Часть первая. 3 page

Огромный торг, размещавшийся на Красной площади, описан многочисленными свидетелями-иностранцами. Их здесь поражало всё: и обширность торговых рядов, и разнообразие товаров, и строгий порядок их размещения. В середине XVII столетия торг на Красной площади достиг расцвета. Лицом к Кремлю были обращены фасады каменных рядов с каменными же погребами, впервые возведенных при Борисе Годунове, а затем неоднократно перестраивавшихся. В XVII веке ряды, состоявшие частью из каменных, частью из деревянных лавок, были сгруппированы в Верхние, Средние и Нижние, между которыми были проходы, выводившие к Никольской, Ильинке и Варварке. Ряды, лавки, «шалаши» и торговые места распространялись от Красной площади на соседние улицы и перекрестки (крестцы), продолжались за Покровским собором, подступали к Лобному месту.

Легко представить себе каждодневную толчею этого огромного рынка. Несколько тысяч человек, продавцы и покупатели со всех концов Российского государства, иноземцы из Европы и Азии, «безместные» попы и мастера-наймиты, коробейники и скоморохи, стрельцы и земские ярыжки, нищие и гулящие девки, воры и бродяги, юродивые и кликуши — вся эта толпа наполняла Красную площадь и прилегающие к ней улицы. Здесь торговались и кричали, спорили, бранились и даже дрались. К вечеру шум утихал и лавочники спускали собак, привязанных к кольцам, которые прикреплялись к веревке, протянутой вдоль рядов.

За Средними торговыми рядами находился каменный Гостиный двор, на котором останавливались и хранили свои товары приезжие купцы. Гостиные дворы в Москве упоминаются еще в конце XV века. Каменное здание Гостиного двора возвели при Борисе Годунове. В 1638—1641 годах он был перестроен, а в 1660—1665-м рядом закончили строительство Нового Гостиного двора. Богато украшенное изразцами и росписью здание в плане представляло собой четырехугольник с обширным внутренним двором, куда вели четверо ворот со всех сторон.

По свидетельству шведского дипломата Иоганна Кильбургера, посетившего Москву при Алексее Михайловиче, «зимою весь двор заполняется санями, разными товарами и народом, так, что здесь походить нельзя, а надо беспрестанно лазить. Здесь видишь горами наваленные астраханские осетры и стерляди, также множество икры и разные черкесские и другие товары». В 1673 году здесь появилась первая общедоступная аптека, в которой было разрешено продавать «спирты, водки и всякие лекарства всяких чинов людям».

В 1996 году во время раскопок на территории Гостиного двора был обнаружен самый крупный московский клад, названный по улице Ильинским. В двух кувшинах содержались 16 серебряных сосудов, 335 западноевропейских талеров и 95 429 русских копеек, отчеканенных в период от Ивана IV до Михаила Романова. Такого огромного количества русских монет еще никогда не находили — за всю более чем вековую историю формирования нумизматической коллекции Исторического музея там было собрано около 70 тысяч копеек. Не менее любопытны и западноевропейские монеты, отчеканенные в Дании, Швеции, швейцарских кантонах, Польше, германских государствах, Нидерландах. Среди них очень мало дубликатов, как будто владелец собирал монетную коллекцию. По самой поздней монете 1640 года устанавливается время сокрытия клада — начало сороковых годов XVII века.

Как и многие другие, Ильинский клад был погребен пожаром. Видимо, владелец так и не смог разыскать его или умер, не успев воспользоваться. Общая стоимость клада превышает тысячу рублей, что может свидетельствовать о его принадлежности богатому купцу, члену привилегированной купеческой корпорации — Гостиной сотни. Об этом свидетельствует и его местонахождение на территории Гостиного двора. Содержимое клада могли составлять предметы торговли в Серебряном ряду — в пользу этого говорит высокое качество серебряных кубков английской работы. Примечательно и то, что более 90 процентов русских копеек составляют «старые деньги», которые очень высоко ценились при царе Михаиле Федоровиче за высокое содержание серебра и также могли являться товаром. Возможно также, что хозяин готовил ценности к сдаче на Денежный двор для перечеканки, но по каким-то причинам не сделал этого. И сосуды, и талеры, и старые деньги — всё это было сырьем для производства новой монеты^{41}.

Кремлевская стена отделялась от Красной площади Алевизовым рвом, прорытым в 1505—1516 годах, на краю которого от Спасских до Никольских ворот стояли храмы, согласно преданию, выстроенные «на крови» казненных Иваном Грозным. «Строельная» книга 1657 года перечисляет 15 храмов «на Рву» — Параскевы Пятницы, Василия Кесарийского, Богоявления, Феодосии девицы, Евангелиста Марка, Иоанна Предтечи, Ризоположения, Сергия Радонежского, Николая Чудотворца, Рождества Христова, Воскресения Христова, Афанасия и Кирилла, Зачатия Богородицы, Рождества Богородицы и Всех Святых^{42}. Храмы «на крови» были маленькими, деревянными, «клетными». Есть все основания полагать, что именно на Торгу в июле 1570 года царь Иван Грозный приказал умертвить в жестоких муках более ста человек — приказных, дворян и членов их семей.

У Никольских ворот в высохшем Алевизовом рву содержали львов и при Иване Грозном, и позднее, при Федоре Ивановиче и Борисе Годунове, отчего соседние ворота Китай-города получили наименование Львиных (потом они назывались Воскресенскими или Иверскими). Неподалеку от Никольских ворот, примерно на месте современного Исторического музея стояло деревянное здание Земского приказа. Он не случайно был вынесен за пределы Кремля — в его ведении находились управление городом, благоустройство, охрана порядка, борьба с пожарами, взыскание городских налогов и пошлин.

Центром Красной площади являлось Лобное место. В москвоведческой литературе это название чаще всего связывают со словом «взлобье» — холм. Однако более убедительно другое объяснение. Лобное место — это перевод еврейского слова «Голгофа» (чело, череп). Именно так именует Голгофу русский паломник Василий Поздняков, посетивший Иерусалим в 1558— 1561 годах, объясняя: «Бе бо Адамова голова сокровенна в той горе Голгофе, где распята Господа… ибо то ныне зовется место Лобное». Первое упоминание о Лобном месте относится к 1585 году. В 1598-м было «зделано Лобное место каменно, резано, двери — решетки железные».

Исследователи сакральной топографии Москвы А.Л. Баталов и Л.А. Беляев предположили, что Лобное место возникло как составляющая обряда «шествия на осляти», символизировавшего вход Иисуса Христа в Иерусалим. Расположенное напротив придела во имя Входа Господня в Иерусалим Покровского собора, Лобное место стало символом Голгофы, как Покровский собор — символом Иерусалима. Вероятно, оформление Лобного места в камне связано с монументальным иерусалимским проектом Бориса Годунова — строительством храма Святая Святых в Кремле, которое остановилось после его смерти^{43}.

В эпоху Смуты Лобное место становится главной трибуной царствующего града. Здесь происходят драматические события, решаются судьбы государства. В 1605 году после скоропостижной кончины Бориса Годунова прорвавшиеся в город посланцы Лжедмитрия I Гаврила Пушкин и Наум Плещеев зачитали с Лобного места «прелестные грамоты» самозванца, а боярин Богдан Вельский, бывший любимец Ивана Грозного, обратился к народу со словами: «Яз за цареву Иванову милость ублюл царевича Дмитрия, за то я терпел от царя Бориса». Это решило участь семьи Годунова — толпы народа ворвались в Кремль и захватили их. Спустя год у Лобного места был брошен голый обезображенный труп самозванца, на который кинули скоморошью маску и дудку, найденные в его покоях. Вслед за этим на Лобном месте нарекли царем Василия Ивановича Шуйского, там же собирались потом враги Шуйского, обращаясь к народу с призывами низложить царя.

Рядом совершались публичные наказания. Особенно богатым на них выдался 1488 год. Тогда торговой казни — битью кнутом на Торгу — подвергли князя Василия Ухтомского, чудовского архимандрита Никандра и Ивана Хомутова, участников подлога завещания князя Андрея Васильевича Меньшого, брата государя. Следующим истязуемым был великокняжеский слуга Мунт Татищев, пошутивший, что самодержец собирается посадить в тюрьму другого своего брата — князя Андрея Большого Углицкого. Неуместное остроумие чуть не стоило Татищеву языка — митрополит едва умолил великого князя избавить «шутника» от этого жестокого увечья, а опасная шутка оказалась грозным пророчеством — в 1492 году Андрей Большой был схвачен и спустя год умер в тюрьме. Присланным в Москву новгородским архиепископом Геннадием попам, которые спьяну «ругались» над святыми иконами, дали кнута и отправили обратно в Новгород. В 1493 году Иван III приказал подвергнуть торговой казни смолянина Богдана Селевина за переписку с великим князем Литовским Александром Казимировичем. Во время порки несчастный скончался, а его брату отрубили голову.^{44}

Двадцать пятого июля 1570 года царь Иван Грозный со старшим сыном Иваном в окружении телохранителей и опричников выехал на торговую площадь. Незадолго до этого там были произведены страшные приготовления: вбиты заостренные колья, зажжен костер, над которым поставлен котел с водой, и т. п. На площадь вывели около трехсот москвичей, в основном приказных и дворян. «Большинство их, — пишет современник Альберт Шлихтинг, — о жалкое зрелище! — было так ослаблено и заморено, что они едва могли дышать; у одних можно было видеть сломанные при пытке ноги, у других руки». Царь велел вывести из толпы осужденных 184 человека и объявил, что прощает их. Свидетельство иностранных авторов подтверждает описание следственного дела: «Да туто список, ково казнити смертию, и какою казнию, и ково отпустити…» Остальные умирали в страшных мучениях. Так, многолетний глава Посольского приказа, выдающийся дипломат Иван Михайлович Висковатый, обвиненный в измене и тайных связях сразу с тремя недругами царя — польским королем, крымским ханом и турецким султаном, — был разрезан на куски. Во время массовых казней были истреблены наиболее видные деятели московского приказного управления — дьяки и подьячие, в течение многих лет управлявшие главными приказами и составлявшие опору государственного аппарата^{45}.

Июльские казни 1570 года запечатлелись в народной памяти, отразившись в повести о Харитоне Белоулине, рассказывающей, что на Пожаре были приготовлены 300 плах, столько же топоров и палачей; выехал на площадь царь «в черном платье и на черном коне» и приказал казнить именитых людей «по росписи». Одного из приговоренных, купца Харитона Белоулина, палачи никак не могли одолеть, а когда всё же повалили и казнили, обезглавленное тело вновь поднялось. Царь в ужасе ушел с места побоища, а остальных приговоренных отпустил^{46}.

В 1587 году на Пожаре обезглавили московских купцов Федора Ногая с товарищами, сторонников боярской партии князей Шуйских, потерпевших поражение в борьбе против Годунова и обвиненных в измене. В числе пострадавших по этому делу оказался Иван Федорович Крюк Колычев. По прихоти судьбы спустя два десятка лет уже царь Василий Шуйский по доносу Василия Бутурлина приказал казнить своего прежнего соратника Колычева всё там же, на Пожаре. Как мы убедились, неизвестный современник Шуйского, автор «Петрова чертежа» вполне обоснованно обозначил это место как «площадь, называемая площадью казней».

При создании впечатляющего драматического и величественного полотна «Утро стрелецкой казни» (1878—1881), наполненного историческим трагизмом, Василий Иванович Суриков использовал описание очевидца — австрийского посла Иоганна Корба, посетившего Москву в 1698—1699 годах. В «Дневнике» Корба за 13 февраля 1699 года сказано: «День ужасный, так как сегодня казнено двести человек. Этот день, несомненно, должен быть отмечен черной краской. Все были обезглавлены топором. На пространной площади, прилегающей к Кремлю, были приготовлены плахи, на которые осужденные должны были класть головы… Его царское величество с известным Александром (Меншиковым. — С. Ш.), общество которого он наиболее любит, приехал туда в карете и, проехав через ужасную площадь, остановился неподалеку от нее, на том месте, где тридцать осужденных поплатились головой за свой преступный заговор. Между тем злополучная толпа осужденных наполнила вышеозначенную площадь… Народ молчал, и палач начал трагедию. Несчастные должны были соблюдать известный порядок: они шли на казнь поочередно, на лицах их не видно было ни печали, ни ужаса предстоящей смерти… Одного из них провожала до самой плахи жена с детьми, испуская пронзительные вопли. Прежде чем положить на плаху голову, отдал он на память жене и милым детям, горько плакавшим, перчатки и платок, который ему оставили… По окончании расправы его царское величество изволил ужинать у генерала Гордона, но был невесел и очень распространялся о злобе и упрямстве преступников, с негодованием рассказывая генералу Гордону и присутствовавшим московским вельможам о закоренелости одного из осужденных, который в минуту, как лечь на плаху, осмелился сказать царю, стоявшему, вероятно, слишком близко к плахе: “Посторонись, государь! Это я должен здесь лечь”»^{47}.

Торговая площадь видела немало казней, но умела быстро забывать их в повседневной суете и громком шуме, тем более что в рядах было прекрасное место, где можно забыться, — кабак. Он притаился в подвале под пушечным раскатом — каменной площадкой для орудий, в числе которых находилась и знаменитая Царь-пушка.

«Священная улица»

Самой торжественной улицей Китай-города была Никольская. Чех Бернгард Таннер, побывавший в Москве в 1678 году, называл ее «Священной улицей», объясняя, что она «занята не иным кем, как живописцами», которые «много делают образов на продажу». Таннер не очень хорошо ознакомился с Китай-городом и не ходил по Никольской дальше ее начала, занятого Иконным рядом, но с его характеристикой Никольской улицы как «священной» могли бы согласиться и москвичи. В городе, наполненном монастырями и храмами, не было другой улицы, на которой находились целых три монастыря. Ореол святости придавали Никольской и вышеупомянутые иконные лавки, и находившийся на ней Печатный двор, выпускавший в основном богослужебные книги, да и само наименование — в честь Николая Чудотворца, самого почитаемого в России святого.

Впервые Никольская обитель (давшая название улице) упоминается в летописи под 1390 годом как монастырь «Николы Старого», следовательно, уже тогда она считалась одной из древнейших в Москве. В 1556 году неподалеку от монастыря, рядом с Устюжским подворьем, царь Иван IV пожаловал афонскому Хиландарскому монастырю двор «со всеми потребными хоромами». Это дало историкам основание полагать, что именно тогда Никольский монастырь перешел под влияние, а затем под управление греков. На самом деле это произошло столетие спустя, когда здесь разместилось подворье афонского Иверского монастыря, а Никольский монастырь получил обиходное наименование Николо-Греческого. Здесь останавливались приезжавшие из Греции иерархи и монахи, велась служба на греческом языке, переводились и переписывались книги. Но не только духовной пищей насыщали греческие иноки москвичей. Известно, что в 1658 году на первой неделе Великого поста архимандрит Дионисий и келарь Евсигней «строили кушанье патриарху по-гречески». От греков повелся в Москве обычай пить кофе. В XVIII веке в переулке рядом с Николо-Греческим монастырем был открыт кофейный дом, где после церковной службы собирались греки и пили горячее вино и кофе.

В 1666 году архимандрит Пахомий доставил в Москву список с почитаемой чудотворной Иверской иконы Божией Матери. Сначала она находилась в Николо-Греческом монастыре, а через три года была перенесена в специально выстроенную часовню у Воскресенских (Львиных) ворот Китай-города, которые после этого получили наименование Иверских. Этот монастырь также именовался «Никола Большая глава», видимо, по крупной главе монастырского собора, и «Никола у Большого Креста» (здесь приводили к крестному целованию при судебных разбирательствах). Другая святыня обители — чудотворный образ святителя Николая, от лампады перед которым жители Никольской улицы ежедневно брали огонь для зажигания свечей в своих домах^{48}.

Николо-Греческий монастырь находился в середине улицы на ее левой стороне (ныне от его строений сохранилось только выходящее на Никольскую здание доходного дома, остальные сооружения были снесены в 1935 году). А начиналась Никольская сразу за Казанским собором — памятником преодоления российской Смуты и изгнания иноземцев из Москвы. Во время боев Второго ополчения с польским гарнизоном в обозе ополченцев находилась чудотворная икона Казанской Божией Матери. Ее заступничеству современники приписывали успех русского войска при взятии стен Китай-города 22 октября 1612 года. После освобождения Кремля от поляков князь Дмитрий Михайлович Пожарский (1578—1642) поместил икону в своем приходском Введенском храме на Лубянке, где для нее на средства князя был сооружен специальный придел. Позднее в честь чудотворной иконы по инициативе патриарха Филарета на Красной площади был построен деревянный Казанский собор, а князь Пожарский украсил образ «многой утварью». В 1632 году деревянный храм сгорел, а в 1635—1636 годах на его месте подмастерьем каменных дел Обросимом Максимовым был выстроен каменный собор. В храме, возвышавшемся прямо посередине базарного торжища, служили и проповедовали неистовые Аввакум Петров и Иван Неронов — родоначальники раскола.

В начале Никольской улицы слева и справа тянулись лавки Иконного ряда, в отличие от большинства рядов на Красной площади, располагавшихся параллельно Кремлевской стене. Адам Олеарий сообщает любопытную подробность о тамошней торговле: «Называют они торг иконами не куплею и продажею, а “меною на деньги”; при этом не торгуются»^{49}.

О том, как происходила эта «мена», дает представление описание XIX века:

«Покупатель, входя в лавку, говорил:

— Я бы желал выменять икону.

Продавец в ответ на это быстро снимал с своей головы картуз и клал его тут же на прилавок. Покупатель следовал примеру продавца и стоял также с непокрытой головой. Икона выбрана. Покупатель спрашивает:

— Сколько стоит выменять икону?

Купец назначает за нее баснословную цену. Начинался торг. Для большей убедительности продавец говорил, что он назначил цену божескую, потому что за икону торговаться грешно.

Покупатель с ним соглашался и покупал за “божескую цену”. Иконы “выменивали” большею частью рогожские и замоскворецкие купцы. Более интеллигентные покупатели не соглашались с “божескими ценами”, назначенными купцом. Просили его покрыть голову картузом и взять за икону половину “божеской цены”. Продавец быстро шел на уступку и продавал икону за предлагаемую цену»^{50}.

Слева за Иконным рядом находился монастырь Всемилостивого Спаса на Никольском крестце, что за Иконным рядом, или Заиконоспасский, а также «на Песках» — по характеру почвы, на которой стоял. Обитель была основана в 1600 году Борисом Годуновым. Перепись 1626 года упоминает в ней каменный собор, Святые ворота и деревянную церковь. В 1660—1661 годах князь Федор Федорович Волконский выстроил новый монастырский собор — двухэтажный, с верхней церковью во имя иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радость».

Этот монастырь прославлен в истории российского образования — еще в первой половине XVII века он упоминается в документах как «учительный». В 1664 году тут поселился ученый монах, белорусский выходец Симеон Полоцкий (1629— 1680). Поэт, философ, богослов, педагог и просветитель, Симеон внес значительный вклад в развитие российской культуры второй половины столетия. В числе других дел царь поручил Симеону руководство созданной в Заиконоспасском монастыре школой для подьячих Тайного приказа и патриаршего Казенного приказа. Учили их латыни, пиитике и риторике. Старостой этой школы стал Семен Медведев — в будущем монах Сильвестр, любимый ученик и продолжатель дела Полоцкого. С 1667 года Симеон стал учителем царских детей и приобрел большое влияние при дворе, которое усилилось с вступлением на престол его воспитанника Федора Алексеевича.

Вокруг Симеона сложился кружок образованных людей — книжников, ценителей поэзии, ориентировавшихся в своих культурных предпочтениях на западную традицию, пришедшую в Россию с бывших земель Речи Посполитой. Рассчитывая на покровительство царя, Симеон Полоцкий намеревался создать в Москве академию по типу Киево-Могилянской, которая должна была разместиться в Заиконоспасском монастыре, и, согласно «Академической привилегии», написанной Симеоном, иметь широчайшие полномочия: ее учителям, неподсудным властям, должны были поручаться духовная цензура, сыск и суд по преступлениям против веры и Церкви, а выпускники получали монопольное право на занятие должностей в высшем управлении государством. Инициатор не дожил до исполнения своих замыслов — в 1680 году он скончался и был похоронен в соборе Заиконоспасского монастыря. Стихотворную эпитафию на его надгробии, первую в России, составил Сильвестр Медведев.

Он же по поручению учителя продолжил дело создания академии. Но спустя два года умер царь Федор Алексеевич, после чего судьба академии сложилась иначе, чем задумывалось. Сильвестру удалось удержать за собой школу в Заиконоспасском монастыре, но у него было не более двадцати пяти учеников; к тому же положение школы и самого учителя было весьма шатким, поскольку к ней с подозрением относился патриарх Иоаким, осуждавший «латинство» Симеона и Сильвестра. Конкурентом этого учебного заведения была Типографская школа, находившаяся по соседству, на территории Печатного двора, которой руководил иеромонах Тимофей. Обучали там чтению, письму, греческому языку, пиитике, истории, богословию; в распоряжении учителей была богатая библиотека Печатного двора, а ученики получали стипендию за счет казны. В 1684 году в этой школе учились уже 168 человек

На основе этого учебного заведения патриарх и начал создание академии, для работы в которой пригласил ученых греков братьев-монахов Иоанникия и Софрония Лихудов. В 1685 году они стали преподавать в еще одной школе, созданной на территории Богоявленского монастыря. Так в треугольнике между соседними владениями, разделенными всего сотней-другой метров, расположились целых три учебных заведения — небывалый случай для Московского государства.

Патриарх увидел в Лихудах достойных исполнителей своего просветительского замысла, и все три школы постепенно соединили в одну, которую разместили в Заиконоспасской обители. Вскоре началось строительство трехэтажного здания академии («длиной 15, шириною 5 сажен 2 аршина»), к которому примкнул корпус для ректора и преподавателей. В месте соединения корпусов была сооружена башня, внутри которой находились лестницы, выводившие на второй и третий этажи. В сентябре 1687 года строительство было завершено, и вскоре туда переселились Лихуды с учениками. В те времена учебное заведение чаще всего именовалось «Спасскими школами». Наименование Славяно-греко-латинской академии закрепилось за ним только в XVIII веке.

Академия Лихудов состояла из трех классов-«школ»: нижней, средней и верхней. Принимались в нее люди грамотные, прошедшие курс «русской школы», существовавшей в качестве своеобразного подготовительного класса. В нижней школе учили греческому, в средней — грамматике и «свободным наукам», в верхней — пиитике, логике, физике. Занятия велись на греческом и латыни. Число учеников в разные годы колебалось от пятидесяти пяти до семидесяти четырех. Среди них были люди «всякого чина сего царствующего града Москвы», отпрыски влиятельных князей Голицыных и Одоевских соседствовали с сыном конюха и бывшими холопами. Учились в академии и духовные лица.

Становление академии пришлось на неспокойное время, когда шло противостояние между царевной Софьей и молодым Петром. В 1689 году Софья и ее сторонники потерпели поражение, покровитель академии князь В.В. Голицын был сослан, а в дело о покушении на Петра I облыжно замешали Сильвестра Медведева. Поначалу его заточили в тюрьму и после покаяния уже были готовы простить, но новый донос решил дело — 11 февраля 1691 года талантливый поэт, писатель и просветитель был обезглавлен на Красной площади. Вскоре поступил донос и на Лихудов, причем от самого иерусалимского патриарха Досифея. Их отстранили от преподавания в академии, но пока не трогали, разрешив даже преподавать итальянский язык служащим Печатного двора. Новый скандал разыгрался в 1698 году — ученик Лихудов дьякон Артемьев перешел в католичество и братьев убрали с Печатного двора в Новоспасский монастырь. В 1704-м на монахов обрушился еще один удар судьбы — после доноса о том, что они тайно переписываются с Константинополем, их сослали в Костромской Ипатьевский монастырь. В конце жизни братьям удалось вернуться в Москву, где Иоанникий скончался и был похоронен в соборе Заиконоспасского монастыря.

После удаления Лихудов из академии она начала приходить в упадок и, возможно, совсем прекратила бы существование, но в 1701 году ее попечителем стал местоблюститель патриаршего престола митрополит Рязанский Стефан Яворский. Он возродил академию, которая стала крупнейшим центром просвещения XVIII века и воспитала в своих стенах Л.Ф. Магницкого, М.В. Ломоносова, В. К Тредиаковского, А.Д. Кантемира, В.И. Баженова, С.П. Крашенинникова^{51}…

Напротив Николо-Греческого монастыря располагался другой древнейший монастырь Москвы — Богоявленский. В средневековых источниках к его наименованию прибавляется «на посаде», «за Торгом» или «за Ветошным рядом». Археологически установлено существование Богоявленской обители еще в эпоху князя Даниила Александровича. В первой половине XIV века иноком этого монастыря был святой митрополит Алексий. Его приблизил к себе митрополит Феогност, и со временем он стал ближайшим помощником владыки в управлении Русской православной церковью, а после кончины святителя — его преемником.

С самого своего возникновения монастырь пользовался покровительством влиятельных лиц, которые жертвовали ему крупные суммы и земельные владения. Строителями и благотворителями монастыря были бояре Вельяминовы, избравшие его своей усыпальницей. Эту традицию сохраняли и их дальние потомки в XVII столетии. В начале XVI века особые отношения сложились у монастыря с князьями Ромодановскими. Василий Васильевич Ромодановский принял в обители постриг с именем Вассиан. По-видимому, он пользовался значительным влиянием в обители. В 1511/12 году в перечне монастырских старцев он упоминается сразу после игумена и к тому же с княжеским титулом.

Брат Василия-Вассиана, князь Иван Васильевич Телеляш (лихач) в конце жизни составил духовную грамоту (1521/22), сохранившуюся в архиве монастыря, содержавшую описание многочисленных имений князя, в том числе и крупного владения внутри самого монастыря. Вероятно, Иван Ромодановский собирался принять постриг в обители, но ко времени написания духовной так и не стал монахом. В преддверии пострижения он жил в хорошо обустроенной усадьбе в монастырской ограде. Особножительный устав, существовавший в монастыре, дозволял такую вольность, впоследствии ставшую немыслимой (уже в 1547 году Богоявленский монастырь упоминается как общежительный). В обители князю принадлежали «келий», состоявшие из двух сеней с лестницами, двух горниц (одна из них «столовая»), башни-«повалуши», житницы, поварни, ледника и погреба. Эти хоромы, которые лишь условно можно назвать кельями в современном смысле слова, князь в духовной разделил между некими «своими старцами» Ларионом с товарищами и игуменом со священниками и братией. Что это были за княжеские старцы — иноки его вотчинного монастыря или бывшие холопы — непонятно. Однако монастырские власти, видимо, не роптали на распоряжения князя. Он более чем щедро одарил обитель земельными владениями, иконами и иными вкладами — его наследникам предписывалось доставлять в монастырь 11 пудов меда к Рождеству Христову и 50 пластей^[5] леща и язя «на завтрее» Петрова поста, «а давати тот мед и рыба до века»^{52}.

Как показали археологические исследования, белокаменный собор существовал в обители еще в XIV столетии (резные орнаментальные блоки, украшавшие его стены, обнаружены при раскопах и поступили в собрание Музея Москвы). В 1624 году он был перестроен, а в 1693— 1б97-м возведен новый храм, при этом прежний остался в нем в качестве нижнего храма с престолом во имя Казанской иконы Божией Матери. В 1697 году состоялось освящение северного придела нижнего храма во имя святителя Алексия митрополита Московского.

Уникальным комплексом, располагавшимся на Никольской улице, был Печатный двор. Его деятельности предшествовало существование другой московской типографии, которую историки называют анонимной, поскольку неизвестны ни ее местонахождение, ни имена печатников. Анонимная типография выпустила несколько книг в 1550—1560-х годах. Ее успехи навели царя Ивана Грозного на мысль о создании Печатного двора. На Никольской находилась каменная палата конца XV — начала XVI века (ее остатки обнаружены при археологических раскопках), которую около 1563 года приспособили под типографию. Именно здесь Иван Федоров 1 марта 1564 года закончил печатание первой русской датированной книги — «Апостола».

Федоров и его товарищ Петр Мстиславец проработали на Печатном дворе недолго. В опричнину, как свидетельствовал сам первопечатник, на них ополчились некие «начальники и священноначальники», которые «зависти ради многая ереси умышляли, хотячи благое дело в зло превратити». Федоров и Мстиславец бежали из Москвы, обосновались в Литве, где продолжили издание печатных книг, а типография после пожара 1571 года переехала в опричную столицу — Александровскую слободу. После смерти царя Ивана Грозного деятельность Печатного двора на Никольской возобновилась. В 1589 году Андроник Тимофеев сын Невежа выпустил Триодь постную, а в 1591-м — ее продолжение Триодь цветную; в 1594-м им был издан «Октоих», в 1597-м — «Апостол». На последнем издании впервые был указан тираж — 1500 экземпляров, из которых до нашего времени сохранилось 26.