистер Дентон?

– Лорен, – так же робко произносит он. – Как поживаете, мисс Хайнд?

– Нормально, – говорю.

Мы стоим, обоим неловко.

– Так… Где вы сейчас? – спрашиваю я. – По-прежнему… на театральном?

Он стонет.

– Да. Полагаю. А вы? Все так же на живописи?

– На живописи. Ну, на поэзии. Ну, на самом деле – на живописи, – замялась я.

– Так где же? – смеется он. – Решайтесь.

– На междисциплинарном, – выкарабкиваюсь я.

Наступает долгая пауза, и я вспоминаю очень отчетливо, как глупо выглядел Пол, когда был первогодкой: футболка PiL под свитером от Джорджо Армани. Но его я тоже все равно любила, потом. Когда мы познакомились? Не помню ничего, кроме того, что у него в комнате играла кассета Джоан Арматрейдинг; мы оба курим, говорим, ничего интересного, ничего важного, просто запоминающиеся флешбэки. Он выводит нас из транса:

– Так, и какие же планы?

Я думаю о том, что сказал Виктор, когда нашел меня в «Брассери» перед тем, как отправился взять в городе машину напрокат.

– В Европу, думаю. Не знаю. Наверное, в Европу поеду.

Я была б не против закончить разговор прямо сейчас, ведь приятно было просто побыть рядом с Полом, послушать, как он говорит, – но это было бы грубо и слишком значительно.

– Европа большая, – говорит он; очень дентоновский пассаж.

– Да уж, конечно.

Постояли еще. Снег все идет и идет. Неожиданно зажигаются фонари, хотя еще только начало четвертого. Нас обоих это смешит. Я почему-то вспоминаю тот вечер в кафе, когда он смотрел на меня; как помрачнело его лицо; был ли он все еще в меня влюблен? Ревновал ли к другим, с которыми я была? Я чувствую, что должна как-то все сгладить.

– Ты ему действительно нравишься, – говорю. Он сначала не понимает, о чем речь, а поняв, смущается.

– Да? Здорово. Это здорово.

– Нет, – говорю, – в самом деле.

Пауза, затем он спрашивает:

– Кому?

– Ты знаешь, – смеюсь я.

– О… – Он притворяется, что понимает. – У него приятная улыбка, – в итоге соглашается он.

– О да. Это точно, – соглашаюсь я.

Это даже нелепо, но настроение у меня улучшилось, и через полчаса вернется Виктор и мы уедем вдвоем. Я не буду рассказывать ему про аборт. Не нужно.

– Он много говорит о тебе, – говорю я.

– Ну, это… – Он нервничает и не знает, что сказать. – Прекрасно. Я не знаю. Вы оба все еще…

– Ну, нет. – Я трясу головой. – Никоим образом.

– Понимаю. Еще пауза.

– Ну, приятно было тебя повидать, – говорю я.

– Точно. Очень жаль, что нам не удалось поговорить после того, хоть когда-нибудь, – говорит он, краснея.

– Ну конечно, – говорю.

Он имеет в виду сентябрь; пьяная грустная ночь у него в комнате.

– Это было безумие, – говорю я, тряся головой, и повторяю: – Да. Безумие.

Кто-то играет в летающую тарелку на снегу. Слежу за игрой.

– Слушай, – начинает он, – это ты оставляла записки у него в ящике?

– В чьем ящике? – Не понимаю, о чем это он.

– Я думал, ты оставляла записки в его ящике, – говорит он.

– Ни в чьем ящике я не оставляла записок, – говорю. – Какие записки?

– Я вытащил несколько записок из его ящика, думал – твои, – говорит он со страдальческим выражением.

Я изучаю его лицо.

– Нет. Это была не я. Не угадал.

– Не говори ему, – говорит он. – Или расскажи. Какая разница.

– Это все равно ничего не изменило бы, – говорю я.

– Ты права, – без раздумий соглашается он.

– Для таких, как он, это ничего не значит, – говорю я; или для таких, как мы, но это лишь внезапная мысль, и она быстро пропадает.

– Ты права, – повторяет он.

– Не хочешь зайти? – спрашиваю. – Я ничем особо не занята.

– Нет, – говорит он, – мне надо собираться.

– Слушай, у тебя есть мой адрес?

Мы обмениваемся адресами, от снега расплываются чернила на задней обложке журнала, который он держит. Страницы моей адресной книжки намокают. Мы пристально смотрим друг на друга еще раз перед тем, как расстаться, зачем? Думаем, может, что-то было потеряно? Не совсем уверены? Мы обещаем друг другу не пропадать по-любому и созвониться на каникулах. Вежливо целуемся, и он идет своим путем, а я своим – возвращаюсь к себе в комнату, где все собрано, все чисто и готово, я жду Виктора с некоторой неуверенностью и чувствую себя примерно так же, как в сентябре, или октябре, или, раз уж на то пошло, и в ноябре.

Пол

Увидев мотоцикл у будки охраны, я пошел, но затем припустил. Поначалу я быстро шел, потом побежал, затем и вовсе понесся на всех парах, но Шон был уже в шлеме и поехал быстрее, буксанув поначалу на сырой заснеженной аллее, затем набирая скорость. Не знаю, зачем я бежал за мотоциклом, но я бежал. И бежал я быстро, перемахивая через кучи снега, двигаясь быстрее, чем вообще когда-либо, сколько себя помню. И это было не из-за Шона. Для этого было слишком поздно. Уже были и Ричард, и Джеральд, и слишком много плотских мыслей о прочих. Но я бежал и бежал, поскольку чувствовал, что так «правильно». Это был шанс выказать эмоции. Не проявление страсти. А просто проявление. Потому это мне казалось единственно верным. Как будто кто-то сказал мне, что нужно сделать так. Кто или что – оставалось неясным. Мотоцикл набрал скорость и исчез за поворотом, и я так его и не догнал.

Я остановился и стоял, тяжело дыша, согнувшись. К тротуару подъехал автомобиль. Это был парень, который жил через коридор от меня: Свен или Сильвестр – что-то вроде того. Он спросил, не нужно ли меня подвезти. Я слышал, как по радио играет песня, давнишняя мелодия из детства: «Thank You for Being а Friend»[40]. Я отдышался и закивал, хохоча от всей души, чувствуя себя все таким же.

– Давай. Садись, – произнес он, потянулся и открыл дверь.

Все еще смеясь, я забрался в машину, думая: ну что за черт. Рок-н-ролл, верно? Решай вопрос. Свен довольно симпатичный, и кто знает, может, он мог бы подбросить меня до Чикаго. К тому же – что там рассказывал Раймонд про немецких парней?

Шон

Оставив позади колледж, я поехал быстрее. Я не знал, куда еду. Надеялся, что найдется свободное местечко. Дома больше не было. В Нью-Йорке отстой. Я взглянул на часы. Был полдень. Это показалось странным. Но ехать на машине без излишнего багажа было облегчением, Да и диджей ставил отличные вещи: Клэп-тон, Том Петти, Left Ваnkе со своим «…just walk away Renee…»[41].

«Я любил тебя», – сказал я, когда мы последний раз были вместе. Я не знал, что это будет последний раз. Мы спустились вниз, обратно на вечеринку, и я взглянул на ее лицо – ее волосы были зачесаны назад, она была еще немного румяная после секса. Есть в ней что-то, о чем я буду помнить всегда…

Я остановился у телефонной будки рядом с винным магазином. Выудил из кошелька монетку и пару телефонных номеров, которые собрал за семестр. Я не стал выключать мотор и вылез из машины. Небо темнело, хотя было едва за полдень; багряные и черные облака не могли решить, просыпаться снегом или нет.

Я раздумывал, куда бы отправиться. Решил никому не звонить. Сел обратно в машину. Я не изменился.

На окраине городская девушка ловила попутку. Она посмотрела на меня, когда я проезжал мимо. Я доехал до границы города, затем развернулся на парковке продуктового магазина и подобрал ее. Она была немного полновата, но все же белокурая и симпатичная. Она стояла облокотившись о столб, курила сигарету, рюкзак валялся у ног. Когда я подъехал к обочине, она опустила руку, улыбнулась, села в машину. Я спросил ее, куда она направляется. Она назвала какой-то город, но, похоже, сама не была уверена. Принялась рассказывать мне историю своей жизни, которая не была особо интересной, и, когда Rockpile запели «Heart»[42], мне пришлось сделать погромче, чтобы заглушить ее голос, но все же я повернулся к ней и посмотрел заинтересованным взглядом, с серьезной улыбкой, закивал, моя рука уже сжимала ее колено, а она

[1]«Рожденный в США» (англ.).

[2]«Рожден быть диким» (англ.).

[3]Какой ужас! (фр.).

[4]Как дела (фр.).

[5]«Дикие лошади» (англ.).

[6]«Прах к праху» (англ.).

[7]«Когда свет любви начинает блестеть в его глазах» (англ.).

[8]«Твист ночь напролет» (англ.).

[9]«Прибереги молитву» (англ.).

[10]Я не стал бы возражать против того, чтобы побыть с тобой рядом. Я выпил слишком много текилы и еще скурил чересчур много травы, но это не означает, что ты мне не нравишься. После того как ты мне это сказала, я шел целую вечность, и потом я занемог. Вчера мы оба расстались с Бебой, моей маленькой подружкой. Ты – главная причина (Беба не знает, что я хочу быть с тобой), но не единственная. Уже долгое время я испытываю к тебе чувство. Я не настолько сумасшедший, но ты интересный человек, и я сделал несколько твоих фотографий, когда ты не смотрела на меня. Я не мог поверить, что ты вообще не видела, как я это делал. Если бы вчера ты пришла, я бы сделал так, чтобы ты почувствовала себя лучше. Я бы сделал для тебя что-то очень хорошее. И кое-что у меня получилось бы гораздо лучше, чем у другого чувака. Размышляя обо всем этом, я думаю, не отправиться ли обратно к отцу в Париж. В любом случае Америка – дерьмо. Ты и я занимаемся любовью на вилле у моего отца в Каннах. Бросить работу редактора в «Кэмден курьер». Но, может, ты видела мои статьи? «Заметка о предотвращении герпеса» и «Положительные стороны экстаза». Я не западаю на тебя. Я мог бы трахнуть любую девушку (и я почти это сделал), но твои ноги идеальные, лучше, чем у всех остальных, и белокурые волосы настолько мягкие, твое лицо идеально. Я не знаю, делала ли ты операцию, – но твой нос идеален. Все твои черты идеальны. Я мог бы попытаться еще раз. Но в следующий раз не уходи. Помни, я могу сделать так, что ты почувствуешь себя на вершине блаженства. Я знаю, что я хорошо ебусь, и у меня платиновая карточка «Американ экспресс». Полагаю, у тебя тоже. Твои ноги просто идеальны, они гораздо лучше, чем у всех остальных. Какого цвета твои глаза – вопрос, ведь фотографии, которые я снял, все черно-белые (фр.). Я хотел бы ходить вслед за тобой на те же предметы, что и ты, но я хожу на фотографию, а ты… что? Изящные искусства? Ты сексуальна. Если бы я знал, что кто-то так же без ума от тебя, как я, я бы уступил, и если ты, ты сможешь почувствовать то же самое с тем человеком, я уйду. Поеду обратно к себе. Несомненно (фр.).

[11]«Не могу отвести глаз от тебя» (англ.).

[12]«Будь моей деткой» (англ.).

[13]«Мы – целый мир» (англ.).

[14]«Любовь простого народа» (англ.).

[15]«Любовь разорвет нас на части» (англ.).

[16]Танцуя сам с собой» (англ.).

[17]«Ты так хороша, что не верится» (англ.).

[18]Будь я в Лос-Анджелесе, мне было бы тепло и уютно (англ.).

[19]«Клипы убили радиозвезду» (англ.).

[20]Любовь моя (ит.).

[21]«Подводная лодка» (нем.).

[22]Вечеринка чудовищ» (англ.).

[23]«Суеверие» (англ.).

[24]«Похороны друга» (англ.).

[25]«Любовь истекает кровью» (англ.).

[26]«Летние мальчики» (англ.).

[27]«Ты слишком много говоришь» (англ.).

[28]Я всегда знал, что ты придешь (фр.).

[29]«Глухие улицы» (англ.).

[30]«Незабываемый огонь» (англ.).

[31]«Небеса» (англ.).

[32]«Сжечь дом дотла» (англ.).

[33]«Неудовлетворенный» (англ.).

[34]«Хоровод вокруг фонтана» (англ.).

[35]«Заклание агнца на Бродвее» (англ.).

[36]«Твое молчаливое лицо» (англ.).

[37]Haven’t you heard, it’s a battle of words? (англ.) – Разве вы не слышали, что эта битва только на словах?

[38]«И она была» (англ.).

[39]«Молод душой» (англ.).

[40]«Спасибо за дружбу» (англ.).

[41]«Просто уходи, Рене» (англ.).

[42]«Сердце» (англ.).