Глава одиннадцатая. Бартон подал команду, и люди сомкнулись вокруг него

Бартон подал команду, и люди сомкнулись вокруг него. Казз не понял слов, но сразу сообразил, что происходит. Он чуть отстал и занял позицию с тыла. Его звероподобный вид и увесистый каменный топор несколько охладили болонцев. Они последовали за группой, отпуская ругательства и угрозы, но приближаться пока не рисковали. Когда холмы скрыли прибрежную равнину, главарь бандитов взмахнул рукой и они пошли в атаку.

С диким воплем вожак бросился на Бартона, замахиваясь чашей. Бартон прикинул амплитуду размаха и метнул свое копье как раз в тот момент, когда чаша описывала дугу назад. Каменный наконечник оружия вошел в солнечное сплетение нападавшего и тот упал на бок. Неандерталец ударил одного из болонцев и выбил цилиндр из его рук, затем, отпрыгнув назад, он опустил топор на макушку другого бандита. Тот осел вниз с окровавленным черепом.

Маленький Лев Руах швырнул чашу в грудь здоровенного детины и свалил его на землю. Затем он прыгнул на парня, ударив его ногой в лицо в тот момент, когда бандит пытался встать. Тот снова упал на спину, и Руах, изловчившись, проткнул ему плечо кремневым ножом. Завопив от боли, раненый вскочил на ноги и бросился прочь.

Фригейт, побледневший, когда банда бросила им вызов, действовал намного лучше, чем можно было ожидать. Его чаша висела на запястье левой руки, привязанная травяной веревкой, в правой руке он держал топор. В начале схватки он получил сильный удар в грудь, сбивший его на землю. Противник Фригейта поднял бамбуковое копье обеими руками, нацелившись прямо в висок американца, но тот откатился в сторону, отбив удар чашей. Затем он вскочил и, наклонив голову, ринулся на болонца, ударив его в живот. Оба упали, но Фригейт через мгновение оказался сверху. Его топор дважды опустился, раздробив череп бандита.

Алиса, подобно Руаху, бросила чашу прямо в лицо еще одному нападающему, а затем всадила ему в бок острие обожженного на огне копья. Логу подскочила сзади и ударила мужчину палкой по голове с такой силой, что тот упал на колени.

Сражение закончилось за шестьдесят секунд. Бандиты, быстро оценив ситуацию, мигом убрались восвояси вместе с табуном женщин. Бартон перевернул стонущего вожака на спину и выдернул копье из раны. Оказалось, что наконечник вошел в живот не больше, чем на полдюйма.

Парень поднялся на ноги и, держась за кровоточащую рану, побрел прочь. Двое бандитов лежали без сознания, но, несомненно, живые. Напавший же на Фригейта был мертв.

Американец из бледного стал красным, затем снова побледнел. Однако было непохоже, чтобы он сокрушался или испытывал угрызения совести. Лицо его выражало торжество. И облегчение!

— Это был первый человек, которого я убил! — сказал он. — Первый!

— Думаю, что не последний, — ответил Бартон. — Если только раньше не разделаются с вами.

Руах, глядя на труп, медленно произнес:

— Мертвец здесь выглядит точно так же, как на Земле. Интересно, что происходит с теми, кого уже успели прикончить в сей юдоли загробной жизни?

— Если мы проживем здесь достаточно долго, то все со временем узнаем. Кстати, наши женщины держались отлично, молодцы!

— Я делала то, что нужно было делать, — ответила Алиса и отошла в сторону. Она была бледна и дрожала. Логу же, наоборот, казалась оживленной, словно стычка доставила ей удовольствие.

Примерно за полчаса до полудня они вышли к своему грей-лстоуну. Здесь все изменилось. В их тихой маленькой ложбинке теперь собралось человек шестьдесят; многие мужчины возились с пластинами сланца, вырубая лезвия для ножей и наконечники копий. Один из них держался за налитый кровью глаз, куда, очевидно, попал осколок от камня. У некоторых кровь капала с лица или сочилась из разбитых пальцев.

Бартон расстроился, однако он понимал, что бессилен сейчас что-либо предпринять. Единственная надежда заключалась в том, что пришельцев прогонит отсутствие здесь воды. Но и она быстро растаяла. Какая-то женщина сказала, что в полутора милях к западу находится небольшой водопад. Чистейшая влага струилась с вершины скалы вниз по узкому разлому стреловидной формы и скапливалась в небольшом каменном бассейне. Вода наполняла его примерно наполовину; если она перельется через край, то к равнине устремится целый ручей. Если собрать камни, валявшиеся у основания горного хребта, и построить небольшую запруду, удастся отвести поток прямо к ложбине.

— Или же попробуем проложить трубы для воды, сделанные из больших стволов бамбука, — сказал Фригейт.

Они поставили чаши на камень, и каждый хорошо запомнил положение своей, затем стали ждать. Бартон объявил всем, что намерен покинуть ложбину, как только чаши наполнятся пищей. Возвышенная местность на полпути между водопадом и камнем имела множество преимуществ для обитания; к тому же она, возможно, еще не заселена людьми.

Голубые языки пламени взметнулись над камнем в тот миг, когда солнце достигло зенита. На сей раз чаши выдали салат, итальянский черный хлеб с мелкими вкраплениями чеснока, масло, спагетти вперемешку с мясным фаршем, чашку сухого красного вина, виноград, кристаллы растворимого кофе, десять сигарет, палочку марихуаны, сигару, туалетную бумагу, кусок мыла и четыре шоколадных пирожных. Среди присутствующих раздались жалобы, не всех устраивала итальянская кухня, но никто не стал отказываться от еды.

Мужчины выкурили по сигарете, и группа отправилась к водопаду, расположенному у основания скалы. Он находился в самом конце стреловидного каньона, и тут уже обосновалось довольно много народа. Вода в бассейне была ледяной. После того, как люди Бартона вымыли посуду, высушили ее и наполнили ведра водой, группа двинулась в обратный путь к грейлстоуну. Через полмили они обнаружили подходящий холм, склоны которого поросли соснами. На голой его вершине возвышалась зеленая громада железного дерева. Вокруг тянулись бамбуковые стволы разнообразных размеров и видов.

Под руководством Казза и Фригейта, прожившего несколько лет в Малайзии, они нарезали стебли бамбука и лианы и соорудили из них хижины. Это были круглые строения с дверью и единственным окном напротив нее, с конической крышей, покрытой травой. Они работали быстро, так что ко времени очередного приема пищи все, кроме крыш, было закончено. Фригейт и Монат остались охранять лагерь, остальные взяли чаши и отправились к камню.

У грейлстоуна уже собралось не менее трехсот человек, торопливо сооружавших навесы, хижины и шалаши. Бартон предвидел такой поворот событий. Немногие были готовы шагать за едой полмили три раза в день ради уединения; люди предпочитали тесниться около грейлстоуна. Правда, оставалась еще проблема снабжения водой, и Бартона удивило, что поселенцы как будто этим не обеспокоены. Но тут одна хорошенькая словенка сообщила ему, что днем совсем рядом был найден источник отличной питьевой воды. Бартон тут же отправился осмотреть его. Из пещеры у подножия горной гряды вытекал ручей, который разливался в небольшое озерцо шириной футов пятнадцать и глубиной в восемь. Оно выглядело так, словно создатели этого мира решили пополнить его еще одним, завершающим штрихом.

Бартон возвратился как раз в тот момент, когда над камнем взметнулось голубое пламя. Казз неожиданно остановился и стал на виду у всех мочиться; ему и в голову не пришло отойти в сторону. Логу хихикнула. Таня покраснела. Итальянки привыкли к тому, что мужчины жмутся к стенкам и заборам в любом месте, где только им приспичит, поэтому, казалось, не заметили происходящего. Что касается Вильфреды, то ей доводилось лицезреть гораздо худшие вещи.

Алиса, к удивлению Бартона, обратила на Казза не больше внимания, чем на собаку. Возможно, именно это объясняло ее отношение к происходящему. Для нее Казз не был человеком, и поэтому от него не стоило ожидать достойного поведения.

Сейчас, пожалуй, не стоило укорять Казза, особенно пока он не понимал их языка. «Но ему надо будет кое-что объяснить языком знаков в следующий раз, когда он надумает облегчиться, — подумал Бартон, — особенно, если это случится во время еды. Каждый должен подчиняться определенным правилам и все, что портит аппетит другим, нужно запретить».

Проходя мимо Казза, он похлопал его по макушке буханкообразного черепа. Казз вопросительно посмотрел на Бартона, но тот покачал головой, показывая, что Казз поймет причину неодобрения тогда, когда научится говорить по-английски. Внезапно Бартон остановился, позабыв о Каззе, и коснулся пальцами кожи на собственной голове. Да, он не ошибся — на макушке начал пробиваться еле заметный пушок!

Он провел тыльной стороной ладони по лицу — оно оставалось таким же гладким, как и прежде. Но под мышками тоже оказался пух. В области паха, как и на лице, пока еще не было следов растительности. Возможно, там волосы растут не так быстро, как на голове. Он рассказал о своем открытии остальным, и люди стали ощупывать себя и друг друга. Все было правильно. Волосяной покров восстанавливался — по крайней мере, на голове и под мышками. Казз являлся исключением. У него волосы полезли отовсюду, исключая лицо.

Это событие вызвало всеобщее ликование. Смеясь и перебрасываясь шутками, они двигались в тени основания горного хребта. Затем повернули на восток и, миновав четыре холма, подошли к возвышенности, о которой уже начинали думать как о своем доме. Поднявшись до середины склона, они молча остановились. Фригейт и Монат не отзывались на их оклики.

Бартон приказал рассредоточиться и замедлить темп подъема. В хижинах никого не было; некоторые из них — те, что поменьше — были перевернуты или раздавлены. У Бартона мороз прошел по коже, словно над равниной пронесся ледяной ветер. Тишина, поврежденные хижины, отсутствие Фригейта и Моната — все это предвещало что-то недоброе.

Минутой позже они услышали улюлюканье и обратили свои взгляды к подножию холма. В траве показались безволосые головы обоих сторожей, и вскоре они уже быстро поднимались по склону. Монат казался мрачным, зато американец улыбался вовсю. У него было исцарапано лицо, разбитые костяшки пальцев кровоточили.

— Мы только что отогнали четырех мужчин и трех женщин, которые хотели завладеть нашими хижинами, — объяснил Фригейт. — Я сказал им, что они тоже могут построить себе дома, а потом повторил несколько раз, что вы вот-вот вернетесь. И если они не уберутся восвояси, то им крепко намылят шеи. Они прекрасно все поняли — они говорили по-английски. Как я выяснил, они воскресли у грейлстоуна, расположенного на милю севернее нашего. Большинство воскресших там же из Триеста, кроме этой компании. Они — жители Чикаго, умершие около 1985 года. Распределение покойников, несомненно, довольно забавное, не правда ли? Я бы сказал, что тут действует просто случайность.

— Одним словом, я процитировал им Марка Твена: «Вы, жители Чикаго, думаете, что вы лучшие люди среди всех. Истина же заключается в том, что вы просто более многочисленны». Это пришлось им не по вкусу. Они, похоже, думали, что я должен быть с ними заодно уже только потому, что я — американец. Одна из женщин намекнула на возможность награды — если я, конечно, переметнусь к ним и помогу отстоять хижины. Я отказался. И тогда эти янки заявили, что они все равно отберут наши жилища — если надо, переступив через мой труп.

— Но на словах они были храбрее, чем на деле. Монат испугал их своим видом. К тому же каменные топоры и бамбуковые копья давали нам большое преимущество. И все же их вожак подстрекал свою шайку к нападению. Вот тогда-то я внимательно присмотрелся к одному из них.

— Его голова была голой, а когда-то ее покрывали густые черные волосы. К тому же во время нашей встречи ему стукнуло уже лет тридцать пять и он носил толстые роговые очки. Я не видел его пятьдесят четыре года и поэтому не узнал сразу. Я подошел поближе и постарался внимательнее рассмотреть его ухмыляющуюся рожу, словно у вонючего скунса, оскалившего зубы. И я вспомнил его, вспомнил! «Лем? Лем Шарко? Ведь ты Лем Шарко, не правда ли?» — вырвалось у меня. — Тут его рот разъехался чуть ли не до ушей и он схватил меня за руку — вы понимаете, схватил меня за руку!—и закричал так, словно нашел своего любимого потерянного брата: «Ну и ну! Это же Пит, Пит Фригейт! Бог мой, Пит Фригейт! Здорово, дружище!»

— Сначала я чуть ли не обрадовался, встретив его — по-видимому, по тем же причинам, что и он сам. Но потом я сказал себе: «Это он — тот самый жулик-издатель, который надул тебя на четыре тысячи долларов, когда ты был начинающим писателем, и надолго испортил твою карьеру. Это тот самый лицемерный и скользкий мерзавец, который обобрал по крайней мере еще четырех начинающих писателей, объявил себя банкротом и улизнул с круглой суммой в кармане. Об этом человеке тебе не следует забывать никогда — не только из-за того, что он сделал тебе, но также ради всех жуликов-издателей, с которыми ты имел дело потом».

Бартон ухмыльнулся и сказал:

— Я когда-то сказал, что священники, политиканы и издатели никогда не пройдут через небесные врата. Но видно я ошибся — если, конечно, считать, что мы действительно попали на небеса.

— Да, я знаю, — кивнул Фригейт. — Я всегда помнил эти ваши слова. И вот тогда подавив радость от встречи с давним знакомым, я сказал: «Послушай, Шарко...»

— И вы доверились человеку с таким именем? — сказала Алиса.

— Он говорил, что у него чешское имя, означающее «заслуживающий доверие». Это было ложью — впрочем, как и все остальное, что он мне наболтал. Так вот, я почти убедил себя, что нам с Монатом надо им уступить. Мы бы ушли, а потом вместе с вами прогнали бы их. Самое разумное решение в подобной ситуации. Но когда я узнал Шарко, я совершенно обезумел! Я сказал ему: «Приятель, я просто счастлив увидеть твою гнусную физиономию после стольких лет забвения. Особенно здесь, где нет ни суда, ни фараонов!»

— И я заехал ему прямо в нос! Он повалился на спину, захлебываясь кровью. Потом мы с Монатом бросились на остальных; одного я ударил ногой, зато другой врезал мне чашей по скуле. У меня все поплыло перед глазами, но Монат уже вышиб дух из одного негодяя древком копья и сломал ребра другому; он хоть и тощий, но очень быстрый. Шарко к тому времени встал на ноги и я еще раз приложился к нему кулаком. Удар пришелся в челюсть, но мне показалось, что моя рука пострадала куда больше, чем его физиономия. Он повернулся и побежал прочь, а я погнался за ним. Остальные тоже испугались и дали деру, но Монат все же успел хорошенько пройтись древком копья по их спинам. Я гнался за Шарко до соседнего холма, поймал его на спуске и тут отвел душу! Он ползал по земле, умоляя о пощаде, и я смилостивился, дав ему на прощание такой пинок под зад, что он с воплем катился до самого подножия.

Фригейт все еще дрожал от возбуждения; было заметно, что он очень доволен собой.

— Я думал, что время смягчит обиду и гнев, — сказал он. — Ведь все это случилось так давно, в другом мире, на другой планете. Может быть, нас поместили сюда, чтобы мы научились прощать своих врагов... и некоторых друзей тоже... чтобы мы сами заслужили прощение. Но, пожалуй, тут мы можем доделать кое-что из того, что упустили на Земле... Что вы скажете, Лев? Хотели бы вы получить возможность поджарить Гитлера? На очень медленном огне, а?

— Я не думаю, что можно сравнивать вашего плута-издателя и Гитлера, — ответил Руах. — Нет, я бы не стал жарить его на огне. Я скорее бы уморил его голодом до смерти... или кормил бы его так, чтобы он оставался едва живым... Нет, я бы и этого не стал делать. Что хорошего в пытках? Разве они заставят мерзавца хоть немного измениться? Разве муки докажут ему, что евреи — тоже люди? Нет, я бы ничего не стал с ним делать, будь он в моей власти. Я бы просто убил его, чтобы он не смог больше причинять зло другим... Но у меня нет уверенности, что и тогда он окончательно сгинет... Особенно здесь...

— Вы — настоящий христианин, — ухмыльнулся Фригейт.

— Я думал, что вы — мой друг! — с обидой сказал Руах.