Оккультные феномены недавнего времени 4 page

Поэтому однажды я спросил у мадам Блаватской: если я напишу одному из Братьев письмо с изложением своих взглядов, сумеет ли она отправить это послание? Сам я полагал, что это вряд ли возможно, поскольку знал о том, как недоступны обычно бывают Братья; но так как мадам пообещала попробовать, я написал письмо, адресовав его "Неизвестному Брату", и передал мадам Блаватской, чтобы посмотреть, выйдет ли из этого что-нибудь. Моя идея оказалась необычайно удачной, ибо это робкое начинание вылилось в самую интересную переписку, в которой я когда-либо имел честь состоять, и я счастлив сообщить, что переписка эта обещает продолжиться. Она составляет raison d'etre* этой книжки в большей степени, нежели любой из оккультных феноменов, которые мне довелось наблюдать, хотя наиболее чудесные из них мне еще только предстоит описать.

Идея, особенно занимавшая мое воображение, когда я писал это письмо, состояла в том, что самым лучшим экспериментальным феноменом, какой только можно пожелать, явилось бы "сотворение" свежего экземпляра лондонской "Таймс" с сегодняшней датой, проделанное здесь, в Индии, прямо у нас на глазах. Я аргументировал это тем, что, имея на руках такое доказательство, я смог бы убедить любого жителя Симлы, способного мысленно связать друг с другом эти два факта, что при помощи оккультного воздействия можно добиться физических результатов, неподвластных обычной науке. Мне жаль, что я не сохранил копии того первого моего письма и писем, последовавших за ним, — ведь это помогло бы мне легко и удобно объяснить содержание ответных посланий; однако в то время я не мог предвидеть грядущее развитие событий. К тому же, в конце концов, те письма, которые я получал в ходе нашей переписки, представляют основной интерес, а те, которые я отправлял, — лишь минимальный.

Пролетело дня два, прежде чем я что-либо услышал о судьбе своего письма, и тут мадам Блаватская сообщила мне, что я вот-вот получу ответ. Впоследствии я узнал, что в первый раз ей не удалось найти Брата, который согласился бы принять мое послание; те, к кому она обратилась вначале, отказались, заявив, что это для них слишком обременительно. Наконец ее психический телеграф принес ей положительный ответ от одного из Братьев, с которым она некоторое время не поддерживала связи. Этот Брат сообщил, что примет послание и ответит на него.

Услышав об этом, я пожалел, что не написал более пространного письма и недостаточно полно изложил свои взгляды на необходимую уступку. Поэтому, не дожидаясь, когда ответ придет на самом деле, я написал еще одно письмо.

Через день-два я нашел у себя на письменном столе первое письмо от своего нового корреспондента. Сразу поясню здесь, что, как я узнал впоследствии, он родился в Пенджабе и уже в раннем детстве увлекся оккультизмом. В юные годы его отправили в Европу по настоянию родственника, который сам был оккультистом. Там молодой человек постиг знание Запада, а затем получил полное посвящение в более глубокое знание Востока. С точки зрения обычного самодовольного европейца, это странная перестановка привычного хода вещей, но сейчас у меня нет необходимости прерывать свое повествование ради того, чтобы рассмотреть это соображение.

Я знаю своего корреспондента под именем Кут Хуми Лал Сингх. Это "тибетское мистическое имя": надо полагать, что пройдя посвящение, оккультисты принимают новые имена, — эта практика, несомненно, дала начало обычаям, которые повсеместно и прочно закрепились в ритуалах римско-католической церкви.

Письмо начиналось in medias res*, с обсуждения предложенного мною феномена. "Эксперимент с воссозданием экземпляра лондонской газеты, — писал Кут Хуми, — неприемлем именно потому, что он заткнул бы рты скептикам. Под каким углом зрения на это ни посмотреть, мир находится пока лишь на первом этапе своего освобождения от рабства... и, следовательно, еще не готов к подобному. То, что мы работаем при помощи естественных, а не сверхъестественных методов и законов, — сущая правда. Но, с одной стороны, поскольку наука, в ее нынешнем состоянии, еще неспособна дать объяснение чудесам, которые во имя нее и совершаются, а невежественные людские массы, с другой стороны, восприняли бы этот феномен как некое чудо, то каждый, кто стал бы очевидцем подобного случая, утратил бы душевное равновесие, что привело бы к плачевным результатам. И поверьте, что особенно плачевным он окажется для вас, как автора этой идеи, и для той преданной женщины, которая столь безрассудно устремилась в широко открытую дверь, ведущую к дурной славе. Эта дверь, хотя и распахнутая столь дружественною рукою, как ваша, оказалась бы для нее ловушкой, причем ловушкой роковою. А ведь это наверняка не является вашей целью... Стали бы вы призывать нас идти навстречу вашим желаниям, если бы знали, какие последствия на вас обрушатся в случае успеха? Неумолимая тень, сопутствующая любым человеческим нововведениям, становится все ближе, но мало кто осознает ее приближение и связанные с нею опасности. Чего же тогда следует ожидать тем, кто предлагает миру новшество, которое, если люди его и оценят, будет приписано тем темным силам, в которые до сих пор верит и которых страшится две трети человечества?.. Успех эксперимента, подобного тому, что вы предлагаете, необходимо тщательно рассчитать; он должен быть основан на доскональном знании людей, которые вас окружают. Он всецело зависит от социального и морального состояния людей, определяющего их отношение к наиболее глубоким и таинственным вопросам, какие только могут занимать человеческий ум, — вопросам божественных способностей человека и возможностей, заключенных в самой Природе. Многие ли из ваших друзей, даже самых лучших, проявляют к этим трудным для понимания проблемам нечто большее, нежели чисто внешний, поверхностный интерес? Вы можете пересчитать таких людей по пальцам правой руки. Ваш народ похваляется тем, что освободил в этом веке тот дух, который столь долго томился в тесном сосуде догматизма и нетерпимости, — дух знания, мудрости и свободомыслия. Этот народ утверждает, что невежественные предрассудки и религиозный фанатизм, подобно древнему джинну, пойманы соломонами от науки, запечатаны ими в бутылку и покоятся на дне морском, так что уже никогда не смогут вырваться на поверхность и править миром, как было в стародавние времена; что общественное сознание теперь совершенно свободно и готово принять любую истину, которую ему предъявят. Но так ли это, мой уважаемый друг? Знание, основанное на опыте, ведет начало совсем не с 1662 года, когда Бэкон, Роберт Бойль и епископ Честерский, согласно королевской хартии, преобразовали свой "невидимый колледж" в общество поддержки экспериментальной науки. За много веков до того, как Королевское Общество стало реальностью, согласно плану "Пророческой программы", врожденная тяга к сокрытому, страстная любовь к Природе и стремление ее изучить побуждали людей каждого поколения проникать в ее секреты глубже, нежели это делали их ближние. Roma ante Romulum fuit — это аксиома, которой учат в ваших английских школах... Вриль "Грядущей расы" был привычным достоянием ныне исчезнувших рас. Подобно тому, как сегодня оспаривается само существование наших предков-исполинов (хотя в Химавате*, на той самой территории, которая принадлежит вам, у нас есть пещера, полная скелетов этих гигантов, это ничего не меняет: обнаружив их колоссальные остовы, их неизменно объявляют случайными причудами Природы), так же и вриль, или акаша, как мы называем эту силу, считается чем-то невозможным, мифическим. А может ли наука надеяться объяснить подобные феномены без досконального знания акаши, ее комбинаций и свойств? Мы не сомневаемся в том, что люди западной науки открыты для убеждения, но сначала им нужно продемонстрировать факты; однако для того, чтобы ученые восприняли их именно как факты, эти сведения должны стать их собственным достоянием и поддаваться их методам исследования. Загляните в предисловие к "Микрографии", и вы найдете, что, как вытекает из слов Хукса, самые тесные отношения объектов имели в его глазах меньше веса, нежели их внешнее влияние на разум, и замечательные открытия Ньютона нашли в лице этого ученого своего главного оппонента. Современных Хуксов — великое множество. Подобно этому образованному, но невежественному человеку прошлого, ваши современные ученые стремятся не столько к тому, чтобы установить физическую связь между фактами, которая открыла бы им многие тайные силы Природы, сколько к созданию удобной классификации научных экспериментов, так что главным качеством, которое требуется научной гипотезе с их точки зрения, является не истинность, а всего лишь правдоподобие.

Вот и все, что известно о науке. Что же касается человеческой природы в целом, она осталась такою же, какою была миллион лет назад. Предрассудки, основанные на эгоизме, всеобщее нежелание отказаться от сложившегося порядка вещей ради нового образа жизни и нового образа мыслей (а оккультные занятия требуют не только всего этого, но и гораздо большего), гордыня и упорное сопротивление истине, если она хотя бы просто опрокидывает привычные представления, — вот характерные черты вашей эпохи... К каким же результатам могут привести даже самые поразительные феномены в случае, если мы дадим согласие на их реализацию? Сколь бы успешными ни оказались эти эксперименты, опасность будет возрастать прямо пропорционально успеху. Вскоре у вас останется только один выбор: продолжать в том же духе и даже crescendo* или пасть от собственного оружия в бесконечной борьбе с предрассудками и невежеством. От вас потребуют все новых и новых экспериментов, которые придется соответственно организовывать; все будут ждать, что каждый последующий феномен окажется более удивительным, чем предыдущий. Повседневный опыт подсказывает вам, что от человека нельзя ожидать веры в то, чего он не видел собственными глазами. А хватит ли жизни на то, чтобы убедить скептиков всего мира? Пожалуй, довольно несложно сделать так, чтобы количество уверовавших в Симле возросло до сотен и тысяч. Но как быть с сотнями миллионов тех, кому не удастся стать очевидцами феноменов? Не имея возможности бороться с невидимыми операторами, невежды могут в один прекрасный день выместить свою злобу на видимых экспериментаторах; высшие и образованные классы будут, как всегда, упорствовать в своем неверии, разбивая в пух и прах все ваши аргументы, как это было и раньше. Вместе со многими другими людьми вы порицаете нас за нашу великую скрытность. Однако мы кое-что знаем о человеческой природе, поскольку этому нас научил опыт долгих веков — да, долгих, долгих столетий. И мы знаем, что пока науке есть что изучать, а людские массы еще не избавились в душе от призрака религиозного догматизма, общественные предрассудки следует преодолевать постепенно, шаг за шагом, а не стремительным натиском. Не один Сократ пал их жертвою в седой древности, и туманное будущее породит еще не одного мученика. Освобожденная наука презрительно отворачивалась от взглядов Коперника, возрождавшего теории Аристарха Самосского, который "утверждал, что земля кругообразно обращается вокруг своего центра", а церковь за несколько лет до того угрожала Галилею сожжением, собираясь принести его в жертву Библии. Роберта Рекорда, самого талантливого математика при дворе короля Эдуарда VI, обрекли на медленную смерть в тюрьме его же коллеги, которые смеялись над его "Твердыней Знаний" и объявили его открытия бесплодными фантазиями... Дела давно минувших дней, скажете вы? Воистину так, однако хроника нашего времени не слишком отличается от хроники предшествующих эпох. Достаточно только вспомнить недавние гонения на медиумов в Англии, сожжение на костре подозреваемых в ведьмовстве и чародействе, имевшее место в Южной Америке, России и на окраинах Испании, и вы поймете: единственным спасением для подлинных знатоков оккультных наук является скептицизм публики, а шарлатаны и обманщики служат естественным щитом для адептов. При этом мы лишь упрочиваем общественную безопасность, держа в секрете ужасное оружие, которое в противном случае могло бы быть использовано против общества и которое, как вы уже отметили, становится смертоносным в руках людей злых и своекорыстных".

Оставшаяся часть письма связана преимущественно с вопросами личного характера, и приводить ее здесь не стоит. Цитируя письма Кут Хуми, я, разумеется, буду неизменно опускать пассажи, касающиеся лично меня и не имеющие непосредственного отношения к публичным дискуссиям. Читатель, однако, должен помнить (и я сейчас утверждаю это самым недвусмысленным образом), что я не изменяю ни единого слова в цитируемых мною отрывках. Крайне важно заявить об этом со всею определенностью, потому что чем ближе мои читатели знакомы с Индией, тем труднее им будет поверить, что письма Кут Хуми в том виде, в каком я их здесь публикую, написаны уроженцем Индии, если только автор не подтвердит это самым убедительным образом. Тем не менее это факт, не подлежащий никаким сомнениям.

Насколько я помню, отвечая на письмо, пространно процитированное выше, я возразил, что мышление европейцев не отличается столь безнадежной неподатливостью, как это описал Кут Хуми. Он прислал мне второе письмо, в котором говорилось следующее:

"Мы так и будем спорить в письмах, пока не станет совершенно очевидно, что у оккультной науки свои собственные методы исследования, столь же постоянные и деспотические, как и методы ее противоположности — физической науки. У последней есть свои предписания, но есть они и у первой; и тот, кто пересек границу невидимого мира, может определять свои дальнейшие действия в столь же ограниченной степени, в какой путешественник, пытающийся проникнуть во внутренние подземные тайники благословенной Лхасы, способен указывать дорогу своему проводнику. Наши тайны никогда не были и никогда не смогут стать достоянием широкой публики — по крайней мере, до того долгожданного дня, когда наша религиозная философия станет всемирной. Во все времена тайнами Природы владел лишь узкий круг, едва заметное меньшинство, хотя свидетелями того, что обладание этими тайнами вполне возможно, становилось множество людей. Адепт — это редкостный цветок, порожденный поколением исследователей; чтобы стать адептом, человек должен повиноваться глубинному духовному импульсу, который не зависит от благоразумных соображений, продиктованных светской наукой или практическим умом. Вы желаете, чтобы вам дали возможность поддерживать прямую связь с одним из нас, без посредничества со стороны мадам Блаватской или иного медиума. Насколько я понимаю, ваша идея состоит в том, чтобы наладить подобные контакты (через письма, как в данном случае, или через устное общение) для того, чтобы один из нас руководил вами, помогая управлять общественностью, а главным образом — просвещать ее. И все же, стремясь ко всему этому, вы, по вашим собственным словам, до сих пор не нашли достаточных оснований, чтобы отказаться от своего образа жизни, прямо враждебного подобным способам связи. Это едва ли разумно. Тот, кто готов высоко поднять знамя мистицизма и провозгласить его грядущее царство, должен сам служить примером для других. Он должен первым изменить свой образ жизни и, рассматривая изучение оккультных тайн как высшую ступень лестницы познания, обязан заявить об этом во всеуслышание, вопреки установкам точных наук и противодействию общества. "Царствие Небесное силою берется", — утверждают христианские мистики. И современный мистик может надеяться достичь своей цели лишь с оружием в руках и с готовностью победить или погибнуть.

Полагаю, в своем первом письме я сумел ответить на все вопросы, содержащиеся в вашем втором и даже третьем послании. Так как я уже тогда высказал свое мнение о том, что мир в целом еще не созрел для любого слишком ошеломляющего доказательства существования оккультной силы, нам остается лишь общаться с отдельными личностями, которые, подобно вам, стараются проникнуть через завесу материи в мир первопричин — т.е. нам нужно теперь рассматривать только конкретные случаи: ваш и мистера [Хьюма]".

Здесь я должен сделать пояснение: один из моих друзей, заинтересованный в успехе этого исследования столь же глубоко, как и я, сам написал письмо моему корреспонденту после того, как я дал ему прочитать первое послание, полученное от Кут Хуми. Находясь в условиях, которые более благоприятствовали подобному предприятию, нежели те обстоятельства, в которых находился я, он даже предложил полностью пожертвовать другими своими стремлениями и удалиться в уединение, затворившись в месте, которое ему укажут; он предполагал, что если оккультисты возьмут его в ученики, то он сможет там основательно выучиться, дабы затем вернуться в мир, вооружившись способностями, которые позволят ему демонстрировать реальность духовного совершенствования и глубину заблуждений современного материализма. После этого он собирался посвятить свою жизнь борьбе с современным скептицизмом, ведя людей к практическому пониманию лучшей жизни. Возвращаюсь к письму Кут Хуми.

"Этот джентльмен оказал мне большую честь, обратившись лично ко мне; он задал мне несколько вопросов и сформулировал условия, на которых он готов серьезно работать для нас. Но поскольку ваши и его мотивы и стремления диаметрально противоположны и, следовательно, ведут к различным результатам, я должен ответить каждому из вас в отдельности.

Когда мы решаем, принять или отвергнуть ваше предложение, то первое и главное соображение для нас заключается в том, какие мотивы и стремления побуждают вас просить наших наставлений и, в определенном смысле, руководства с нашей стороны; последнее, насколько я понимаю, в любом случае остается обратимым; следовательно, решение этого вопроса не зависит ни от чего другого. Так каковы же ваши мотивы? Я попытаюсь определить их в общих чертах, оставив подробности для дальнейшего рассмотрения. Мотивы эти таковы:

1. Желание увидеть несомненные и безупречные доказательства того, что в Природе действительно существуют силы, о которых наука ничего не знает.

2. Надежда когда-нибудь овладеть этими силами (и чем раньше, тем лучше, так как ждать вы не любите), с тем чтобы это позволило вам: а) продемонстрировать их существование немногим избранным умам Запада; б) рассматривать будущую жизнь как некую объективную реальность, опираясь на фундамент разума, а не веры; и в) быть может, самый важный для вас мотив, хотя и наиболее тайный и сокровенный: узнать, наконец, всю правду о наших ложах и о нас самих; говоря коротко — обрести уверенность в том, что "Братья", о которых все столько слышали, но которых практически никто не видел, — это реальные существа, а не плод воспаленного воображения. Так мне видятся мотивы, по которым вы обратились ко мне, если рассматривать их в самом лучшем свете. В таком же духе я на них и отвечаю, надеясь, что моя искренность не будет неверно истолкована или отнесена на счет моей предполагаемой враждебности.

Эти мотивы, которые с точки зрения мира представляются искренними и заслуживающими самого серьезного внимания, по нашему мнению, являются эгоистическими. (Вы должны простить мне подобную резкость в выражениях, если действительно желаете того, о чем заявляете, — то есть постигать истину и получать наставления от нас, принадлежащих к совсем другому миру, нежели общество, в котором вращаетесь вы). Эти мотивы эгоистичны, потому что вы должны осознать, что главная цель Теософического Общества — не столько потворствовать индивидуальным устремлениям, сколько служить нашим ближним, и подлинное значение слова "эгоистичный", возможно, режущего ваш слух, пронизано для нас особым, специфическим смыслом, которого это слово не может иметь для вас. Следовательно, вы должны принимать его в том же значении, что и мы, и никак иначе. Быть может, вы сумеете лучше воспринять это значение, если я скажу вам, что в нашем понимании самые возвышенные помыслы о благе человечества отравлены эгоизмом, если в душе филантропа затаилась хотя бы тень стремления к личной выгоде или склонность творить несправедливость, несмотря на то, что он сам может даже не осознавать этого. Ведь вы уже обсуждали, не отставить ли в сторону идею Вселенского Братства, ставили под вопрос ее полезность и советовали реорганизовать Теософическое Общество по принципу колледжа для индивидуального изучения оккультизма...

Теперь оставим личные мотивы и перейдем к анализу тех условий, на которых вы согласны помочь нам в работе на общее благо. В общих чертах эти условия таковы: во-первых, основание англо-индийского Теософического Общества, осуществленное с вашей любезной помощью, — Общества, в руководстве которого не будет иметь права голоса никто из наших нынешних представителей*; и, во-вторых, один из нас должен взять новую организацию "под свою опеку", наладив при этом "свободные и прямые контакты с ее руководителями" и представив им "непосредственные доказательства того, что он реально обладает высшим знанием о силах Природы и свойствах человеческой души, — доказательства, которые вызвали бы надлежащее доверие к его руководству". Я дословно привожу здесь ваши собственные выражения, чтобы избежать неточности в определении вашей позиции.

__________

* Поскольку здесь не приведено мое письмо, на которое отвечает Кут Хуми, данная фраза может создать у читателя представление, что мною двигали какие-то враждебные чувства по отношению к упомянутым выше представителям — мадам Блаватской и полковнику Олькотту. Дело обстояло совсем не так, но мистер *** и я отчетливо осознавали ошибки в управлении Теософическим Обществом, совершенные в то время, и предполагали, что можно было достичь лучших общественных результатов, если начать работу de novo* и, следовательно, взяв на себя руководство теми мероприятиями, которые расположили бы современное общество в пользу изучения оккультизма. С нашей стороны это убеждение уживалось с горячей дружбой, основанной на истинном уважении к обеим вышеупомянутым особам.

С вашей точки зрения, эти условия являются столь разумными, что просто не могут вызвать несогласие, и, конечно, большинство ваших соотечественников, если не большинство европейцев вообще, согласилось бы с вами. Что, скажете вы, может быть разумнее просьбы о том, чтобы учитель, жаждущий распространять свои знания, и ученик, предлагающий ему этим заняться, встретились друг с другом лицом к лицу и чтобы один из них предоставил другому экспериментальное подтверждение истинности своих наставлений? Как светский человек, живущий в миру и в полном согласии с ним, вы, несомненно, правы. Но людей иного, нашего мира, которых не обучали вашему образу мыслей и которым порою бывает очень трудно уловить и понять ход таких умозаключений, — этих людей едва ли можно упрекать в том, что они отвечают на ваши предложения не столь охотно, как последние, по вашему мнению, заслуживают. Первое и самое серьезное возражение связано с нашими собственными правилами. Действительно, у нас есть свои школы и учителя, свои неофиты и "шабероны" (высшие адепты), и если в нашу дверь постучится подходящий человек, ему всегда откроют. Мы встречаем вновь прибывшего с неизменным радушием; правда, не мы идем к нему, а он должен прийти к нам. Более того: пока он не дошел на пути оккультизма до той точки, откуда уже нет пути назад благодаря клятве, которою человек бесповоротно связывает себя с нашим Обществом, мы никогда, кроме самых исключительных случаев, не посещаем его и даже не переступаем в зримом облике порога его дома.

Есть ли среди вас человек, который настолько стремится к знанию и благотворным способностям, которые оно дарует, что он готов покинуть свой мир и перейти в наш? Если да — пусть придет; однако он не должен помышлять о возвращении, пока его уста не замкнет печать тайны, которую не смогут сломать даже его возможные слабость и неблагоразумие. Пусть приходит любым путем, как ученик к учителю, не ставя никаких условий, или же пускай ждет, как приходится ждать столь многим, и довольствуется теми крохами знания, которые сможет найти на своем пути.

Предположим, что вы придете к нам, как уже пришли двое ваших соотечественников, как сделала мадам Б. и сделает в будущем мистер О.; предположим, что вы оставили все ради истины, дабы годами устало влачиться по трудной, крутой дороге, не страшась препятствий, умея устоять перед любыми искушениями; что вы преданно хранили в сердце тайны, вверенные вам в порядке испытания; что вы бескорыстно трудились изо всех сил, чтобы распространять истину, побуждая людей правильно мыслить и правильно жить; сочли бы вы справедливым, если бы после всех ваших усилий мы предоставили мадам Б. или мистеру О., как "посторонним", те условия, которые вы сейчас испрашиваете для себя? Одна из этих двоих посвятила нам три четверти своей жизни, другой — шесть лучших лет зрелости, и оба будут так же трудиться до конца своих дней; всегда работая за заслуженное вознаграждение, они тем не менее никогда не требовали его и не роптали, если бывали лишены награды. Даже если бы они свершили гораздо меньше, чем на самом деле, разве не стало бы явной несправедливостью игнорировать их в этой важной сфере теософских усилий? Среди наших пороков нет неблагодарности, и я не в силах представить, что вы советуете нам проявить это качество.

Ни один из этих двоих не имеет ни малейшего намерения мешать руководству предполагаемого англо-индийского отделения или навязывать свою волю его сотрудникам. Однако новое Общество, если оно вообще будет сформировано и даже получит свое собственное, особое название, должно фактически оставаться дочерним ответвлением основной организации, подобно Британскому Теософическому Обществу в Лондоне, и вносить свой вклад в поддержание жизнеспособности и эффективности этой материнской организации, проводя в жизнь ее передовую идею Всемирного Братства, а также иными возможными способами.

Какими бы неудачными не были демонстрации феноменов, среди них все же есть, как вы сами согласились, и совершенно безупречные. "Звук постукивания по столу, к которому никто не прикасается", и "звон невидимых колокольчиков в воздухе", по вашим словам, всегда оценивались как "удовлетворительные".

Исходя из этого, вы убеждаете меня в том, что хорошие экспериментальные феномены "можно с легкостью умножать ad infinitum*. Да, можно — везде, где постоянно существуют наши магнетические и иные условия и где нам не приходится действовать через слабое тело женщины, в которой, если можно так выразиться, большую часть времени бушует ураган жизненной энергии. Но каким бы несовершенным ни был наш зримый посредник, в настоящее время эта личность наиболее пригодна для подобных целей, и феномены, которые она демонстрирует, вот уже около полувека изумляют и ставят в тупик ряд самых выдающихся умов вашего столетия..."

Две или три коротеньких записки, впоследствии полученные мною от Кут Хуми, имели отношение к одному случаю, который я должен сейчас описать и который в качестве экспериментального феномена представляется мне более совершенным, нежели любой другой из числа описанных мною выше. Между прочим, стоит отметить, что хотя обстоятельства этого случая излагались тогда в индийских газетах, веселая компания зубоскалов, наводнивших прессу своими глуповатыми комментариями по поводу феномена с брошью, так и не удосужилась обсудить "случай с подушкой".

Однажды мы вместе со своими гостями отправились на вершину соседнего холма, где решили устроить ланч. Накануне вечером у меня были основания полагать, что мой корреспондент, Кут Хуми, вступил со мною в особое общение, которое я, в целях данного объяснения, назову субъективной коммуникацией. Я не стану вдаваться в подробности, поскольку обычного читателя совершенно ни к чему обременять впечатлениями такого рода. Утром, обсудив этот вопрос, я нашел на столе в зале записку от Кут Хуми, в которой он обещал дать мне на вершине холма нечто такое, что послужит знаком его (астрального) присутствия возле меня минувшей ночью.

Мы направились к цели нашей прогулки, расположились лагерем на вершине холма и уже занялись ланчем, когда мадам Блаватская сообщила, что Кут Хуми спрашивает, где именно мы хотели бы найти тот предмет, который он собирается мне послать. Следует учесть, что до этого момента не велось никаких разговоров относительно ожидаемого мною феномена. Мой рассказ, вероятно, вызовет обычные намеки на то, что мадам Блаватская специально "подвела" меня к тому выбору, который я совершил. Фактически же дело обстояло так: во время разговора совершенно на другую тему мадам насторожилась, услышав свой "оккультный голос", а затем сразу же сообщила мне, о чем был задан вопрос, и более не сделала по этому поводу ни одного замечания, которое могло повлиять на мой выбор. Не было никакой общей дискуссии по этому поводу, мой выбор был самостоятельным и совершенно спонтанным. Немного поразмыслив, я сказал: "Вон в той подушке", — указывая при этом на подушку, на которую опиралась одна из леди, сидевших напротив меня. Едва я произнес эти слова, как моя супруга воскликнула: "О нет, лучше в моей!" — или что-то в этом роде. Мадам Блаватская своим способом спросила у Кут Хуми, подходит ли такой вариант, и получила положительный ответ. Таким образом, моя свобода в выборе места, где нам предстояло найти предмет, была абсолютной и не связанной никакими условиями. При данных обстоятельствах и с учетом наших предыдущих опытов было бы наиболее естественно, если бы я предложил поместить предмет на каком-нибудь дереве или в определенном месте под землей; но назвать внутренность зашитой подушки, тут же выбранной наугад, — эта мысль осенила меня, когда мой взгляд ненароком упал на подушку, которую я указал первой. Но если сам я при этом думал о любой подушке, то поправка к первоначальному предложению, внесенная моею супругой, оказалась реальным усовершенствованием, так как выбор в результате пал на ту конкретную подушку, с которой моя супруга ни на мгновение не расставалась все утро. Эта была обычная подушка из джампана; жена опиралась на нее все время пути от дома, продолжала сидеть точно так же, пока джампан поднимали на вершину холма, и не изменяла позы во время разговора. Сама подушка была прочно сшита вручную из камвольной ткани и бархата и принадлежала нам уже много лет. Когда мы были дома, эта подушка постоянно находилась в гостиной, на видном месте, на одном из диванов; если моя жена отлучалась из дома, она брала подушку с собою в джампан, а возвращаясь, приносила ее обратно.