Глава десятая. Не вижу особого смысла спорить о том, что происходило в прошлом, — примиряюще произнес Питер Фригейт

Не вижу особого смысла спорить о том, что происходило в прошлом, — примиряюще произнес Питер Фригейт. — Меня больше беспокоит настоящее.

Бартон поднялся.

— Вот речь, достойная потомка практичных янки! Вы правы — нам нужна крыша над головой, орудия и еще бог знает что! Но прежде всего, я думаю, нам стоит взглянуть, что делают люди на равнине.

В это мгновение из-за деревьев показалась Алиса. Фригейт первым заметил ее и разразился хохотом:

— Вы только посмотрите! Благородная леди выписала новый туалет из Парижа!

Бартон повернулся и глаза его изумленно округлились. Алиса нарезала длинные травянистые стебли и сплела из них какое-то подобие одежды. Сверху ее грудь и плечи прикрывало пончо, снизу — юбка, ниспадающая до икр.

Это неуклюжее одеяние производило странное впечатление. Раньше лишенная волос голова не портила женственной красоты Алисы; теперь зеленый бесформенный балахон, скрывший ее стройную фигуру, сделал молодую женщину жалкой и нелепой. Однако итальянки столпились вокруг нее, с интересом рассматривая травяную накидку.

— К сожалению, трава сильно раздирает кожу, — заметила Алиса. — Но зато так приличнее. Вот все, что я могу сказать по этому поводу.

— По-видимому, ваше мнение изменилось, — язвительно произнес Бартон. — Совсем недавно вы утверждали, что собственная нагота не шокирует вас, если остальное цивилизованное общество тоже бегает голышом.

Алиса холодно посмотрела на него и поджала губы.

— А теперь, я надеюсь, все будут одеты так же, как и я. Все! Каждый порядочный человек!

— Да... Теперь я вижу, что для некоторых условности превыше всего! — покачал головой Бартон.

— Я сам был ошарашен, очутившись среди множества голых людей, — сказал Фригейт. — Хотя в Америке и в Европе нагота на пляжах стала обычным делом в конце восьмидесятых годов. Но, как мне кажется, тут все довольно быстро привыкли к нынешнему положению вещей, не так ли? Все — кроме безнадежных психопатов.

Бартон повернулся к остальным женщинам:

— Ну, а как вы, дорогие дамы? Вы тоже готовы надеть эту безобразную колючую копну сена только потому, что одна из представительниц вашего пола вдруг решила, что у нее вновь появились интимные части тела? Но может ли то, что уже было доступно публичному обозрению, опять стать интимным?

Логу, Таня и Алиса ничего не поняли, так как он говорил по-итальянски. Но затем Бартон повторил то же самое по-английски.

Алиса вспыхнула, резко ответила:

— Моя одежда — мое личное дело! Если кому-то нравится ходить голым, в то время как я пристойно прикрыта, что ж..!

Логу опять не поняла ни слова, но, очевидно, сообразила, что происходит. Она рассмеялась, пожала плечами и отвернулась. Что касается остальных женщин, то каждая из них старалась угадать,

что собираются делать другие. В этот момент их не волновало ни уродство наряда Алисы, ни явное неудобство, которое он причинял.

— Пока женщины думают, как им поступить, неплохо бы пройтись к реке, — предложил Бартон. — Мы могли бы выкупаться, набрать воды и посмотреть, что творится на равнине. Затем мы снова вернемся сюда. До наступления ночи нужно соорудить несколько хижин или хотя бы временных шалашей.

Они двинулись вниз, продираясь сквозь густую траву и захватив с собой чаши, оружие и ведра. Вскоре им стали встречаться люди. По-видимому, многие решили покинуть равнину. Наиболее расторопные уже успели обнаружить сланец и изготовить из него примитивные копья и ножи. Возможно, они научились технике обработки камня у других первобытных людей, оказавшихся в этой местности. Пока что Бартону встретились только два создания, не принадлежащие к виду Гомо Сапиенс, — и они оба находились в его группе.

Спустившись с холма, они прошли мимо двух уже почти завершенных бамбуковых хижин. Это были круглые строения с коническими крышами из огромных треугольных листьев железного дерева. Рядом какой-то мужчина мастерил бамбуковое ложе на невысоких ножках, используя сланцевый топор и нож.

На прибрежной равнине не было заметно следов человеческой деятельности. Останки погибших во время вчерашнего безумия исчезли. До сих пор никто не носил одежду, и многие, кто встречался им по пути, удивленно смотрели на Алису, некоторые смеялись, бросая грубые реплики. Алиса краснела, но явно не собиралась освободиться от своих одеяний. Солнце начало припекать, и потная кожа так зудела под грубой рогожей, что она непрерывно почесывалась, запуская руку то под юбку, то под накидку; подобное поведение в публичном месте было совершенно недопустимым для дамы с точки зрения строгих канонов викторианской эпохи.

Наконец, путники добрались до реки. Множество мужчин и женщин плескались в теплой воде. На берегу лежало больше дюжины сплетенных из травы накидок; очевидно, не одна Алиса имела строгие понятия о благопристойности.

Однако, в остальном зрелище, представшее глазам Бартона, резко контрастировало с тем, к чему он привык. Здесь были те самые люди, которые, согласно строгим нормам морали их времени, обычно купались только в специально отведенных местах, в костюмах, закрывавших их тела от шеи до лодыжек. И после одного-единственного дня, проведенного в новом мире, они плавали в реке нагими. И радовались этому.

По-видимому, шок воскрешения ускорил их адаптацию к состоянию полной обнаженности. К тому же в первый день они

ничего не могли с этим поделать. Возможно, свою роль сыграло также присутствие среди воскрешенных представителей южных народов и диких племен, для которых нагота являлась вполне естественной.

Бартон взмахнул рукой и окликнул стройную девушку с миловидным лицом и блестящими голубыми глазами, стоявшую по пояс в воде.

— Это та самая девица, что пыталась прикончить Смитсона, — шепнул Бартону Лев Руах. — Ее, кажется, зовут Вильфреда Олпорт.

Бартон с любопытством посмотрел на нее, по достоинству оценив роскошный бюст девушки; потом снова окликнул ее:

— Ну, как вода?

— Отличная! — ответила она, улыбаясь.

Он отвязал чашу и поставил ее на землю вместе с корзинкой, в которой лежали каменный нож, топор и разные мелочи. Достав мыло, Бартон вошел в воду; она была очень теплой и, пожалуй, только градусов на десять отличалась от температуры человеческого тела. Он намылил грудь и плечи, с наслаждением вдыхая аромат белоснежной пены, потом возобновил беседу с Вильфредой. В ее речи ощущался акцент, характерный для жителей северных графств; скорее всего, она была уроженкой Камберленда.

— Я слышал, вчера вы хорошо отделали этого старого лицемера, — усмехнувшись, начал Бартон. — Я понимаю, вам тяжело вспоминать о прошлом, но сейчас вы, наверно, счастливы. К вам вернулось здоровье, вы снова молоды и красивы, забота о куске хлеба больше не тяготит вас. И то, чем вы прежде занимались из-за денег, в этом мире может подарить вам радость искреннего чувства.

Однако было бесполезно ходить кругами около этой разбитной фабричной девчонки. Вильфреда окатила его ледяным взглядом — таким же, какие ему теперь дарила благородная Алиса Харгривс.

— У вас все в порядке с головой? Похожи на англичанина, но что-то я не могу понять по вашей речи, откуда вы... Из Лондона, что ли? И еще... что-то не наше...

— Почти отгадали! — воскликнул он, смеясь. — Я — Ричард Бартон; и должен признаться, что в свое время мне пришлось постранствовать по свету. Вы бы не хотели присоединиться к нашей группе? Мы объединились вместе для защиты и взаимопомощи. Там, среди холмов, есть уютное местечко рядом с камнем для чаш, в котором мы собираемся построить несколько хижин.

Вильфреда внимательно посмотрела на Моната и неандертальца.

— А эти — они тоже входят в вашу компанию? Я уже слышала о них. Говорят, что одно из этих чудовищ — человек, прибывший со звезд в двухтысячном году.

— Он не причинит вам вреда, дорогая. Так же, как и тот парень, наш предок. Так что же вы ответите мне?

— Я всего лишь простая женщина, — пожала великолепными плечами Вильфреда. — Что же я могу предложить в качестве вступительного взноса?

— Все, что может предложить женщина, — ухмыльнулся Бартон.

К его удивлению, она расхохоталась. Потом подошла к Бартону, коснулась пальцами его груди и сказала:

— Ну разве вы не душка? В чем же дело? Вы не можете раздобыть себе девушку по вкусу?

— Я почти уже уговорил одну, но мы, похоже, не сошлись характерами, — ответил Бартон.

Однако это не было правдой — во всяком случае, надежда еще не покинула его. Он гадал, что собирается делать дальше Алиса. Если она чувствует к нему такой ужас и отвращение, зачем же она осталась в их группе? Может быть, только потому, что предпочитает знакомое зло незнакомому? Ее пуританские манеры раздражали Бартона — но, в то же время, он не хотел ее потерять. Страсть, которую он ощутил ночью, была вызвана наркотиком — и все же что-то осталось в его сердце. Тогда почему же он уговаривает эту женщину присоединиться к их группе? Возможно, чтобы вызвать ревность у Алисы. Возможно, чтобы иметь в запасе женщину, если сегодня вечером Алиса ему откажет. Возможно... он, впрочем, и сам не знал, почему...

Он оглянулся.

Алиса стояла на берегу, почти касаясь воды пальцами ног. Берег здесь всего лишь на дюйм возвышался над речной гладью. Невысокая трава, такая же, как на равнине, покрывала дно реки на мелководье. Бартон все время ощущал ее под ногами, как далеко бы он ни заходил в воду. Он бросил мыло на берег и, отплыв футов на сорок, нырнул. Течение на глубине было сильнее. Он погружался с открытыми глазами, пока не стало совсем темно и не заломило в ушах. Наконец, пальцы его коснулись дна. Здесь тоже была трава.

Бартон поплыл назад, туда, где вода достигала его пояса, и увидел, что Алиса сбросила с себя одежду. Она медленно вошла в реку и начала плескать воду на голову и лицо.

Бартон окликнул Фригейта:

— Почему вы не идете купаться?

— Лучше я постерегу чаши, — сказал американец.

— Хорошо!

Бартон выругался про себя. Он сам должен был подумать об этом и назначить сторожа. Он знал, что ему далеко до идеального руководителя. Он любил, чтобы дела шли своим естественным ходом, чтобы все образовывалось само собой. На Земле он осуществил множество экспедиций, ни одна из которых не отличалась хорошей подготовкой или умелым руководством. Правда, когда во время Крымской войны он командовал отрядом этих башибузуков, диких турок-кавалеристов, у него получалось совсем неплохо. Во всяком случае, гораздо лучше, чем у большинства. Может быть, ему не стоит особенно упрекать себя...

Лев Руах вылез из воды и, растирая ладонями тощее тело, стал стряхивать на землю капли воды. Бартон тоже выбрался на берег и присел на траву. Алиса, плескавшаяся на мелководье, повернулась к нему спиной — то ли нарочно, то ли случайно; он решил, что по этому поводу не стоит строить никаких догадок.

— Меня не только радует обретенная снова молодость, — сказал Руах по-английски с сильным акцентом, — но и то, что вот эта нога снова при мне.

Он похлопал себя по правому колену.

— Я потерял ее во время аварии на одной из магистралей в Нью-Джерси в пятьдесят лет, — он засмеялся и продолжил: — Тот случай можно было бы назвать иронией судьбы... За два года до него меня схватили арабы во время геологической экспедиции в пустыне, как вы понимаете, в государстве Израиль...

— Вы имеете в виду Палестину? — спросил Бартон.

— В 1948 году евреи основали независимое государство, — сказал Руах. — Вам об этом, конечно, ничего не известно. Когда-нибудь я расскажу вам о тех событиях подробнее. Итак, меня схватили и пытали арабские гверильос. Мне не хотелось бы вдаваться в детали; при воспоминании об этом мне до сих пор становится дурно. Но в ту же ночь я сбежал, стукнув двоих камнем по голове и застрелив еще парочку. Мне фантастически повезло — через несколько часов меня подобрал армейский патруль. Спустя два года, когда я уже был в Штатах и ехал по автостраде, мою машину смял в лепешку огромный трейлер. Я получил тяжелые травмы; правую ногу ниже колена пришлось ампутировать. Но вся соль этой истории в том, что водитель грузовика был родом из Сирии. Так что, как видите, арабы все же добрались до меня, хотя им и не удалось со мной окончательно разделаться. Это за них выполнил наш друг с Тау Кита. Хотя я не могу сказать, что он погубил человечество. Он просто ускорил его конец.

— Что вы имеете в виду!

— Миллионы умирали от голода и даже в Штатах были введены карточки; загрязнение воды, почвы, воздуха убивало еще миллионы. Ученые рассчитали, что половина атмосферного кислорода на Земле исчезнет за следующие десять лет, потому что фитопланктон погибал из-за отравления воды в океанах.

— В океанах?

— Вы что, не верите? Ну да, конечно. Вы же умерли в 1890 году, поэтому вам трудно все это представить. Некоторые ученые еще в 1968 году предсказывали, что катастрофа произойдет в начале двадцать первого века. Я был биохимиком, я знал, что это возможно. Но подавляющее большинство населения — в том числе и политики — отказывались верить подобным прогнозам. А когда грянула катастрофа, было уже слишком поздно. Правительства ряда стран пытались принять какие-то меры, но ситуация уже вышла из-под их контроля. К тому же, им противостояли многочисленные группировки промышленников, которые боялись потерять свои прибыли... Впрочем, это длинная и печальная история; и если мы собираемся строить сегодня хижины, то лучше ее не начинать.

Алиса вышла из воды, стряхивая с тела капли воды. Солнце и легкий бриз, веявший с реки, быстро высушили ее кожу. Когда Бартон дал команду собираться, Алиса подобрала свой зеленый наряд, но надевать его не стала. Вильфреде, обратившей на это внимание, она сказала, что жесткие стебли натирают ей кожу. Но она, конечно, сохранит свою одежду и снова облачится в нее вечером, когда станет холодно.

Бартон заметил, что Алиса вежлива с Вильфредой, но откровенно сторонится ее. Алиса знала, что Вильфреда была фабричной работницей, знала, что она стала проституткой и умерла от сифилиса. Во всяком случае, так думала сама Вильфреда; она не помнила момента своей смерти.

— Наверно, я сначала сошла с ума, а потом умерла, — сказала девушка с небрежной улыбкой.

Услышав это, Алиса постаралась отодвинуться подальше. Бартон ухмыльнулся, подумал, что бы она сказала, узнав, что он сам страдал от этой болезни. Он подхватил сифилис от какой-то девушки-рабыни в Каире в 1853 году, когда, под видом мусульманина, пробирался в Мекку. Его успели излечить, и организм его не был разрушен болезнью, однако он пережил страшные душевные муки. Но здесь каждый при воскрешении получил чистое, молодое и здоровое тело; казалось, земная судьба человека не должна влиять на отношение к нему со стороны окружающих. Здесь все можно было начать заново.

Прошлое надо забыть... Однако, это не означало, что оно действительно будет забыто.

По сути дела, он не мог ни в чем упрекнуть Алису Харгривс. Она была продуктом своей эпохи. Подобно всем женщинам, она была тем, чем сделали ее мужчины — хотя обладала сильным характером и достаточно гибким умом, чтобы подняться над некоторыми предрассудками своего времени и своего класса. Она смирилась с наготой, и она не проявляла открытой враждебности или высокомерия по отношению к этой несчастной девушке. Ночью, с Бартоном, она вела себя так, словно сбросила груз предубеждений, накопленных в течение всей прожитой на Земле жизни. И это случилось в самую первую ночь после воскрешения, когда женщина с ее воспитанием и образом мыслей должна была бы стоять на коленях, петь осанну, бить себя в грудь и каяться в грехах!

Он думал об Алисе все время, пока они шли по равнине, иногда бросая взгляды в ее сторону. Без ореола прически ее лицо казалось несколько старше, но отсутствие волос на лобке делало ее похожей на ребенка. Сердце его сжалось. В них во всех заложено это противоречие: старики и старухи выше плеч, дети — ниже пояса!

Он немного отстал, пока не очутился рядом с Алисой. Теперь он шел позади Фригейта и Логу. Сзади эта женщина выглядела обворожительно и лицезрение ее округлых ягодиц и бедер частично скомпенсировало хмурый взгляд, которым встретила его Алиса. Однако он решился еще на одну попытку.

— Если прошлая ночь причинила вам такие сильные страдания, то почему вы остались со мной? — тихо спросил он.

Красивое лицо Алисы исказилось от гнева.

— Я не осталась с вами! Я осталась с группой! И я все продумала... все, что касается прошлой ночи, хотя это так мучительно для меня! Но я должна быть честной. Это наркотик заставил нас сделать то... ну, то что мы тогда сделали. И я не сомневаюсь, что вы думаете точно так же.

— Значит, на повторение нет никакой надежды? Совсем никакой?

— Как вы можете еще говорить об этом! Конечно же — нет! Да как вы осмелились...?

— Я вас не принуждал, — пожал плечами Бартон. — Я уже говорил, что вы вели себя так, как и должны были вести, когда наркотик снял внутренние барьеры в вашем сознании. Хотя эти барьеры не такая уж плохая штука — при определенных обстоятельствах, разумеется... ну, допустим, когда вы являетесь законной женой человека, которого вы любите... человека, живущего на Земле, в Англии. Однако Земли больше не существует и Англии тоже нет. Так же как и английского общества. Если повелители этого мира действительно воскресили всё человечество, разбросав его вдоль реки, то вы, скорее всего, никогда больше не увидите своего мужа. Так что считайте себя свободной.

Помните? «...пока смерть нас не разлучит». Но смерть вас разлучила — вы оба умерли.

— Вы богохульник, мистер Бартон! Я читала о вас в газетах, и я просматривала некоторые ваши книги об Африке и Индии и о мормонах в Америке... Я также слышала рассказы, большинству из которых не смела верить... настолько порочным человеком представляли вас эти истории. Реджинальд буквально кипел от негодования, когда прочел вашу «Касиду». Он сказал, что не потерпит такой мерзкой, безбожной литературы в своем доме. И мы сожгли в печке всю вашу писанину.

— Если я настолько порочен, что, общаясь со мной, вы чувствуете себя падшей женщиной, почему же вы не уходите?

— Неужели я должна все повторять снова? В другой группе могут оказаться мужчины еще хуже. И, как вы уже любезно подчеркнули, никто меня не принуждал. Кроме того... я уверена, что у вас есть что-то похожее на сердце... под этой оболочкой циника и насмешника. Я видела, как вы плакали, когда несли Гвиневру на руках...

— Вы разгадали меня, — улыбнулся Бартон. — Ну, что ж, очень хорошо. Пусть будет так. Я стану рыцарем и оставлю все попытки соблазнить вас. Но если вы увидите, что я жую эту резинку — прячьтесь. Во всех остальных случаях, даю честное слово, вам нечего меня опасаться.

Ее глаза округлились, и она остановилась.

— И вы намерены снова попробовать эту гадость?

— А почему бы и нет? Возможно, жвачка превращает некоторых в диких зверей, но на меня такого воздействия она не оказывает. Я не чувствую тяги к ней и сомневаюсь, что этот наркотик может войти в привычку. Мне приходилось не раз курить опиум, но его употребление не вызывало никаких отрицательных эффектов. Я полагаю, что лишен болезненной тяги к наркотикам.

Откровения Бартона ошеломили Алису. Она отвернулась и произнесла сквозь зубы:

— Я знала, что вы не могли оторваться от рюмки, мистер Бартон. Но представить себе такое... Вы и это отвратительное создание, мистер Суинберн...

Тут ее прервал какой-то тип, и, хотя она не понимала по-итальянски, сопровождавший слова непристойный жест сделал его намерения вполне ясными. Алиса вспыхнула, но продолжала идти, не останавливаясь. Бартон посмотрел на итальянца. Это был хорошо сложенный смуглый юноша с орлиным носом, маленьким подбородком и близко расположенными глазами. Его речь пересыпали слова из воровского жаргона Болоньи, где Бартон провел много времени, изучая культуру этрусков. За парнем стояло около десятка мужчин, большинство из которых имели такую же зловещую внешность. Еще дальше, немного в стороне, столпились женщины. Очевидно, эти молодцы хотели пополнить свой гарем — а заодно прихватить и каменные орудия группы Бартона. Сами они были вооружены только бамбуковыми палками и своими чашами.