Странные сказки невесты упыря

Татьяна подняла голову. Давешний цыганенок, вновь на своем (на своем ли?) жеребце, глядел на нее. Она тяжело поднялась на ноги. А ведь она чуть не погибла точно так же, как и ее родители. Отец, наверное, пытался остановить коней, а матушка… Татьяна сама не заметила, как по лицу ее покатились слезы.

– Что плачешь, напугалась? Не плачь, все хорошо, живая осталась, значит, долго жить будешь! Что стоишь, давай сюда!

Еще не вполне понимая, что делает, Татьяна приняла протянутую ей смуглую руку. Ее втащили на спину вороного. И лишь через мгновение она сообразила, что сидит боком, прислонившись к неизвестному цыганскому мальчишке, самым непристойным образом обнимая его за талию. Она попыталась отстраниться, но чуть было не грохнулась. Боже, какая постыдная компрометация! Ежели кто увидит, стыда не оберешься!

– Что ты себе позволяешь! – юная графиня гневно выпрямилась.

– Ай, и правда ваша, панночка, много чести рому, чтоб знатная барышня с ним на одном коне ехала! Так барышня и сойти может, да домой пешочком пойти! Ром не гордый, ром на коне и один поедет!

Каков наглец! Вовсе не знает своего места! Графиня уже хотела сойти с коня – пусть убирается, хам, но… Сможет ли она пройти хоть шаг на подгибающихся от слабости ногах?

– Так и быть, позволяю тебе довезти меня до ворот, – с достоинством распорядилась панна графиня.

– Благодарствую панночке! – толкая жеребца пяткой, насмешливо сказал цыганенок. – Кабы не панночкино дозволение, так хоть вываливай панночку прям на дорогу!

Жеребец пошел размашистой мягкой рысью.

Татьяну начала мучить совесть – не очень‑то она любезна! Пусть он всего лишь бродяга, но он спас ей жизнь!

– Приедем в поместье, и я отблагодарю тебя достойно! – пообещала она, и тут же безжалостная совесть вцепилась в нее пуще. Слово дадено, но сможет ли она его сдержать? Пани экономка смерти своей подопечной, может, и не желает, но навряд ли раскроет кошелек, чтоб отблагодарить за ее спасение какого‑то цыгана. Скорей велит дворне гнать мальчишку взашей. А у самой Татьяны денег – разве на церковное подаяние хватит, но уж никак не на графскую награду за спасение жизни.

– Спасибо можно бы и сейчас сказать, – сухо прервал ее размышления цыган.

Вот еще! Заговаривается мальчишка – с каких пор таборные бродяги взяли себе манеры господ гвардейских офицеров? Но самое неприятное, что он прав! Кто бы он ни был, бесчестно отказывать своему спасителю в простой благодарности.

– Спасибо, – тихо‑тихо промолвила графиня.

– Ай, солнце на землю упало – гордая панночка простому рому спасибо сказала! – насмешливо протянул цыганенок… и вдруг физиономия его стала настороженной.

Людей еще не было видно, но графиня уже слышала приближающуюся к ним перекличку тревожных голосов. Она радостно вспыхнула:

– Это за мной!

Цыганенок согласно кивнул:

– Дворня панночку ищет, – и вместо того, чтоб поехать навстречу, повернул коня с дороги на малозаметную лесную тропку.

– Ты куда меня везешь? – подозрительно вопросила Татьяна.

– На базар продавать, – отводя нависающую над тропой ветку, буркнул он. – А не купят такое сокровище, так задаром отдам, еще и доплачу, лишь бы с рук сбыть.

– Не бойся, купят! – немедленно изобиделась графиня. Ввечеру, почитай, полгубернии явится ее торговать. – Почему свернул с дороги? Отвечай немедленно!

Наглый цыган неожиданно смутился, заерзал и нехотя выдавил:

– Да повидать вас тут кой‑кто хочет…

– Она? – мгновенно позабыв о пререканиях, слабеньким голосом спросила графиня.

– Она, – кивнул цыганенок, сразу поняв, о ком речь.

Они помолчали. Впереди замаячили знакомые строения. Пустив коня в объезд заднего двора, цыганенок повез панночку к старой конюшне.

– Там? – жалобно спросила Татьяна.

Ставший необычайно серьезным мальчишка молча кивнул, помог панночке сойти с седла и потянул скрипучую створку.

– Ты мне только скажи… – панночка нерешительно остановилась перед темным входом. – Она не видение? Она на самом деле есть? – выпалила Татьяна.

Мальчишка усмехнулся:

– Она говорит, что это нас на самом деле нет, – сказал он и подтолкнул графиню внутрь.

Позади зацокали копыта – вороной жеребец направился к стойлу так просто и привычно, словно оно было ему родным.

В старой конюшне было полутемно – свет пробивался сквозь узкое окошко под потолком да в щели рассохшихся дощатых стен. Пахло пылью и лежалым сеном. И кровью. От брошенных в сено двух неподвижных тел остро пахло свежепролитой кровью. Татьяна попятилась, с ужасом глядя на распростертых перед ней пана Владзимежа и Томашека.

– Не бойся, – сказал у нее за спиной тихий голос. – Они всего лишь спят. Я им ничего не сделала. Ну, почти ничего…

Татьяна медленно обернулась. Позади нее стояла черноволосая. Облачение из мешковины вблизи производило впечатление еще более пугающее и странное. Все оно было грубо размалевано черными крестами да желтыми языками пламени, средь которых пестрели многочисленные грязно‑алые пятна – графиня содрогнулась, понимая, что сие действительно кровь. Странность картины усиливалась тем, что в тонких пальцах черноволосое видение сжимало… шляпку. Модную шляпку нежно‑абрикосового шелка, вышедшую не иначе как из мастерских петербургских, варшавских, а то и парижских модисток. Розовые ленты волочились по грязной прелой соломе.

– Привет, – странно поздоровалась черноволосая и неуверенно улыбнулась. Татьяна невольно вздрогнула и тут же вздохнула с облегчением – сейчас зубы ее были совсем обыкновенными, никаких клыков. – Ты… Ты меня помнишь? – дрогнувшим надеждой голосом спросила черноволосая.

– Ах, безусловно, как бы я могла вас забыть! – Татьяна ответила именно так, как ее всегда учила мама́. С намертво вбитой маменькиным воспитанием любезно‑радостной интонацией и положенной светской улыбкой на устах.

Изумрудные глаза вспыхнули невозможной, запредельной радостью. Черноволосая издала дикарский, крайне неприличный для девицы вопль… И ринулась на Татьяну:

– Ура, ты помнишь! Танька!

Крайне скандализованная Татьяна с удивившей ее саму быстротой отпрянула в сторону:

– Кто дал вам право обращаться ко мне подобным образом? – она гневно выпрямилась, возмущенно воззрившись на черноволосую. – Наш род идет от варягов, что прибыли на Русь с князем Рюриком! Мой батюшка был полковником, кавалером императорских орденов! А вы позволяете себе кликать меня, будто крепостную девку? Я вам, сударыня, не Танька и не Манька! Вы можете звать меня графиней, или Татьяной Николаевной, или, если вам угодно, Татьяной – мы ведь, кажется, одного круга? – на самом деле графиня не была в этом уверена, но желала быть снисходительной. – Однако же я настоятельно требую, чтоб вы не позволяли в мой адрес холопских кличек! – закончила она уж с меньшим запалом, просто потому, что с каждым ее словом радость, полыхавшая в глазах черноволосой, медленно гасла.

– Извини, – пробормотала та. – Буду звать как ты хочешь. Просто ты сказала, что помнишь меня. Я Ирка Хортица. Можешь так Иркой и звать, я на этот счет не заморачиваюсь. – Она поглядела на Татьяну печально, как на тяжко больную.

Графиню раздражил этот взгляд, и она сухо ответила:

– Весьма рада знакомству. Однако же я вас действительно помню. Я видела вас во сне, и еще вы являлись мне в спальне и на лестнице. Вы ведь… – она замялась, – невеста упыря?

– Кто? – вскричала черноволосая так свирепо, что графиня невольно перетрусила. Не хотелось бы разделить участь пана Владзимежа с сынком, хоть черноволосая и говорит, что они всего лишь спят.

– Что за наезды, я не врубаюсь? Какой‑то дохлый упырь в женихи набивается, а меня кто‑нибудь спросил, согласна я или нет? – продолжала кипятиться панна Хортица.

Татьяна не слишком понимала ее слова – кто куда наезжает, кто и что рубит?.. Девица выражалась странно, однако ж кипящие в ней чувства были графине весьма созвучны.

– Меня пан Томашек с батюшкой тоже не спросили, – невольно вздохнула она.

– Этот, что ли? – хмыкнула черноволосая, совершенно непочтительно пиная бесчувственного паныча. – А когда он был просто инклюзником Тимом, к тебе вроде не клеился?

– Не понимаю, о чем вы, – графиня устало присела на перевернутую старую поилку. – Ежели б один пан Томашек моей руки домогался! А то… Понаедут сегодня вечером – все, у кого сыновья да деньги найдутся.

– Ничего себе, – ошеломленно пробормотала панна Ирина. – Эпидемия какая‑то… А тебя ж старый пень вроде тоже обмел?

– Не вполне понимаю, о каких пнях вы изволите говорить, но моя беда в богатом наследстве, что досталось мне от покойных родителей, – вздохнула Татьяна.

Цыганенок, до той поры молча чистивший своего вороного, вдруг отбросил скребок и ехидным тоном сообщил:

– А сейчас она скажет, что твои родители не умерли.

– Богдан! – вскинулась панна Ирина, но потом смущенно покосилась на Татьяну и выдавила: – Ну, вообще‑то – да. Не умерли.

– Сударыня, грех вам шутить над чужим горем, – чопорно поправила ее Татьяна. – Вся Подольская губерния знает, что мама́ и папа́ погибли, и даже в «Петербургских ведомостях» об том было пропечатано.

– Нету давно никакой Подольской губернии! – обронила черноволосая.

Татьяна насмешливо приподняла бровь:

– Вот как? Губернии нет? Где же мы, по вашему, находимся? Может, и Санкт‑Петербурга нет? А государь‑император тогда где изволит пребывать?

– Государь‑император уже сто лет как ничего нигде не изволит, – небрежно отмахнулась черноволосая панна. – А Санкт‑Петербург есть. В России.

– Так мы и есть в Российской империи! – возмутилась Татьяна.

– Нет, – покачала головой панна Хортица. – Мы – в игре. Понимаешь… – она задумалась, подбирая слова. – Все, что вокруг тебя, не настоящее, это всего лишь четвертый тур игры. Позавчера вечером мы – ты, я и Богдан, – она указала на цыганенка, – приехали в Каменец‑Подольский, чтобы участвовать в квесте…

– В квесте? Рыцарском поиске приключений? – графиня стало совсем смешно. – Цыган‑рыцарь, какая забавная шутка!

– Это просто так игра называется! – утратив всякую присущую девице сдержанность, закричала панна Ирина. – А Богдан и вправду в какой‑то мере рыцарь!

Теперь уже завопил цыганенок:

– Ты говорила, я инженерский сынок!

– Всю правду я говорила! Я бы еще сказала, если б вы хоть на минутку заткнулись!

– Фу, как грубо! – невозмутимо парировала графиня.

Черноволосая со стоном почти рухнула на перевернутую поилку:

– Короче! Мы разгадали магическую загадку, спасли говорящих медведя, ворона и щуку, встретились со скарбниками, инклюзниками и ведьмами, потом на игроков разозлилась Баба Яга и закляла нас всех! Мецентрийская Гидра закрутила нас ураганом и плюнула, мы летели на воздушных шариках, потом я нашла Богдана в цыганском таборе, мы угнали у цыган коня, потом нас вынесло в подвалы инквизиции, конь превратился в козу, а главный духовный судья оказался упырем, а потом… А чего это вы оба на меня смотрите, как будто я психическая?

– Нет‑нет, ну что вы, – ласковым‑ласковым тоном сказала Татьяна. – Я думаю, ваша нянюшка просто слишком много рассказывала вам сказок.

– Ты мне не веришь? Ну я тогда даже не знаю… – она поглядела на Татьяну растерянно. Растерянность сменилась всплеском злости. – Ладно! Пожалуйста! Делайте, что хотите! В нормальной, в реальной жизни вас ждут родители! Они даже еще не знают, что вы пропали. Они думают, вы развлекаться поехали, на каникулы! А вы даже пальцем не пошевелите, чтоб к ним вернуться, а только рыдаете – ах мы бедненькие сиротки, нас никто не любит, все обижают…

– Но, согласитесь, вы рассказываете совершенно невозможные вещи, – смущенная ее напором, пролепетала графиня.

– Ай, невозможные, да не совсем! – неожиданно вмешался Богдан. – Как конь в козу превратился, я сам видел!

Вороной обиженно затряс головой.

– …И упырь был – паршивый пан, кровь пил!

Татьяна подумала, что ведь и она видела нечто необычайное. Затруднительно отнести к обыденным ситуацию, когда хрупкая на вид паненка, как пушинку, швыряет калачами кормленного паныча, а потом впивается клыками в горло его батюшке.

Но тут же и спохватилась:

– Принимать всерьез слова бродяги, который и грамоте‑то не обучен?

Цыганенок обиженно надулся:

– А вот если не соврала гадалка, – он кивнул на черноволосую, – и батька мой взаправду не цыган, а пан инженер, так я его найду и при нем всему обучусь, не хуже всяких знатных панночек стану! А ты, панночка, за этого пришелепкуватого замуж пойдешь, – он ткнул в валяющегося на соломе Томашека, – будешь с него пьяного сапоги снимать!

– Панна Ирина, уймите вашего наглого цыгана! – ледяным тоном потребовала Татьяна. – Он, кажется, и вовсе изволил забыть, кто он и кто – я!

– Ай, панночка, ты сама‑то знаешь, кто ты есть? Вот кто ее батька на самом деле? – он повернулся к панне Ирине и уставился на нее с требовательным азартом.

– Ну вообще‑то у Таньки… то есть… гхм… у Татьяны Николаевны, – чуть насмешливо улыбнулась та, – отец очень крутой. Недвижимостью торгует.

– Сударыня! – теперь графиня чувствовала, что просто захлебывается от гнева. – Я благодарна вам за спасения от похитителей, но ваше оскорбительное поведение принуждает меня прекратить с вами всякое общение. Как смеете вы позорить славную память моего почтенного батюшки, утверждая, что он… – она задохнулась, не в силах продолжать, и, лишь справившись с собой, смогла с невыразимым презрением выдавить: – Что мой папа́ – жалкий торговец? Быть может, вы еще скажете, что он даже не дворянин?

– Что‑то я тебя не поняла? – панна Ирина взглянула на нее с ответным возмущением. – Тебе родители нужны или чтоб они обязательно графьями были?

Нет, беседовать с сей панной решительно невозможно!

– Вот как вы трактуете мои слова? Думаете, я выгоды ищу? Я люблю своих родителей! – с силой выкрикнула Татьяна. – Мне без них плохо! И я никому не позволю говорить про них всякие гадости, вроде того, что мой отец чем‑то там… – она скривилась и процедила: – Торгует! – слезы набежали на глаза, она отвернулась и пристально уставилась на переступавшего в стойле вороного.

– Слушай, ты только не реви, – жалобно попросила панна Ирина.

– Я вовсе и не плачу, – сказала графиня и вразрез с собственными словами простонародно шмыгнула носом. – Это и есть тот самый конь, что в козу превратился? – желая сменить предмет разговора, спросила она. – Отличный жеребец. На Леонардо похож.

– На кого? – после долгого молчания переспросила панна Ирина.

– Батюшкин вороной, на всю губернию лучший. Его давно, еще до моего рождения цыгане свели, вот из этой самой конюшни, – она недобро покосилась на цыганенка. – Папа́ его все вспоминал…

– А на этом вашем жеребце… – вновь после паузы спросила панна Ирина, – на нем какие‑нибудь заклятья были?

Татьяна улыбнулась:

– Обычно такие вещи тщательно скрываются, но сейчас какое это имеет значение? Извольте, батюшкин пропавший вороной был под «кфицас адерех» – заклятье «скачок дороги». Его сам каменецкий ла́мед‑во́вник клал. Один из тридцати шести великих тайных праведников, – пояснила она. – Тех, что берегут мир от погибели. Обычно они скрываются, представляются людьми самыми жалкими и никчемными, однако же батюшка откуда‑то знал. Он много знал такого, что другим неведомо.

Теперь за спиной молчали долго. Очень долго.

– А зачем они жалкими прикидываются? – спросила панна Ирина.

– Это‑то как раз понятно. Чтоб люди не пытались использовать их для мелких дел, с какими могут справиться и сами. Мощь тридцати шести хранителей велика, но не беспредельна, и если израсходовать ее на малое, против великой беды можно и не устоять.

– Слушай… – задумчиво протянула панна Ирина. – Ты случайно старикана такого, слегка придурковатого, не знаешь? У него еще вечно волосенки дыбом, одежда грязная, а из карманов то семечки, то ореховая скорлупа сыплется?

– Хаим Янкеля? – равнодушно переспросила графиня. – Так он сейчас на кухне.

– Ой‑вэй! Панночка такая умница, что старому Хаим Янкелю даже стыдно говорить, что панночка сильно ошибается! Хаим Янкель курочек отдал, пани экономка Хаим Янкеля обманула – что ему дальше делать на кухне? Лучше Хаим Янкель на конюшне посидит, с умными молодыми людьми нужные разговоры поразговаривает!