Исламский мир и Запад в XIII в

Со времени начала развития великих религий в конце существования империй Рима и Сасанидов фундаментальные условия социальной жизни в Афро‑Евроазиатской Ойкумене не слишком изменились. Носителями цивилизованной культуры в городах по‑прежнему оставались преимущественно привилегированные классы, жившие за счет труда огромного большинства, в основном, неграмотных деревенских крестьян. Культурные и интеллектуальные новшества являлись лишь второстепенным аспектом культурной жизни; главной целью всех институтов было сохранение достигнутого, а не развитие чего‑то нового. Не только декоративно‑прикладное искусство, но и философская и научная мысль, не являясь (как до возникновения городов) устным наследием племенного уклада и не будучи больше (как в период с появления городов до бурного расцвета в осевое время) привилегией конкретных жреческих корпораций, тем не менее передавались главным образом в весьма малочисленной прослойке населения от мастера к ученику на основании ограниченного числа классических текстов. Любое возможное историческое действие в подобных условиях было прежде всего обусловлено состоянием общества, находившегося на аграрном уровне.

Тем не менее, даже с учетом таких органичений, к XIII в. менее фундаментальные условия претерпели изменения. И в этих переменах ведущую роль сыграли мусульмане. Многие изменения явились прямым следствием силы самого ислама, который оказал существенное влияние не только в регионе между Нилом и Амударьей, но и на всех ирано‑средиземноморских территориях. Многие перемены стали результатом кумулятивных процессов, в которых ислам и культура, связанная с ним, являлись лишь одним из многих факторов. Но даже здесь присутствие мусульман часто носило решающий характер. Самыми очевидными были изменения, которые произошли в результате постепенного развития всего комплекса общества аграрных городов в Ойкумене. По сравнению с предыдущим тысячелетием, к 1300 г. сфера цивилизационного взаимодействия распространилась во всех направлениях. Города выросли на землях Судана, в Северной Европе, в районах к югу от старого Китая, в Малайзии, и они не просто были посредниками в международной торговле, но и участвовали в ней с собственными товарами, а иногда – и с собственными идеями. В самом сердце степей монголы принимали буддизм и стремительно становились зависимыми от китайских купцов и принцев, которых они покорят несколько веков спустя. В бассейне Индийского океана торговля больше не зависела только от нескольких северных рынков, теперь в нее были вовлечены все прибрежные территории.

В течение того же тысячелетия техническая компетентность человека в афро‑евроазиатской цивилизации заметно повысилась. Сначала был изобретен «греческий огонь», а затем порох; по всем морям плавали корабли с компасами; бумага из Китая распространилась во все регионы, на Дальнем Востоке активно развивалось книгопечатание и, как минимум, некоторые элементы этой технологии были известны повсеместно. Бесчисленные менее важные изобретения и открытия были сделаны в области практических и художественных приемов, в выращивании растений и животных, в области абстрактных научных знаний. Одни имели локальное применение, другие – использовались повсеместно; одни из самых впечатляющих открытий и изобретений были сделаны в Китае, но та или иная доля приходится на каждый регион; и все они вместе (распространяясь по другим областям или просто становясь частью местного разнопланового технического развития) внесли свой вклад в повышение степени доступности человеческих ресурсов по всей Ойкумене. Отчасти именно новые открытия прямо или косвенно помогли осуществить экспансию, которая шла в области цивилизационного взаимодействия. А эта экспансия, в свою очередь, расширяла спектр потенциальных источников новых открытий. С каждым последующим тысячелетием темпы истории постепенно ускорялись. (Прогрессировало ли человечество – это другой вопрос.) Здесь, опять же, исламский мир как минимум достиг примерно того же уровня развития, что и любое другое общество.

^{Сельджукское блюдо, Иран, XII в.}

Существовала еще одна область, где наблюдались изменения в течение предыдущего тысячелетия, пусть и менее ощутимые, чем географические и технические приращения. Это был расширенный и углубленный опыт философской и религиозной жизни. Не только в регионе между Нилом и Амударьей, но и во всех крупных регионах с большим количеством городов многочисленные новшества классического осевого времени глубоко укоренились, обросли разнообразными вариациями, и им был найден тысяча один способ возможного применения. Трудам Газали и Ибн‑аль‑Араби, пытавшихся сформулировать и систематизировать ирано‑семитские традиции философии жизненной ориентации и показать их развитие, в других регионах в той или иной степени соответствовали работы таких авторов, как Шанкара и Рамануджа в Индии, Чжу Си в Китае, Михаил Пселл и Фома Аквинский в Европе – живших примерно в одно время (согласно данным мировой истории). Как минимум столь же важным, как интеллектуальные формулировки, было созревание традиций личного опыта с различными аспектами мистицизма и институтов (обычно монашеских), которые олицетворяли собой эти традиции – созревание, также наблюдавшееся во всех крупных регионах Ойкумены.

В этом расширившемся и более утонченном мире Дар‑аль‑ислам играл все более важную роль, в итоге заняв почти доминирующее положение. Природу такого господствующего положения традиционно истолковывают неверно. Представление некоторых современных западных авторов о том, что до XVI в. другие общества – и в их числе исламское – были «изолированы» и влились в основной поток истории только благодаря таким событиям, как вторжение португальцев в Индийский океан, разумеется, выглядит смешно: если уж и существовала некая основная тенденция, то вливались в нее именно португальцы, а не мусульмане, которые ее и создавали. Однако противоположное мнение, также встречающееся у западных авторов (о том, что в период высокого халифата арабская или исламская культура являлась величайшей в мире, что Кордова или Багдад были важнейшими финансовыми и научными центрами), почти столь же безосновательно. Оно в равной степени происходит от необдуманного мнения о Западе как об основной сфере тендеции мировой истории и культуры. В сравнении с Западом, когда он все еще представлял собой тихую заводь, во времена высокого халифата исламский мир выглядит великолепно, однако такое сравнение ничего не говорит о его положении по отношению к остальному миру. Багдад халифов находился примерно на одном уровне с Константинополем в Восточной Европе и с метрополиями Индии и Китая. (В раннем Средневековье, когда Запад был более развит, Дар‑аль‑ислам в сравнении с ним выглядит менее блистательно; но большая часть перемен объясняется изменением уровня развития Запада, а не исламского мира.) Хорошо известное культурное превосходство Дар‑аль‑ислама, таким образом, не являлось абсолютным во всем мире (если какая‑то страна и демонстрировала наиболее активное экономическое и культурное развитие в раннем Средневековье, то это был Китай); оно было относительным в сравнении с Западом.

И все‑таки в определенных смыслах исламский мир доминировал в Ойкумене, поскольку в ней в процессе прочих перемен слегка изменилась сама конфигурация региональных культурных традиций. В осевой период в индо‑средиземноморской зоне сформировались три великие культурные традиции – санскритская, ирано‑семитская и эллинистическая, довольно тесно связанные друг с другом, но состоявшие в напряженных отношениях с четвертой – китайской. Те же четыре традиции по‑прежнему формировали фундамент всей высокой культуры, однако теперь они изменились по трем параметрам. Во‑первых, ирано‑семитские традиции сильно разрослись после прихода ислама. В первые века после осевого времени ирано‑семитские культурные традиции, казалось, почти готовы были утонуть в волне эллинизации и даже индуизации. К концу правления Сасанидов эти традиции стали полностью автономны, а при исламе они отчетливо укрепились на одинаковом уровне с другими – или даже большем, поскольку уже к 1300 г. ирано‑семитское наследие в его исламской форме поглощало два других – по крайней мере, в их коренных регионах. К тому времени мусульмане подчинили весь центральный регион санскритской культуры, и в последующие века даже независимые индуистские государства в регионе все активнее учились жить в исламском мире и на поверхностном уровне начали усваивать некоторые исламские тенденции. К 1300 г. мусульмане правили и Анатолийским полуостровом, а примерно в течение столетия после этого к ним отошли и Балканы. Из всех земель, служивших ранее очагом эллинистической культуры, к мусульманам не вернулись только Южная Италия и Сицилия – и здесь, в любом случае, Сицилия даже при завоевателях с севера сохраняла ощутимые следы своего исламского прошлого и исламского же географического окружения. Короче говоря, благодаря исламу почти вся индо‑средиземноморская зона осевого времени вместе с обширными территориями вглубь от побережий уже была объединена или готовилась объединиться в одно общество, хотя в местных масштабах эллинистическая и санскритская традиции сохраняли определенную жизнеспособность, которая особенно давала о себе знать в религии (и не слишком отличную от жизнестойкости ирано‑семитских традиций в период менее масштабного господства эллинизма).

Но произошло еще два события, способствовавших формированию дальнейшей гегемонии ирано‑семитских традиций: мощный подъем Китая и независимое развитие Запада. Даже на пике исламского влияния, в XVI в., когда большая часть Ойкумены, казалось, стала если не мусульманской, то как минимум рядом обществ‑анклавов, окруженных исламскими территориями, даже тогда два социума аграрных городов остались относительно непроницаемыми для ислама: китайский Дальний Восток со своими соседями и европейский Запад, часть региона, где доминировали эллинистические традиции. Но ни то, ни другое общество не сохранили той роли, какую играли в осевой период. Конечно, Дальний Восток, как другие общества, тоже расширял свое влияние, и от относительно маленькой области вдоль берегов Хуанхэ и Янцзы его культурные традиции стали доминировать на обширных пространствах от Японии до Аннама. Но, что самое важное, в период династий Тан и Сун (с VII в.) импульсы из дальневосточного региона все чаще отзывались в других частях Ойкумены. Мы уже отмечали с самого прихода ислама вплоть до монгольских завоеваний относительное доминирование китайского искусства и ремесел между Нилом и Амударьей (а под конец даже некоторое политическое влияние); доминирование, которое в эпоху Сасанидов было ограниченным.

Запад был вначале менее богатым и развитым и производил на индо‑средиземноморские народы гораздо более слабюе впечатление, чем китайцы. Но его подъем стал еще более кардинальной переменой в прежней конфигурации Ойкумены. Если представить Запад как комплекс независимых народов, объединенных латынью и папством, в противовес тем, что находились в подчинении у Византии, то мы увидим, что западные традиции выросли на совсем новой почве, в землях к северо‑западу от Рима, а не к юго‑востоку от него, в зоне древних эллинистических традиций. В этом не было ничего нового – во всем полушарии новые территории меняли культуру центрального региона, из которого произошли их культурные традиции. После того как мусульмане захватили долину Ганга, в отдаленных областях Индии индийские традиции сохраняли свою независимость, но уже в другой форме; то же самое происходило с эллинистическими традициями на севере и западе Европы. Но на Западе культурная жизнь развивалась намного более активно, чем в любом другом из таких же отдаленных регионов – на деле, он стал функционировать почти как пятый центральный регион, пятый центр постоянного и всеобщего культурного развития и влияния. Утвердив свою независимость в VIII и IX в. (конечно, в рамках общих культурных принципов христианской эллинистической традиции), к XII и XIII в. он оказывал влияние – экономическое, политическое и даже культурное – на восточную часть христианского мира, на славян на севере и греков на юге.

^{Сельджукское блюдо, Иран, XII в.}

Дальневосточные и западные традиции в равной степени сопротивлялись экспансии мусульман – одновременно заимствуя что‑то у исламского мира. Но Запад был более компактен и в нескольких отдельных случаях оказался достаточно сильным, чтобы оттеснить ислам с территорий, на которых тот долгое время господствовал. Таким образом, можно сказать, что, в отличие от ситуации за тысячу лет до этого, когда сосуществовали четыре более или менее равных центральных региона, стал назревать трехсторонний конфликт между самыми активными культурными традициями: исламской во всей индо‑средиземноморской зоне, дальневосточной, влияние которой только начинало ощущаться за границей, и нового западного варианта эллинистической традиции. Этот конфликт редко принимал открытые формы. Запад в отношениях с внешним миром предпринимал, в лучшем случае, спорадические попытки действовать сообща (как это произошло во время крестовых походов) как единая политическая власть. Китайская империя столкнулась с сопротивлением японцев и аннамцев. На огромном пространстве между ними мусульмане, при всей своей эмоциональной солидарности, еще реже действовали сообща. Однако развитие этого конфликта можно проследить. В монгольской столице Каракоруме присутствовали представители всех трех культур и плели интриги друг против друга: и если находившиеся среди них тибетцы или русские некоторое время представляли собой второстепенные, но независимые источники социальной власти или культурного влияния, то они оказались недолговременными или незначительными по масштабам. Но, хотя западный культурный комплекс поначалу определенно был слабейшим из трех, он постепенно окреп и в XVI в. стал конкурировать с остальными на абсолютно равных началах.

В 1300 г. Запад можно было назвать темной лошадкой на скачках, если не считать, что никаких скачек не было – по крайней мере сознательных, поскольку к мировой гегемонии, предполагаемой цели подобных гонок, редко стремились сознательно даже в сфере религии. И неясно, была ли мировая гегемония необходимым или даже вероятным ненамеренным результатом культурных конфликтов, о которых я говорю – или любых исторических сил, действовавших до того, как трансформации XVII и XVIII в. изменили основу всех подобных конфликтов. Состоявший из латинских земель Запад занимал весьма ограниченную территорию в западной части Европейского полуострова, и в силу удаленности его контакты с другими культурами были ограничены: он имел тесные взаимоотношения только с бывшими наставниками из восточных христианских земель и с мусульманами. В этих условиях он существовал довольно комфортно. С точки зрения городской жизни, большую его часть занимали новые пограничные земли; значительная доля его интеллектуальных ресурсов состояла из материала, адаптированного или переведенного с греческого (и иврита) или, позднее, с арабского. И все же в период высокого Средневековья западная высокая культура и экономика вступили в эпоху бурного развития, сравнимого с расцветом исламского мира в раннем Средневековье и даже более поразительного, поскольку исходная точка, с которой начался культурный рост Запада, находилась гораздо ниже. Впервые в истории Ойкумены культура великого нового региона, а не просто периферия одного из старых культурных центров, смогла сравняться по самостоятельности и полноте культурного многообразия и оригинальности с другими, более древними центрами.

При всем при том культурные горизонты Запада оставались более узкими, чем горизонты исламского мира (если не брать в расчет географию). После окончательного разгрома крестоносцев, невзирая на купцов и миссионеров, путешествовавших на огромные расстояния в период монгольского господства (так же как это делали жители большинства других регионов), культура Запада была прикована к его небольшой территории. Труды Фомы Аквинского читали от Испании до Венгрии и от Сицилии до Норвегии, а работы Ибн‑аль‑Араби знали от Испании до Суматры и от побережья Восточной Африки до Казани на Волге. Даже в XVI в. центральное положение и масштабное разрастание исламского мира все еще обеспечивали ему как минимум кажущееся доминирование, которое начало формироваться к 1300 г. В отличие от любого другого крупного культурного центра исламский регион непосредственно и активно взаимодействовал со всеми ведущими регионами Ойкумены. Ислам обретал политическое и даже культурное господство не только в соседних, но и в удаленных регионах. Если промышленность у мусульман была менее развита, чем у китайцев, то на культурное взаимодействие и политическую жизнь всей Ойкумены они оказывали самое существенное влияние. Но господство мусульман обуславливало не только центральное географическое положение их земель. Скорее, пользоваться преимуществом своего положения им помогала культурная и социальная мобильность и космополитизм. В аграрном обществе Ойкумены исламская культура максимально подходила для экспансивной и доминирующей роли. И она играла эту роль, постепенно обретая все большее влияние в Ойкумене, пока исторические обстоятельства благодаря Западу не изменились кардинально.

Источники силы и роста Запада – предмет одного из самых интригующих исследований в мировой истории. Источники силы ислама и неизменная жизнеспособность представляют собой почти такой же серьезный исторический вопрос, причем, пожалуй, не менее интригующий. Сравнительный анализ обоих обществ в их наиболее близких стадиях развития поможет нам показать, в какой степени сила каждого из них объясняется особенностями культурной структуры и в какой – общей обстановкой, в которой оказались народы рассматриваемых обществ.