Апрель 1242 года, Багдад

Бесконечно кланяясь и расшаркиваясь, я проводил судью до двери и поспешил обратно, чтобы собрать грязные миски и чашки. Как ни странно, Баба Заман и странствующий дервиш сидели в тех же позах, что и прежде, не произнося ни слова. Краем глаза я отметил это, не понимая, как такое возможно – вести беседу без слов. Поддавшись искушению, я нарочно тянул время, поправляя подушки, подбирая мусор, собирая крошки с ковра, но в конце концов мне все же пришлось уйти.

Неохотно поплелся я в кухню, где повар, едва увидев меня, принялся командовать.

– Протри стойку, вымой пол! Не забудь о посуде! Ототри печь и стены вокруг! А потом проверь мышеловки!

Прошло уже около полугода, как я пришел в этот приют суфиев, а повар все не давал мне житья. Каждый день я уставал от работы как собака, а он называл эту пытку духовной подготовкой, как будто мытье жирных мисок могло быть духовным занятием.

Человек не очень красноречивый, повар любил повторять одну мантру: “Чистота – это молитва, молитва – это чистота”.

– Если бы это было так, все женщины Багдада стали бы духовны, – один раз осмелился проговорить я в ответ.

Он бросил мне в голову деревянную ложку и закричал во всю мочь:

– Такие разговоры не кончатся ничем хорошим, сынок! Если хочешь стать дервишем, будь бессловесным, как деревянная ложка. Дерзость – плохая черта в послушнике. Меньше говори, больше думай!

Я ненавидел повара, но еще сильнее боялся его. И никогда не смел ослушаться его приказов. До нынешнего вечера.

Едва повар отвернулся, я выскользнул из кухни и на цыпочках, сгорая от любопытства, вернулся к дверям главной комнаты, решив что‑нибудь разузнать о странствующем дервише. Кто он? Зачем пришел к нам? Он был непохож на других дервишей. У него был пронзительный и непокорный взгляд, даже когда он в смирении опускал голову. В нем чувствовалось нечто необычное и непредсказуемое, и это пугало меня.

Я приник к щели в двери. Поначалу ничего не было видно. Но понемногу глаза привыкли к сумраку в комнате, и я стал различать лица учителя и дервиша.

– Шамс Тебризи, – спросил учитель, – что привело такого человека, как ты, в Багдад? Ты видел наш город во сне?

Дервиш покачал головой:

– Нет, меня привел сюда не сон. Мне было видение. Сны я никогда не вижу.

– Все видят сны, – ласково произнес Баба Заман. – Возможно, ты просто их не помнишь. Но это не значит, что ты их не видишь.

– Не вижу, – стоял на своем дервиш. – Таков был мой уговор с Богом. Понимаешь, когда я был ребенком, я видел ангелов, и моим глазам открывались тайны вселенной. Я рассказал о своих видениях родителям, но им это не понравилось, и они сказали, чтобы я перестал выдумывать. Я рассказал друзьям, но они тоже приняли меня за пустого мечтателя. Потом я рассказал о видениях своим учителям, и их ответ был таким же. Наконец я понял, что люди все необычное называют сном или мечтой. И я отверг эти слова.

После этого дервиш умолк, словно неожиданно услышал какой‑то шум. И случилось нечто странное. Он поднялся на ноги, выпрямился и стал медленно, с осторожностью приближаться к двери, все время глядя в мою сторону. Как будто ему было известно, что я подглядываю за ним.

Неужели он видел сквозь дверь?

У меня бешено заколотилось сердце. Я хотел убежать в кухню, но не мог. Руки, ноги, все тело словно потеряло подвижность. Сквозь дверь черные глаза Шамса были устремлены на меня. Я был в ужасе, но в то же время тело мое налилось какой‑то небывалой энергией. Дервиш подошел, положил ладонь на дверную ручку, однако, когда я уже решил, что сейчас дверь откроется и он схватит меня, что‑то его остановило. Мне не было видно выражение его лица, и я не понимал, что изменило его намерения. Так мы стояли по разные стороны двери пару минут, длившиеся невыносимо долго. Потом дервиш повернулся ко мне спиной, отошел от двери и продолжил свой рассказ:

– Когда я немного повзрослел, то попросил Бога, чтобы Он забрал у меня способность видеть сны, чтобы каждый раз, видя Его, я точно знал, что это не сон. Он согласился. Вот почему я точно знаю, что у меня не сны, а видения.

Шамс Тебризи остановился возле открытых окон на другой стороне комнаты. На улице моросил дождь, и он долго смотрел на него, прежде чем сказать:

– Бог забрал у меня способность видеть сны. Однако, возмещая эту потерю, Он позволил мне понимать сны других людей. Я объясняю людям смысл их снов.

Я был уверен, что Баба Заман не поверит этой чепухе и посмеется над дервишем, как он постоянно смеялся надо мной.

Однако вместо этого учитель почтительно кивнул:

– Похоже, ты не такой, как другие. Говори же, что я могу для тебя сделать.

– Не знаю. На самом деле я надеялся, что ты сможешь сказать мне это.

– То есть как? – удивленно переспросил учитель.

– Почти сорок лет я был странствующим дервишем. Я научился понимать законы природы, а вот законы общества все еще далеки от моего понимания. Если нужно, я могу сразиться с диким зверем, но не могу причинить вред человеку. Я могу назвать любое созвездие на небе, любое дерево в лесу и как открытую книгу читать всех людей, которые сотворены Вседержителем по образу своему и подобию.

Шамс опять ненадолго замолчал, пока учитель зажигал масляную лампу. Потом он продолжил:

– Одно из правил гласит: “ Ты можешь понять Бога через все и всех на свете, потому что Бог не только в мечети, синагоге или храме. Однако если ты все еще хочешь знать, где он пребывает, тогда ищи Его в сердце истинного приверженца Всевышнего”. Нет никого, кто остался бы в живых, увидев Его, так же как нет никого, кто умер бы, увидев Его. Кто отыщет Его, навсегда останется с Ним.

В сумрачной комнате Шамс Тебризи казался выше, чем был на самом деле, и волосы ниспадали ему на плечи.

– Много лет я молился Богу, чтобы Он дал мне собеседника, с которым я мог бы разделить свое знание. Наконец мне было видение в Самарканде. Мне было сказано, что я должен идти в Багдад и исполнить свое предназначение. Насколько я понимаю, тебе известно имя моего собеседника, известно, где он живет, и ты скажешь мне это, если не сейчас, то позднее.

Постепенно ночь сошла на землю, но, лишь когда комнату осветила луна, я понял, насколько уже поздно. Наверное, повар искал меня. Но мне было все равно. В первый раз мне было хорошо оттого, что я нарушил правила.

– Понятия не имею, какого ответа ты ждешь от меня, – пробормотал учитель. – Однако, если мне будет дано знание, которое я должен открыть тебе, уверен, оно придет ко мне в свой час. А до тех пор оставайся с нами. Будь нашим гостем.

Услышав это, странствующий дервиш смиренно поклонился и благодарно поцеловал руку Баба Замана. И тогда учитель задал дервишу странный вопрос:

– Ты говоришь, что готов отдать все свои знания другому человеку. Ты держишь Истину на ладони, словно жемчужину, и хочешь предложить ее кому‑то. Однако открыть свое сердце для духовного света – непростая задача для смертного. Ты крадешь право Бога. И чем ты собираешься заплатить за это?

До конца жизни мне не забыть ответ дервиша.

– Я собираюсь заплатить своей головой.

По телу у меня побежали мурашки, я задрожал. Когда же я снова посмотрел в щелку, то обнаружил, что учитель потрясен не меньше моего.

– Наверное, достаточно на сегодня разговоров, – вздохнул Баба Заман. – Ты устал. Позволь мне позвать послушника. Он покажет тебе твою кровать, даст чистые простыни и стакан молока.

Шамс Тебризи вновь обернулся к двери, и у меня не осталось никаких сомнений в том, что он видит меня. Больше того. Он как будто видел меня насквозь, рассматривал мою душу, изучал ее тайны, которые были скрыты даже от меня самого. Возможно, он знал черную магию, которой его научили Гарут и Марут, два ангела из Вавилона, которых отвергает Кур’ан. Или он владеет сверхчеловеческим даром, который помогает ему видеть сквозь двери и стены. Так или иначе, но он напугал меня.

– Не надо звать послушника, – сказал дервиш, несколько повысив голос. – У меня такое чувство, что он находится поблизости и слышит нас.

Я так громко вздохнул, что, верно, разбудил бы мертвых в их могилах. В панике я подпрыгнул и бросился в сад, надеясь скрыться в темноте. Однако там меня ждала неприятная неожиданность.

– Так вот ты где, негодник! – услышал я голос повара, который бежал ко мне, держа в руке метлу. – Ты попал в большую беду, сынок, в большую беду!

Я отпрыгнул в сторону и едва избежал столкновения с метлой.

– Иди сюда или я обломаю тебе ноги! – пыхтя, кричал мне вдогонку повар.

Но я не остановился. Вместо этого я стрелой помчался прочь из сада. Пока перед моими глазами стояло лицо Шамса Тебризи, я бежал и бежал по извилистой тропе к большой дороге, а потом по большой дороге, потому что никак не мог остановиться. Сердце стучало у меня в груди, в горле пересохло, но я все равно бежал, пока у меня не подогнулись колени и я не повалился на землю.

Элла