Бедные богачи

Почему деньги мешают снастью

Должно быть, вы уже поняли, что большинство вещей, которые относятся к категории «роскошь», безвкусны и обременительны. Кому нужны трюфели, если есть све­жий хлеб, масло и соль? Хотя, наверно, будь селедка та­кой же дорогой, как и красная икра, то все Тани Гзель этого мира ели бы ее с большим благоговением, отведя мизинчик в сторону.

Если не бояться за свое существование и не терпеть нужду, платить за квартиру и иметь возможность поку­пать действительно необходимые веши, можно вести стильную жизнь и быть счастливым. А вот мечтая о бо­гатстве, вы станете все время сравнивать то, что имеете и что могли бы иметь, и вам будет трудно угодить. В этом случае один из самых верных способов сделать себя не­счастным — играть в лотерею.

Счастье не зависит от размера банковского счета. Са­мое баснословное богатство не в силах осчастливить че­ловека. Многие богачи знают это и хотят жить «просто», но, как они ни стараются избавиться от груза благосостояния, он все равно не дает им целиком окунуться в «simple life». А вот стильному бедняку не надо прилагать никаких усилий, чтобы освободиться от тяжкого груза. Его к этому принуждает ситуация. Богачи всегда остаются пленниками своих денег — и если хранят их как зе ницу ока, и если бегут от них. Именно богачи — как бы капитализм ни старался убедить нас в обратном — са­мые бедные люди. Они вызывают зависть, потому что много зарабатывают, а им впору вызывать жалость и со­страдание.

Большинство богачей живут в страхе, что их ограбят Я знаком с одной супружеской парой, которая живет на прибрежной вилле в Сен-Тропе, — казалось бы, о таком можно только мечтать. Однако бедные супруги словно за решеткой сидят. На вилле хранится множество дорогих предметов искусства: у входа стоит скульптура Джакометти, в столовой висит картина Ренуара, в гостиной — Пикассо. Поэтому страховая компания согласилась вы­дать полис лишь при одном условии: кто-то всегда дол­жен находиться дома и на участке круглые сутки будут дежурить охранники. Супруги, купившие виллу, чтобы красиво провести остаток жизни на Ривьере, ни на ми­нуту не покидают свое владение вместе. Им приходится мириться с тем, что вечером, когда они сидят в своей зо­лотой клетке, каждые полчаса в окно заглядывает усатый страж, дабы удостовериться, что все в порядке.

Одного из беднейших богачей, которого мне доводи­лось встречать, зовут Марк Рич. И это не псевдоним. Свое состояние американец сколотил на торговле сырь­ем, причем не обошлось без укрывательства от налогов, мошенничества и нелегальных сделок с Ираком и Ли­вией, после чего он попал в черный список ФБР. Мис­тер Рич бежал от преследования в Швейцарию и посе­лился в кантоне Цуг, из которого не решался выезжать, опасаясь ареста. В скором времени у американца, кото­рый имел привычку летать по всему свету на своем реак­тивном самолете, начались острые приступы швейцар­ской клаустрофобии. От этих приступов Рича спас Билл Клинтон, амнистировавший его своим последним ука­зом. До сих пор неизвестно, отблагодарил ли Рич своего благодетеля многозначным счетом в швейцарском бан­ке или нет, однако сам он стал образцом заключенного роскошной тюрьмы, того типа людей, который часто встречается в Цуге, Монте-Карло или на Бермудах. Этибеглецы от налогов особенно заслуживают сострадания. Люди, которые могли бы позволить себе жить в любой точке земного шара, должны селиться в какой-нибудь дыре вроде Цуга, потому что им очень не хочется отда­вать несколько миллионов налоговой службе. Потеря этих денег никак не отразилась бы на уровне их жизни, однако жадность заставляет богачей влачить жалкое, одинокое существование в ненавистном им месте.

Пару слов по поводу одиночества. В Мюнхене я знал одного очаровательного молодого человека, который вырос в небогатой семье, но уже в юности стал много за­рабатывать, подписав контракт с главной футбольной командой города. Однако ему совершенно не хотелось заводить новых друзей. Но когда теперь он гулял по го­роду с давними приятелями, было видно, что их отноше­ния изменились. Он постоянно расплачивался за всех, отчего друзья стали чувствовать себя неловко. Появи­лись новые знакомые, которым нравилось развлекаться за чужой счет. Постепенно встречи со старыми друзьями сошли на нет, потом он избавился от свиты нахлебни­ков, и теперь его можно увидеть лишь среди людей, ко­торые получают примерно столько же, сколько он. Толь­ко в их обществе он может быть уверен, что его не используют. Круг его знакомых стал намного однообраз­нее и скучнее.

Особенно неприятной стороной богатства является то, что богатые всегда хотят, чтобы их любили не ради денег. Им невдомек, что любить «ради денег» нельзя. Можно любить, не обращая внимания на деньги, пото­му что богатство делает людей претенциозными и при­дирчивыми, капризными и закомплексованными. Этому феномену посвящено множество книг, тысячи театраль­ных пьес и фильмов. Ведь богатые женихи и невесты больше всего боятся свадьбы по расчету. И чем сильнее эти опасения, тем вероятней, что они осуществятся, принцессу Монако Каролину постоянно предостерегали от замужества с красавцем, который польстится на ее деньги. В результате она вышла за Филиппа Жуно, кото­рый был воплощением всего, что так не нравилось роди­телям. Есть даже такой анекдот. Две нью-йоркские даны встречаются после долгой разлуки. У одной на пальце красуется огромный брильянт. «Ах, какой он чудес­ный», — восхищается другая. «Да, — говорит первая, — жаль только, что над ним тяготеет проклятие Платни-ка». — «Какое такое проклятие Платника?» — «Мистер Платник».

Абсолютное большинство богачей — разумеется, за ис­ключением моих друзей-миллионеров — просто невы­носимы. По-человечески с ними можно общаться, толь­ко если им богатство досталось по наследству. В таком случае они или стараются помогать другим, или притво­ряются, будто у них нет денег, что, наверно, весьма не­просто.

В Гштаде я однажды попал в компанию молодых лю­дей, детей очень состоятельных родителей. Гштад — это небольшая деревенька в Бернских Альпах, куда време­нами съезжается столько богачей, что тихие улочки вме­щают в себя больше денег, чем все страны—кандидаты на вступление в ЕС, вместе взятые.

Бернские горцы, слывущие мрачноватым народом, относились к заполонившим их родные места миллиар­дерам как к корове, дающей большой удой: недоверчиво и удивленно. А тинейджерам, чьи фамилии значатся в списках Доу-Джонса, в такой глуши было явно неуют­но. Приехав сюда, они сделали большое одолжение ро­дителям. Ни внешностью, ни манерами они старались не показывать своего богатства. Ходили в затасканных джинсах, какие можно увидеть по MTV на братве из гет­то, слушали «Эминем» и «Стрите», болтали только о том, как им нравится «нормальная жизнь». Один из них гово­рил, что уехал из отцовского дома на авеню Фох и пере­брался в квартиру на окраине Парижа, откуда каждый день добирается до школы на метро. Другой уверял, что отец дает ему очень мало денег. Этот мальчик, когда ему надоело, что фамилию отца все время переспрашивают («Делл? Случайно, не ваша семья владеет «Делл Ком­пьютере?»), сменил ее на девичью фамилию матери. Тре­тий был отчаянным антиглобалистом. На каникулах он всегда ездил на встречи «Большой восьмерки» и тому по­добные мероприятия. С необыкновенной гордостью он рассказывал о том, как «тогда в Давосе» был сорван Все­мирный экономический форум.

То, что наследство может и навредить, доказывает случай одного моего знакомого. Его отец, предпринима­тель-миллионер, всегда мечтал, что сын пойдет по его стопам: закончит тот же университет и в один прекрас­ный день займет его место во главе предприятия. А сын, как часто бывает в подобных случаях, совсем не разде­лял взглядов отца. Он хотел стать художником. Отец пригрозил урезать или совсем прекратить ежемесячные выплаты, но, разумеется, до сих пор не сделал ни того, ни другого. Подобное положение стало настоящей ката­строфой для молодого человека, имя которого я не хочу называть из дружеских чувств. Сегодня он работает в своей мастерской на севере Лондона, рисует одну карти­ну за другой, но вряд ли когда-нибудь станет знаменитым, потому что в отличие от коллег из соседних мастер­ских у него всегда найдутся деньги, чтобы оплатить аренду. Талантом он, может, даже превосходит своих ни­щенствующих собратьев, однако ему, естественно, не хватает стимула добиваться большего. Именно такие случаи имел в виду Жан Поль, когда говорил, что «под золотыми горами и трона и наверняка погребен не один гигант духа».

Много лет наблюдая за сверхбогатыми людьми, я заме­тил интересный феномен: богачи, обладающие чувством такта, с юных лет пытаются вести себя как можно проще и чем они богаче, тем больше им нравится имитиро­вать «нормальную» жизнь. Чем просторнее их загород­ные дворцы, тем привлекательнее для них маленькая городская квартира со всеми удобствами. Роскошью считается не сидеть за накрытым другими столом, а пой­ти на рынок (или лучше — в супермаркет) и, вернувшись домой с туго набитыми пластиковыми пакетами, самому приготовить еду и вымыть посуду.

Точно так же читатели глянцевых журналов пытают­ся подражать привычке богатых проводить летний от­пуск на яхте. Яхта — это походная жизнь для состоятель­ных людей. Они спят вдвоем или втроем в тесной каютке и кое-как умываются в ванной комнатке, которую ван­ной-то и не назовешь. Им нравится ходить целый день в футболке и вести простой образ жизни. А вышеупомяну­тые читатели журналов разглядывают фотографии грею­щихся на солнышке богачей и воображают себе всякую всячину. На самом деле богачи отчаянно пытаются под­ражать читателям тех же журналов — просто они не чи­тают на солнце, жалея глаза.

Попытки богатых вести простой образ жизни можно воспринимать с улыбкой или называть декаденством. А ведь они немногим отличаются от попыток Отто Горо­жанина приобщиться к природе прогулками, походами и пикниками на открытом воздухе. Ведь походники то­же берут с собой палатку и прочие блага цивилизации, а люди, выбирающиеся на пикник, жарят купленные в магазине сосиски. Собираясь на прогулку, люди не ищут полного единения с природой, а надевают удобные бо­тинки и куртки. Подышав свежим воздухом, они хотят снова вернуться к родному очагу. Так что у всех нас, ес­ли говорить начистоту, стремление к «простой жизни» сводится лишь к символическим жестам.

Высокооплачиваемые менеджеры и медийные мил­лионеры, пресытившиеся путешествиями на Красное море и Маврикий, нашли для себя новый способ время­препровождения: они нанимаются пастухами на аль­пийские луга. Несколько швейцарских туристических агентств предлагают подобную работу и с трудом отби­ваются от уймы желающих. Однако еще задолго до по­явления широкого интереса к «отпуску на крестьянском дворе» высшие слои общества любили отдыхать среди крестьян от ужасов цивилизации. В романе Толстого «Анна Каренина» есть замечательное место, которое может послужить тому иллюстрацией. Богатый поме­щик Левин, осматривая свое имение в пору сенокоса, решает сам пойти на луг с косой в руках. Работа достав­ляет ему такое удовольствие, что он хочет провести сре­ди косцов несколько дней. Дальше приводится следую­щий диалог между Левиным и его братом Сергеем Ивановичем:

«— Я очень люблю эту работу, — сказал Сергей Ива­нович.

— Я ужасно люблю. Я сам косил иногда с мужиками и завтра хочу целый день косить.

Сергей Иванович поднял голову и с любопытством посмотрел на брата.

—То есть как? Наравне с мужиками, целый день?

—Да, это очень приятно, — сказал Левин.

—Это прекрасно, как физическое упражнение, толь­ко едва ли ты можешь это выдержать, — без всякой на­смешки сказал Сергей Иванович.

—Я пробовал. Сначала тяжело, потом втягиваешься. Я думаю, что не отстану...

—Вот как! Но скажи, как мужики смотрят на это? Должно быть, посмеиваются, что чудит барин.

— Нет, не думаю; но это такая и веселая и вместе трудная работа, что некогда думать.

— Но как же ты обедать с ними будешь? Туда лафи­ту тебе прислать и индюшку жареную уж неловко.

— Нет, я только в одно время с их отдыхом приеду домой».

В итоге Левин так и не возвращается домой, чтобы поесть жареной индюшки, потому что предложенная стариком крестьянином «тюрька была так вкусна, что Левин раздумал ехать домой обедать».

Французская королева Мария-Антуанетта тоже была горазда на выдумки: она велела построить в версальском парке небольшую деревеньку. Королева надевала про­стой крестьянский наряд, соломенную шляпку, пила парное молоко, ела свежий хлеб, масло и сыр. Даже во время осады Бастилии королева орудовала подойника­ми из севрского фарфора и чашками, сделанными по форме ее груди, получившими название «sein de la reine» («грудь королевы»). Такое экстравагантное поведение свидетельствует о том, что стремление к «простой жиз­ни» появляется из совершенно понятного, зачастую от­чаянного желания хоть на короткое время освободиться от власти денег.

Прямо противоположный опыт временного погружения в мир роскоши из мира бедности может быть весьма по­лезным. Главное, уметь сопоставлять контрастные впе­чатления и не уподобляться игроку в лотерею, который жаждет того, чего не получит, а если и получит, то не станет счастливым.

Одним из самых контрастных впечатлений в моей жизни стала поездка в гости к султану Брунея, Ведь ес­ли у богатых есть чувство вкуса, то они тянутся к обще­нию с «нормальными» людьми. Королева Великобрита­нии однажды сказала, что в узкий круг ее друзей входят только новые бедные. Большинству богачей редко уда­ется прорвать оболочку окружающего их мыльного пу­зыря. И они пользуются любым случаем (например, уче­бой в школе или службой в армии), чтобы обзавестись друзьями и приобщиться к настоящей жизни.

Во время учебы в военной академии брунейский сул­тан подружился с сыном английского фермера. И когда тот несколько лет назад решил жениться, султан вос­пользовался возможностью вырваться из замкнутого ми­ра дворцового протокола и поехать на празднование свадьбы в Англию. Там, посреди английских пампасов, мы с женой и познакомились с одним из самых богатых людей на планете, а он пообещал пригласить нас когда-нибудь к себе.

Когда примерно полгода спустя ранним утром в квартире зазвонил телефон и на другом конце вежливый голос стал что-то говорить с сильным иностранным акцентом, я был уверен, что это владелец киоска на углу, торгующий кебабами, спрашивает, может ли его дочь се­годня снова погулять с нашей собакой. Прошло некото­рое время, пока я догадался, что со мной говорит чело­век, у которого родной язык малайский. И этот человек приглашает меня отпраздновать пятьдесят седьмой день рождения брунейского султана.

Разумеется, мы приняли приглашение. Однако нере­шенным оставался один щепетильный вопрос: как нам добраться до Брунея? Каким-то образом мне удалось объяснить личному секретарю султана, что мы бы с ра­достью приехали к ним в гости, но авиабилеты на дру­гой конец земного шара в клочки разорвут весь семей­ный бюджет. В результате мы полетели на самолете местной авиакомпании «Брунейские королевские авиа­линии». В той графе билетов, где обычно написано «No changes, no refunds»*, было помечено «On Royal Brunei Government expenses»**.

Билеты нам доставили весьма оригинальным спосо­бом. Король же не приглашает никого сам, а поручает это своим придворным. И еще королевские приглаше­ния не посылают по почте, а доставляют лично. Так что сотрудника берлинского посольства попросили отвезти приглашение к нам домой. Тогда мы еще жили в райо­не Кройцберг, и наша квартира располагалась в ново­стройке возле того самого киоска с кебабами. Архитек­тор, проектировавший здание, позаботился о том, чтобы у входа, над почтовыми ящиками, был неболь­шой навес. Сам он приехал из Беблингена и не пони­мал, что под навесом сразу начнут собираться все кройцбергские бомжи. Здесь можно было укрыться от Дождя и ветра, отдохнуть от палящего зноя. А так как чистота и опрятность, увы, не относятся к числу добро­детелей кройцбергских бомжей, то у входа постоянно валялись осколки пивных бутылок, горы сигаретных бычков и стоял запах уборной.

*Обмену и возврату не подлежит (англ.).

**За счет брунейского правительства (англ.).

Наверное, сотрудник посольства решил, что попал в Калькутту, когда шофер остановил машину перед нашим подъездом. Думаю, удивились и бомжи, увидев, как он вышел из «мерседеса» со штандартом, пробрался мимо них и оставленных ими нечистот и опустил приглашение в наш почтовый ящик. Оно было отпечатано на бумаге ручной выделки, которую почти нельзя было согнуть. Это была не обычная печать. Буквы были оттиснуты едва ли не золотом. Эти приглашения я решил сохранить, ведь одна их материальная стоимость способна прокормить нашу семью в небогатую заработками зиму.

Спустя несколько недель мы с Ириной поднялись на борт самолета «Брунейских королевских авиалиний», который раз в неделю летает из Франкфурта до Брунея Даруссалама (в переводе: «Бруней, оплот мира») через Дубай. Как только мы вошли в салон, наша немецкая, полная финансовых тягот жизнь осталась далеко позади. Мы летели первым классом, а в арабских авиакомпани­ях это гарантирует великолепный сервис, который лич­но я оценил сполна. Я ни на секунду не смыкал глаз, чтобы не пропустить ни одной мелочи, а Ирина преспо­койно дремала, словно мы ехали на рейсовом автобусе из Котбуса в Эйзенхюттенштадт. Каждый час из своей кабины выходил капитан и осведомлялся о нашем само­чувствии. А у нас все было просто замечательно! Я бы с удовольствием еще летел и летел, но самолет приземлил­ся, и нам пришлось выйти из него и окунуться в жаркое и влажное брунейское утро.

В аэропорту нас встречала делегация из двенадцати придворных, которую возглавляла сестра султана. Среди придворных стоял и советник посольства Германии в Брунее, который даже не предполагал, кого, собственно, дожидается и зачем. Прибытие немецкого графа с супру­гой даже самый исполнительный немецкий служащий никогда не воспримет как «официальный визит». Вот ес­ли бы прилетал депутат крейстага, тогда ладно, но приезжать в аэропорт из-за частного визита людей, о кото­рых МИД Германии не мог сообщить ничего особенно­го, советнику казалось излишним.

Колонна «роллс-ройсов» отвезла нас в дом для гостей султана, где температура была такая же, как внутри хо­лодильника. Приветливые слуги вносили наш багаж, по­ка я осматривал дом, а жена принимала ванну. При этом каждый из нас сделал открытие. Жена поняла, что даже богатейший человек в мире не всегда может позволить себе горячую воду — вода в ванной была чуть теплой. А я понял, куда исчезают с аукционов импрессионистов картины Моне и Сезанна, когда публике объявляют, что их приобрел покупатель, пожелавший остаться неизве­стным.

После официальных торжеств в честь дня рождения султана, военного парада, вручения орденов и банкета нас пригласили на аудиенцию во дворец, который, каза­лось, был построен исключительно из мрамора и золота. Везде стояли вазы, но не с живыми цветами, а с искус­ственными, из драгоценных камней. Мы подарили сул­тану маленький глиняный сосуд в стиле модерн произ­водства королевского фарфорового завода, так как единственным материалом, пришедшимся по душе сул­тану и по кошельку нам, была глина.

К счастью, султан вырос и жил в той среде, где по­дарки делают прежде всего гостям. Каждое утро к нашей двери приносили по небольшому презенту: одни часы Ирине, другие — мне. Жаль, что мы пробыли там всего два дня. Когда немецкие банки опять стали отказывать­ся оплачивать мои счета, у меня порой возникало иску­шение продать подарки султана. С другой стороны, я чувствую, насколько это стильно: не иметь возможнос­ти оплатить счет, однако носить на руке механизм швей­царской фирмы, который стоит дороже многих легковых автомобилей.

Не так-то легко было вернуться из прекрасного дале­ка в маленькую кройцбергскую квартирку, где меня жда­ла стопка писем с просьбой погасить задолженность и CMC-сообщение об отключении услуг на исходящие звонки с дружеской подписью телефонной компании. Тем не менее я окончательно понял: глупо пытаться пе­ренести размах чужой жизни на свою. Тот, кто так посту­пает, никогда не почувствует себя богатым: сколько бы он ни накопил денег, всегда найдется другой богач, у ко­торого их больше. А копить можно до бесконечности. Поэтому лучше научиться чувствовать себя богатым с тем имуществом, которое при тебе. Иначе можно вечно ощу­щать себя бедняком, не имея того, что есть у других.

Однажды мне довелось брать интервью для журнала «Эсквайр» у Аднана Кашогги, которого в восьмидесятых часто называли самым богатым человеком на планете. Он сидел в своем личном Boeing business jet (реактивном «боинге») в лондонском аэропорту Хитроу, когда грузо­вой автомобиль врезался в хвост его самолета. И пока он дожидался замены транспорта, я взял у него интервью. Из здания аэропорта мы видели, как к соседнему терми­налу подогнали «Гольфстрим V» сэра Джеймса Голдсмита. Кашогги не мог оторвать глаз от этого чуда техники. Белый фюзеляж был украшен полосками темно-зелено­го цвета (British racing green), тянувшимися вдоль всего корпуса. На хвосте вместо привычных инициалов был нарисован скорпион. От прежней невозмутимости мое­го собеседника не осталось и следа. Он начал говорить о всевозможных преимуществах «боингов», хотя было очевидно, что ему просто захотелось такой же самолет, как у Голдсмита.

Стремление ни в чем не отставать от других — один из вернейших способов лишить себя счастья. И не важ­но, на каком уровне достатка это стремление начинает развиваться. Счастье возможно лишь при условии, что человек умеет быть довольным тем, что у него есть, и не завидует состоятельным людям. А тот, кто хочет жить не по средствам, обречен на неудачу.

Вероятно, у богатых есть только один способ вести не­принужденную жизнь. Апостол Павел открыл его почти две тысячи лет назад, когда сказал, что «имеющие долж­ны быть, как не имеющие». Тот, кто живет по возмож­ностям, обладает многими преимуществами — напри­мер, хорошим вкусом. Вспомним хотя бы Розамунду Пилчер*. Родители ее были зажиточными англичанами, а она, выйдя замуж, поселилась в Шотландии, в про­сторном загородном доме. Когда к ней пришла извест­ность, она отнюдь не стала обустраивать жизнь на ши­рокую ногу, и, после того как гонорары за ее книги превысили миллион фунтов стерлингов, Пилчер вовсе сделала то, на что не решилось бы большинство из нас: они с мужем переехали из загородного дома в неболь­шой коттедж.

У максимы апостола есть и практическое значение. Тому, кто имеет, словно не имеет, не придется перекра­ивать свою жизнь, если в один прекрасный день он ли­шится своего состояния. Чем дороже привычки, чем вычурней мечты, тем больнее внезапное падение. Ког­да Карл Маркс оказался беженцем в Англии, то в отли­чие от своей жены Дженни, уроженки Вестфалии, вел себя далеко не лучшим образом. Маркс привык к мно­жеству слуг и скандалил из-за того, что его жене прихо­дилось готовить. А вот сама супруга была более кротким созданием и, нисколько не унывая, великолепно овла­дела кулинарным искусством. У нее было то, чего явно недоставало ее мужу: способность мириться с обстоя­тельствами.

Что же сказать о тех, кто вышел за рамки апостоль­ской максимы и совершенно отказался от обремени­тельного имущества? Кто заслуживает большего восхи­щения: те, кто стойко переносят потери, или те, кто Целиком отказываются от владения материальными бла­гами? На первый взгляд полный отказ от власти, денег и социального положения выгладит благороднее, но, по-моему, в нем всегда остается доля какой-то неестествен­ности.

* Современная английская писательница, книги которой приобрели особую популярность в Германии, поскольку были экранизированы немецким телеканалом ZDF.

Когда в истории или литературе нам встречаются лю­ди, прославившиеся своим пренебрежительным отно­шением к собственности, в большинстве случаев мы имеем дело с Детьми очень богатых родителей. Алексий, отпрыск римских аристократов, живший безвестным нищим под окнами родителей и питавшийся объедками с их стола, Франциск Ассизский, сын торговца сукном, и святая Клара, его спутница, ушедшая за ним от бога­тых родителей, Сиддхартха, сын брахмана, — слишком часто знаменитыми аскетами становились дети из знат­ных и состоятельных семейств.

Особенно выразительный пример — философ Люд­виг Витгенштейн. В пьесе Бернхарда «Племянник Вит­генштейна» племянник бросает дяде такой упрек: «Муль­тимиллионер и сельский учитель в одном лице — не кажется ли тебе, что это слишком?»

Людвиг Витгенштейн родился в богатейшей семье Австрии. Его слава во многом подкреплялась репута­цией аскетичного денди. Он гордился своей самоотре­шенностью, кичился своей бережливостью. Пройдя солдатом Первую мировую войну, Витгенштейн отка­зался от прав на наследство в пользу братьев и сестер. Вместо того чтобы изучать философию в университете, он стал сельским учителем в каком-то горном захолус­тье и лишь позже превратился в величайшего мыслите­ля своего времени, которого боготворили студенты. Пока кембриджские профессора еще ходили по улицам в мантиях, Витгенштейн намеренно одевался в поно­шенный твидовый пиджак. Целое поколение кемб­риджских студентов копировало поведение Витген­штейна до мельчайших подробностей. Они спали на узких кроватях, овощи носили в сетках, чтобы те «ды­шали», а ели совсем немного, в основном пареный сельдерей, пили кипяченую воду. Правда, сам Витгенштейн, когда ему надоедала аскеза, отдыхал от нее у своих родственников в Австрии.

Как бы человек ни старался, а от аристократических привычек избавиться сложно. Люди, знавшие Витген­штейна лично, утверждают, что его умеренность была исключительно показной. Чрезвычайная проницатель­ность ума сочеталась в нем с заметным высокомерием. При всей отрешенности у него всегда сохранялись мане­ры представителя высшего венского общества.

В качестве другого примера можно привести Уилья­ма С. Берроуза, с которым я познакомился благодаря своему другу, коллекционеру Карлу Ласло. Берроуз был одним из основателей движения битников вместе с Ал-леном Гинзбергом и Джеком Керуаком. В знак недо­вольства цивилизацией он вел подчеркнуто антибуржу­азный образ жизни, но всегда оставался отпрыском богатых южан, предпочитавшим, как большинство бух­галтеров, серые костюмы. Его дед был изобретателем счетной машины и основателем могущественной корпо­рации «Берроуз». А внучок Билл жил в Нью-Йорке сре­ди сутенеров и уличных воров, обирал пьяных в метро, чтобы купить очередную дозу героина, а после перебрал­ся в Танжер и писал романы о жизни низших слоев об­щества.

Когда Гинзберг и Керуак, у которых не было бога­той родни, хотели подшутить над Берроузом, они вспо­минали об инвестиционных фондах, созданных для него родителями. Фондов-то, конечно, никаких не бы­ло — Берроузу во время путешествий по Южной Аме­рике однажды даже пришлось продать свою пишущую машинку. Тем не менее на протяжении многих лет он ежемесячно получал деньги от отца и свои первые кни­ги (в том числе роман «Джанки») издавал под псевдо­нимом, опасаясь лишиться родительского воспомоществования. Несмотря на то что Берроуз воспевал мелких жуликов, промискуитет и наркотическую зави­симость, ничто не заставляло его жить в этой среде, она требовалась ему только для чувственного и интеллектуального удовлетворения. Качеству его прозы подобная смесь буржуазности и уличных материй повредить ни­как не могла. Напротив, она только повышала притяга­тельность его книг.

Эрнесто Че Гевара тоже относился к числу простых денди. Че превратился в культовую фигуру целого поко­ления, стал мучеником и мстителем за обездоленных, но ему никогда не удавалось скрыть свое знатное проис­хождение, хотя он и демонстрировал открытое прене­брежение к деньгам и разделению общества на социаль­ные классы. После свержения Батисты в 1959 году Гевара стал президентом Национального банка Кубы и министром национальной промышленности, а прозви­ще Че сделалось нарицательным и приобрело значение «дружище, приятель». Че Геваре нравилось принимать гостей в незаправленной рубашке, положив ноги в ды­рявых носках на письменный стол. Его вдохновляла идея отмены денег на Кубе, мораль, ориентированная на общее благо, должна была стать двигателем экономики и общественной жизни. При этом Че выступал и в роли палача: он вынес более двухсот смертных приговоров, один из которых привел в исполнение собственноручно.

Когда его миссия на Кубе была закончена, Гевара от­правился в Конго, чтобы разжечь там мировую револю­цию. Затея не удалась во многом потому, что конголез­цы не доверяли революционеру-аристократу. В итоге Гевара перебрался в Боливию, где с небольшим отрядом своих приверженцев пытался устроить государственный переворот. Однако боливийские крестьяне не видели в нем освободителя. Самые бедные из них владели крохот­ным участком земли и не подходили на роль тех неиму­щих, о которых часто рассуждал Че. Но революционера это нисколько не смущало: скромные потребности бо­ливийских крестьян казались ему незначительными в масштабах мировой революции — в этом он оставался верен высокомерию верхних социальных слоев. Когда спецподразделения ЦРУ захватили его отряд в октябре 1967 года посреди джунглей, у Гевары нашли двое часов «ролекс» и пятнадцать тысяч долларов.

После того как Че тайно казнили, он стал современ­ной альтернативой Христу, а его портрет — модным ак­сессуаром, которым поп-индустрия отомстила пуритан­ской революции. Теперь без труда можно купить пиво «Че» и сигары «Че», производство которых стало, пожа­луй, величайшим наказанием революционно настроен­ному аристократу. То, что Гевара был ярым палачом, что он разозлился на Хрущева за ненанесение ядерного уда­ра по Америке во время Карибского кризиса, никак не повредило мифу. От Гевары остался образ аскета-аль­труиста, ратующего за права бедняков. А на самом деле бедняки на Кубе, в Конго и Боливии бежали без огляд­ки, заслышав имя аргентинского аристократа и студен­та-медика, «дружищи» Гевары.

Из мифологизированных за свою скромность персо­нажей мировой истории, добровольно отказавшихся от материального достатка, самым известным, безусловно, является Франциск Ассизский, которого церковь почи­тает как одного из главных святых и основателя знаме­нитого ордена. Для Франциска, сына богатого торговца сукном, стоимость денег никогда не превышала стоимо­сти... дерьма. И он постоянно твердил об этом своим братьям по ордену. Когда какой-то прихожанин однаж­ды оставил под крестом несколько монет, а один из бра­тьев взял их, собираясь выбросить в окно, Франциск строго наказал своего ученика за то, что тот прикоснул­ся к деньгам. После чего монаху пришлось собрать мо­неты, надев на руку мешок, и отнести их на навозную кучу, где им было самое место.

В пору своей юности Франциск стал свидетелем од­ного из первых успешных восстаний буржуазии против аристократов. В 1198 году ассизцы захватили замок, на руины которого можно взглянуть по сей день, и с удиви­тельной быстротой возвели оборонительную стену во­круг города. Франциск, которому по происхождению следовало бы поддерживать аристократов, на горе родителям разделял взгляды восставших. Когда в 1203 году бежавшим в Перуджу аристократам удалось-таки отвое­вать Ассизи в битве при Коллестраде, Франциск, как и сотня других молодых ассизцев, сражался на стороне бунтарей, был схвачен и брошен в тюрьму. После этого он окончательно порвал со своим прошлым и основал орден нищенствующих монахов.

Гилберт К. Честертон, написавший биографию зна­менитого святого, предлагает нам воспринимать Фран­циска как милого сумасброда («loveable lunatic»), как че­ловека, который, слишком уж соблюдая рыцарский этикет, характерный для его времени, дошел до чудаче­ства: проповедовал птицам и просил прощения у стуль­ев, прежде чем на них сесть. Франциск видел во всем проявление божественной природы и поэтому благого­вейно относился к любому творению Создателя.

Если бы Франциск жил сегодня, то его родители дав­ным-давно упрятали бы его в психиатрическую лечеб­ницу. Радикальность святого вызвала бы, мягко говоря, непонимание. А ведь именно эта радикальность Фран­циска так восхищает людей. Что же касается его духов­ных воззрений, его благоговения перед мирозданием, то они не утратили актуальности и сегодня, когда люди при помощи эзотерики ищут утраченную связь с космосом и полагают, что потребление дешевого мяса со скотобой­ни — одно из основных прав человека. И хотя трудно оценивать поведение человека, который жил восемь ве­ков назад, ригоризм святого Франциска (например, по сравнению с убежденностью святого Бенедикта в том, что роскошь и аскеза одинаково вредят духовной жизни) кажется некатолическим. Во всяком случае, чувство ме­ры, temperantia, явно не принадлежало к числу главных добродетелей Франциска.

Вероятно, только бедные люди могут вести богатую жизнь. Только тот, у кого нет денег, может почувство­вать нечто именуемое роскошью, а для богача рос­кошь — это бремя. Человек, который не способен позволить себе ужин в дорогом ресторане, но пришел туда по приглашению, сможет получить большое удовольствие. А вот богач будет все время переживать из-за того, что у Эберлинов* или в «Серебряной башне»** цыплят гото­вят вкуснее.

Так что настоящая бедность присуща именно бога­чам. Ведь деньги — это наркотик, отдаляющий от жиз­ни, позволяющий укрыться за неким фасадом: путеше­ствиями или одеждой из престижных ателье. У кого на счету слишком много денег, может бежать от жизни на реактивном самолете в Нью-Йорк или Сен-Тропе, оста­навливаясь в самых дорогих отелях, и оставаться таким же несчастным, как и прежде. Счастье всегда подразуме­вает некоторую долю смирения, а смирение с трудом да­ется богатым. Способность признавать собственные ошибки, ценить других людей независимо от их соци­ального статуса напрочь отсутствует у большинства со­стоятельных людей.

Беднее богачей, пожалуй, только бедняки, которые стремятся стать богачами. Единственный игрок в лоте­рею, которым я не перестаю восхищаться, проживает в земле Северный Рейн—Вестфалия. Всю свою жизнь он каждую неделю играл в лотерею и, разумеется, даже не мечтал, что ему повезет. А в один прекрасный день вы­играл 9,1 миллиона евро. Сперва он пребывал в состоя­нии шока, а потом, оставив себе 10000 евро, пожертво­вал остальное на благотворительность. И сделал он это для того, чтобы его жизнь не вышла из привычного рус­ла. Chapeau!***

*Прославленная династия французских рестораторов.

** Знаменитый парижский ресторан.

*** Умница! (фр.)