Гг. Баязид II

1414–1492 гг. Джами, суфийский поэт, биограф

1445–1505 гг. Джаляляддин Суюти, полигистор и энциклопедист

1468–1492 гг. Сонни Али строит империю сонгаи, начав с завоевания Тимбукту

1492 г. Государство Насридов в Испании захвачено христианами

1502–1524 гг. Исмаил, наследник шейхов Сефевидов в Ардебиле, став шахом Ирана, провоцирует преследования шиитов в других регионах

Существовали две важные группы, относительно не обремененные обязательствами в индивидуалистском городском обществе. Крестьяне находились в финансовой и культурной зависимости от городов, а также не отличались склонностью к авантюрам – им нужно было заниматься своим тяжелым каждодневным трудом. Но кочевники по природе своих кочеваний были не только независимы, но и дисциплинированны, несмотря на отсутствие связей, присущих оседлому обществу. Именно кочевые горцы – превратившиеся в наемников – основали династию Буидов. Степные кочевники собирались в более крупные объединения, чем их собратья в горах или пустынях, и соответственно, обладали большим военным потенциалом. Благодаря способности подавлять сопротивление именно степные номады основали империю Сельджуков. Вторая группа, отличавшаяся известной сплоченностью – это воины‑рабы. Как мы уже наблюдали в классический период правления Аббасидов, когда ни один слой населения не был готов эффективно поддержать правительство, последнее посчитало, что для него надежнее всего положиться на военных, не связанных с населением в целом и подчинявшихся только ему. В исламском обществе такую роль могли играть прежде всего рабы: они были чужаками (поскольку происходили из‑за пределов Дар‑аль‑ислама) и не имели корней. Не будучи привязанными ни к чему (кроме как друг к другу), они развили нерушимый командный дух. Несмотря на все связанные с этим опасности, Саманиды продолжали использовать их вслед за Аббасидами. Династию Газневидов основали именно военачальники‑рабы (или скорее, освобожденные рабы) при помощи своих войск. Когда Сельджуки достигли процветания и больше уже не могли полагаться на верность своих племен и кочевой опыт, они тоже обратились к практике использования воинов‑рабов, и многие из их освобожденных военачальников тоже основали династии.

Естественно, эти два источника военного контингента имели весьма схожую этническую принадлежность. Степные кочевники обладали потенциальными военными ресурсами, способными перевесить ресурсы любого другого вида кочевников, и те же степи оказались неиссякаемым источником молодых рабов, еще в детстве обученных военным навыкам всадника. Языческие племена в глубине степей постоянно совершали набеги и с удовольствием продавали своих пленников. В результате тюрки образовали главные военные классы во всех мусульманских регионах, находившихся на разумных расстояниях от центральных евроазиатских степей – то есть от долины Нила до Афганских гор. Схожий процесс привел к формированию военного класса берберов на западных территориях, включая Испанию. В противовес тюркскому элементу всегда использовались и военные другого происхождения: армяне, грузины, дейлемиты, курды, негры и т. д.; но никто из них не имел достаточно веса, чтобы перевесить господство основной группы. (В Египте Фатимидов воинов разделяли на берберов и тюрков; там присутствовали и негры, которые, однако, в целом не поднимались так высоко; рабы‑негры привлекались в армию при гораздо менее благоприятных для них условиях.) На всей территории между Нилом и Амударьей именно тюрки, иногда целыми племенами (тогда их называли туркменами), в первой половине Средних веков чаще отличались сплоченностью в армиях рабов, из которых состояли гарнизоны и на которые опирались эмиры. Насколько преданны были они разным султанам, сравнительно неважно. Но культурная однородность тюрков, конечно же, способствовала усилению военных правителей с течением веков.

Различные тюркские группы между Нилом и Амударьей были связаны друг с другом в культурном и (в огромной степени) политическом отношении. Большинство тюркских кочевников к югу и западу от Амударьи, включая самих сельджуков, являлись юго‑западной ветвью тюрков‑огузов (тех, кто продолжал вести кочевой образ жизни, часто называли просто огузами); и оставались таковыми даже после монгольских завоеваний. Но эта этническая солидарность, отраженная в диалектах, была менее важна, чем общая социальная модель, которой придерживались все тюрки независимо от своего диалекта. Таким образом, тюрки хорошо исполняли свою важную политическую роль, если не считать постоянных внутренних стычек, и эта роль долго не менялась. Поэтому общественная жизнь мусульман могла по необходимости проходить в отсутствии более‑менее развитого государства, и часто так и было. Но отчужденность тюрков – и их сплоченность на всей территории между Нилом и Амударьей, которая только подчеркивала их этническую принадлежность, так что даже некоторые военные нетюркского происхождения, как правило, ассимилировались с тюрками, – лишь увеличивала пропасть между гражданской жизнью городов и центрами политической власти. Это еще больше осложняло развитие единой государственной структуры. Таким образом, тюркский характер гарнизонов способствовал дальнейшему разделению гражданской и военной жизни, обостряя тенденцию последней к формированию собственного братства и мобильности в границах всего исламского мира. Доминирование одного этнического элемента в военных рядах было результатом особого стечения обстоятельств, когда городская зона восточного полушария оказалась один на один с евроазиатскими степями. То есть оно означило собой такой момент в истории Ойкумены, когда степь играла необычайно значимую роль в жизни всех, кто находился вокруг.