Государство Марванидов

Третьим великим халифом в исламе после Омара и Муавийи стал сын Марвана Абд‑аль‑Малик (692–705 гг.). На сей раз фитна закончилась не договором сторон; война шла до самого конца. Соответственно, Абд‑аль‑Малику пришлось строить государство прежде всего на фундаменте откровенной силы, а религиозные верования вступали в игру только после того, как сила определяла, кто главный. Верховная власть в роду Марванидов стала наследоваться (по сути, речь шла о назначении предшественником преемника), как явствует из древа рода Омейядов. Помощник Абд‑аль‑Малика, аль‑Хаджжадж ибн Юсуф (ум. в 714 г.), заставивший повиноваться Мекку (именно он разгромил Каабу), единолично правил восточной частью империи – бывшими владениями Сасанидов. Школьный учитель из племени сакиф (в Таифе), он поднялся благодаря своей высочайшей производительности. Он умножил доходы энергичными административными действиями, упорядочил и повысил вложения в сельское хозяйство иракского Савада и ужесточил контроль иракских мусульман методом откровенного террора против недовольных. После очередного восстания в Ираке он построил новую столицу – ал‑Васит – между Куфой и Басрой, удобно расположенную по отношению к обоим противоборствующим центрам, и разместил там гарнизон преданных сирийцев. Власти ревностно следили за тем, чтобы сирийцы не соприкасались с иракцами. На западных (бывших римских и арабских) территориях Абд‑аль‑Малик (и его брат Абдальа‑зиз в Египте) вели столь же жесткую политику, хотя в терроре такой же острой необходимости не было. (В подобных территориальных действиях мы видим последние отголоски мекканской системы в версии Мухаммада. Земли от Сирии до Йемена по‑прежнему были сердцем империи, хотя теперь ими руководил сирийский центр, а бывшими территориями Сасанидов управляли как их огромным придатком.) После Абд‑аль‑Малика в 705 г. его трон без особых проблем занял его сын аль‑Валид, а затем другие члены его семьи (Марваниды), правившие еще почти полвека.

Однако государство Марванидов являлось абсолютно исламским в том виде, в каком тогда понимали ислам. В течение первых поколений исламская религия, по более поздним меркам, в сознании верующих находилась в зачаточном состоянии: прежде всего она была символом единения арабов, кодексом и нормами поведения элиты завоевателей. Исходя из этого, Абд‑аль‑Малик и его род придерживались идеала джамаа, сплоченности мусульманской общины в противовес делению арабских племен на враждующие группы. Абд‑аль‑Малик и его помощник ал‑Хаджжадж стремились сохранить превосходство ислама, когда заменили монеты старых империй новыми монетами с исламскими надписями и вмешались в сферу публичного чтения Корана, поощряя более точные способы записи текста, чем позволяла несовершенная письменность того времени. Кроме правителей городов‑гарнизонов они назначали там специальных судей – кади, – которые должны были улаживать споры между мусульманами, исходя из исламских законов. Они не одобряли и даже осуждали обращение покоренного населения в ислам; но это согласовывалось с самым распространенным среди мусульман представлением об исламе. Из всех основанных на откровении религий ислам – единственная вера, предназначенная тем, кто господствует над остальными людьми, а таковыми должны быть арабы, которым и был послан ислам.

Последние крупные завоевания арабского государства имели место при Абд‑аль‑Малике и аль‑Валиде (705–715 годы). Земли, утраченные во время Второй фитны, в долине Амударьи и на восточных территориях берберов были возвращены. Берберы, основная часть населения Магриба (Северная Африка), очень походили на арабов в том, что жили на окраине городской цивилизации, хотя их кочевая жизнь в горах была более оседлой, чем в Аравии. У них не было никаких конфессий, поэтому ислам они принимали массово. Признав господство арабов, они присоединились к ним в дальнейших походах. Западных берберов тоже удалось вовлечь в этот процесс, причем довольно легко. Так был основан второй центр, откуда мусульмане высылали захватнические походы, в некоторых отношениях не зависевший от главного. К 711 году началась кампания за Пиренейский полуостров совместно с войсками новообращенных берберов, и Испания (подобно другим христианским землям, находившимся во власти церкви, которая устраивала жестокие гонения на инакомыслящих) быстро и решительно пала под натиском одних только локальных сил Магриба и практически при отсутствии помощи из Восточного Средиземноморья.

Походы из Сирии в сердце Византийской империи снова привели к осаде Константинополя, но, после того как она не удалась, мусульмане не смогли удержать ни пяди анатолийской территории за горами Тавр. (Однако византийские города в Магрибе были заняты, когда приняли ислам берберские племена в отдаленных районах.) На востоке, в долине нижней части Инда, в результате нападения с суши и моря был завоеван Синд. Местные буддисты, очевидно частично люди, связанные с торговлей, предпочли мусульман индуистскому правящему классу.

Более важным стало завоевание в результате похода из Хорасана бассейна Амударьи и Зарафшана на северо‑востоке под умелым предводительством полководца Кутайбы ион Муслима. Там городские торговцы пытались натравить китайцев против мусульман, но в итоге были вынуждены признать господство последних. Границу между мусульманами и китайцами определили вдоль высоких гор на пол‑пути между столицами двух империй[83]. Завоеваниям мусульман, как любым завоеваниям, были присущи и постыдные эпизоды. По одной из легенд, когда воины Кутайба заняли Байканд (близ Бухары), ответственный за операцию военачальник взял в наложницы двух прекрасных дочерей одного из горожан, не обратив внимания на его просьбу не делать этого в виде исключения, после чего горожанин заколол военного ножом. Так или иначе, остальная часть региона еще не была занята, и, когда основные силы арабов отошли на юг, город восстал против гарнизона и выгнал его, предположительно посчитав вторжение арабов за пределы старых территорий Сасанидов явлением преходящим. Однако город немедленно захватили вновь, и это послужило примером другим. Всех пленных убили, а женщин и детей угнали в рабство, сам же город сровняли с землей. (И все же арабы смягчились, а смягчение столь же показательно, как и жестокость. Очень многие купцы в городе – подавляющее большинство его населения – уехали на восток с торговым караваном; по возвращении им позволили выкупить своих жен и детей, а затем они перестроили город.)

При последующих Марванидах некоторые захваченные города дополнительно укреплялись (в частности, под угрозой подавленного в 737 году восстания в долине Зарафшана – северного притока Амударьи – и потери всех владений мусульман в регионе). Мусульмане получили несколько менее важных баз, например в южной Галлии. Но в целом экспансия прекратилась. Вся империя Сасанидов и половина Римской уже находились под властью мусульман наряду с несколькими областями, входившими в культурную орбиту одной или другой империи, но за последнее время не попадавшими в сферу их влияния.

Арабские племена на захваченных территориях заявили о себе как о правящем классе и верховных распорядителях доходов от земледелия (то есть согласно обычаям тех времен, всех продуктов, которые можно было изъять у производителя, не лишая его способности работать дальше). Они предоставили христианам, иудеям, зороастрийцам и буддистам на завоеванных территориях возможность вести свою внутреннюю жизнь, как им заблагорассудится, при условии что верховная власть остается в руках арабов. На тот момент там преобладала греческая, сасанидская или любая другая местная культура, в то время как арабы‑мусульмане несли с собой культуру арабскую в той мере, в какой ее можно было перенести на другую почву.

Эта арабская культура обладала значительной силой. Ее культивировала и стимулировала возрожденная племенная система, опиравшаяся на города‑гарнизоны (и не слишком распространявшаяся на тех, кто оставался бедуином в Аравии). В масштабе империи отдельные племена утратили свою значимость, и племенные группы стремились создавать крупные объединения. В каждом городе‑гарнизоне или в завоеванной стране формировались два‑три основных племенных блока, которые, в свою очередь, находили союзников в соответствующих блоках других городов и стран. В общем они определяли себя (со времен войны между кайситами и кальбитами в Сирии) как «северных» (низаритских) арабов, представленных кайситами, в противовес «южным» (йеменцам или кахтанам), отождествляемым с кальбитами. (Это деление началось издревле и давно утратило географическое значение, обретя форму генеалогии, во многом искусственной.) Не менее важным являлось деление «северного» блока на племена мудар и рабиа. Племенами, относимыми к группам рабии и кахтана, давно считалось оседлое население в Сирии и Ираке; многие из них были христианами. Союз рабиа и кахтан возникал чаще, чем союз рабии и мудара. Несмотря на то что некоторые важные неарабские группы были связаны с мударитами, особенно с тамимитами, неарабские мусульмане все надежды возлагали на движения, так или иначе связанные с кахтанитами и рабиитами.

Борьба среди мусульман за власть развернулась как раз в связи с этим новым племенным строем: она представляла собой войны между блоками арабских племен. Кроме того, именно благодаря этому новому племенному строю древняя арабская культура пришла на завоеванные земли. Без общеарабских традиций, восходящих к бедуинам, даже сила ислама не могла бы предвосхитить обновленных арамейских и эллинистических тенденций, поглотивших прежних арабских завоевателей на землях Плодородного полумесяца.

Эти арабские традиции почти не были связаны с самим исламом. Ислам как культурная традиция обладал невероятным динамизмом и мощью. Но вначале он мало что мог предложить в плане разрешения повседневных социальных проблем. Здесь оказались полезнее общие культурные тенденции завоевателей как арабов. В новых городах‑гарнизонах быть арабом было столь же важно, как быть мусульманином. Племена арабов‑христиан, присоединявшиеся к мусульманам в походах, рассматривались прежде всего как арабы и не попадали в класс христианских зимми. Не удивительно, что одним из величайших поэтов при дворе в Дамаске был аль‑Ахталь (ок. 640–710 гг.), араб‑христианин, панегирист Абд‑аль‑Малика. В основе власти Марванидов, как раньше у Муавийи, лежало согласие между арабскими племенами, а не между отдельными людьми. Поэтому, чтобы быть мусульманином в полном политическом смысле, обращенный должен был определить, у какого племени арабов‑мусульман он будет находиться в подчинении (т. е., быть мавля, мн.ч. мавали). Он и его потомки стояли на более низкой социальной ступени, чем сами члены племени, но разделяли религию соплеменников. Поэтому даже новообращенные выражали свои интересы, участвуя во внутренних междоусобицах арабов. Так сохранялась традиция, благодаря которой древние идеалы бедуинов доносились до каждого новообращенного.

Когда общество городов‑гарнизонов достаточно сформировалось, в новой среде стали активно насаждать классическую арабскую поэзию времен Мухаммада. Она, как прежде у бедуинов, служила выражением гордости или амбиций племени. (Разумеется, бедуинская поэзия по‑прежнему слагалась в среде бедуинов, но она уже не зависела от финансирования старых враждовавших империй, и поэтому ее культурная значимость там была не так высока.) Многие стихи увековечивали новые, более масштабные ценности городов‑гарнизонов. Поэзия тоже подстраивалась под новый тип ценностей – религию; некоторые из лучших поэтов были ярыми хариджитами и шиитами. После аль‑Ахталя известны два великих поэта – аль‑Фараздак (умер в 728 году), шиит, и Джарир (умер в 728 году). Их соперничество захватило весь исламский мир, и все арабы становились на сторону одного или второго, невзирая на племенную принадлежность (поскольку оба поэта принадлежали к одному племени). Как и до Мухаммада, поэзия создавалась на традиционном языке бедуинов (к которому был приближен Коран). Он стал официальным языком, на котором записывались религиозные труды, юридические документы и тому подобные тексты мусульман, старавшихся не допустить не только какого‑либо племенного диалекта (даже языка курайшитов), но и нефлективных диалектов оседлых арабов, которые быстрее распространялись среди населения городов‑гарнизонов[84]. Так лучшее в языческой арабской традиции и ее язык были сохранены и адаптированы к новым городским и исламским условиям. Таким образом, она обеспечила себе место в новой культуре, только начавшей формироваться.

При Марванидах то, что прежде было скопищем захваченных территорий, постепенно трансформировалось в довольно однородную империю, весь управленческий аппарат которой взяли в свои руки арабы, переведя его на арабский. В то же время арамейцы и персы все чаще принимали ислам, хотя многие служащие администрации этого не делали. С другой стороны, арабы учились жить как восточно‑средиземноморские или иранские помещики. Отличия, оставшиеся от прежних политических условий, таких как автономия бывших территорий Сасанидов, исчезали; правители в каждую провинцию назначались напрямую из столицы. Арабы перестали быть войском захватчиков и превратились в сословие, правящее остальными, которое постепенно ассимилировалось с ними, а те, в свою очередь, подстраивались под местные предпочтения. Новая цивилизация, единая для всего региона, начала обретать форму.