Главная Случайная страница


Полезное:

Как сделать разговор полезным и приятным Как сделать объемную звезду своими руками Как сделать то, что делать не хочется? Как сделать погремушку Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами Как сделать идею коммерческой Как сделать хорошую растяжку ног? Как сделать наш разум здоровым? Как сделать, чтобы люди обманывали меньше Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили? Как сделать лучше себе и другим людям Как сделать свидание интересным?


Категории:

АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника






Трое в камне

 

В Халисуне было принято воздавать почести мёртвым.

Волкодав в своё время наслушался ещё от Динарка, как у неблагодарных детей шли прахом все дела и начинались несчастья. И о том, как добрые люди давали погребение незнакомцу, найденному в степи, не подозревая, что обретают незримого покровителя.

Где попало здесь хоронили только рабов. Свободные удостаивались Посмертных Тел. У простого народа скудельницы, вмещавшие толику праха, бывали даже из глины, люди побогаче покупали куски сердолика и яшмы и несли их камнерезам, чтобы затем поместить в домашней божнице. Кое‑кто при случае хвастался красотой и дороговизной камней, но такой похвальбы обычай не одобрял.

Для шулхадов и высших вельмож Посмертные Тела ваяли только в граните. Это далеко не самый нарядный и дорогой камень и к тому же сущее проклятие в обработке, но он вечен. Слоистый малахит не выдержит непогод, гладкий мрамор испортят вездесущие птицы, зеленчук[42]украдут и распилят бесшабашные воры, а гранит будет стоять.

Величайшие Тела начерно обрубленными доставляли в столицу на катках.

– Это страшная работа, но и благочестивая, – рассказывал Иригойен. Названый брат уговаривал его пожить, однако гимнопевец решил не отставать от друзей. – Раньше лямку возлагали на себя харраи, провинившиеся перед государем. Людям кажется, тогда‑то Халисун был велик и вёл свою восточную границу по берегу, с которого виден дым над огненными горами Меорэ. Ныне мы оскудели и жалуемся на утрату земель, а опальные вельможи ставят в лямки рабов.

– Мы увидим, как везут такое Тело? – с любопытством спросила мать Кендарат.

Сын пекаря покачал головой:

– Глыбу для теперешнего шулхада привезли в самом начале правления. Теперь её режут и полируют, и мастеров никто не торопит, чтобы не поторопить и жизненный срок государя. Заканчивая труд, камнерезы оставят где‑нибудь шероховатое пятнышко, чтобы Тело оказалось завершено лишь после кончины шулхада.

Чуть меньшие заготовки везли на огромных прочных телегах. Вроде тех, на которые грузили брёвна в лесистом Нардаре. Таких телег путники встретили уже три. Степная жрица, любившая лошадей, неизменно подходила полюбоваться громадными, до спины рукой не достанешь, неторопливыми и полными достоинства тяжеловозами. «Грешно упускать случай погладить такого коня, – говорила она. – Это придаёт силу». Мощь слаженного движения, послушного малейшей команде возчика, впрямь завораживала, но окованные железом колёса вминались в земную плоть, причём каждое последующее колесо проваливалось чуточку глубже. Они так распахивали дорогу, что едва ли не каждый год её прокладывали заново.

Считалось, что каменоломни Канары располагались в десяти днях пути от столицы. Постоялые дворы и харчевни здесь были передвижные, в тех самых кочевых жилищах, натянутых на косые решётки. Дорога меняла русло, словно прихотливая степная река, и они следовали за дорогой.

 

Теперь в нательном поясе Волкодава сохранялась маленькая коробочка. Она таила комочек земли из холмика у заставы, где домашняя служанка по имени Арзуни когда‑то ждала сына.

В памятный вечер на улице Сломанного Стремени Волкодав с Иригойеном закутали промокшую мать Кендарат своими плащами и только собрались возвращаться на постоялый двор, когда из ворот, не жалея бисерных туфель, к ним выбежал Саал Тейекен.

«Почтенные… Почтенные… – не очень связно повторял он, захлёбываясь слезами. – Куда же вы… Что же вы так… Идёмте скорее, идёмте…»

«А этот человек не вполне лишён совести», – вполголоса заметила жрица.

В Халисуне, как и во многих других странах, избалованных солнечным теплом, зиму коротали кое‑как. Вот и в доме Саала в хозяйских покоях довольствовались жаровнями. Единственный сколько‑нибудь правильный очаг находился на кухне. Пока мать Кендарат переодевалась в сухую одежду, огонь под вмазанными котлами развели такой, что на стенках начал выгорать многолетний налёт, столь ценимый стряпухами.

«Матерь Луна, благослови этот дом, где сегодня совершается столь благое и доброе дело, – негромко произносил Иригойен. – Да пребудут резвыми могучие жеребцы и плодовитыми – смышлёные кобылицы. Да родятся под Лунным Небом хлопок и виноград, да поселятся изобилие и счастье под кровом, где даруют волю рабам…»

Медная серьга, некогда носимая Арзуни, теперь болталась в ухе девчонки на побегушках. Серьгу быстренько заменили, и милостивый господин Саал бросил её в открытую топку. Руки у него ещё дрожали. Он ни на шаг не отпускал от себя приёмного сына. Тот на всякий случай хмурился, не вполне понимая, в чём дело.

Шустрая девочка всё потирала намятое ухо. Несколько мгновений она провела без невольничьей бирки, и это едва ли не впервые навело её на дерзкие мысли.

«Я, оказывается, ходила со счастливой серьгой, – пробормотала она, думая, что её не услышат. – Я тоже себе летучую мышь поймаю на чердаке!»

 

Волкодав понимал, что выработки, откуда везли огромные глыбы, по природе своей не могли походить на самоцветные копи. Однако ничего с собой поделать не мог – помимо разума ждал впереди гор, изгрызенных тесными норами и ответвлениями забоев. На восьмой вечер ему показалось, что над хмурым западным окоёмом явила себя плотная широкая туча. Ветер как раз дул с той стороны, рваные клочья довольно быстро летели над головами, но эта туча не двигалась.

– Вот и Канара, – сказал Иригойен.

Непомерный утёс нарушал ровную степь, вырастая из неё громадным цельным горбом. Словно круглая голова сыра, с одной стороны попорченная мышами. Подойдя ближе, венн убедился, что горы, тревожившие его память, были здесь явлены, можно сказать, своей противоположностью: огромной открытой ямой, выгрызенной в теле Канары. Камень выбирали уступами, плавно сбегавшими к широкому огороженному двору. Середина выломки уже изрядно заглубилась под землю. Чем ниже, тем чище был камень, тем меньше портили его крупные и мелкие трещины. После каждой непогоды на дне скапливалась вода. Чтобы она не мешала работам, мулы с завязанными глазами вращали две большие черпалки.

Ещё Волкодав ждал стражи. И она здесь, конечно, была, притом весьма нелюбезная. У въезда во двор троих путников окинул оценивающим взглядом бородатый копейщик в стёганке и войлочной шапке.

– Дешёвый камень во‑он там, – буркнул он, указывая кожаной рукавицей.

Поодаль громоздился целый холм обломков и щебня. Волкодав невольно поискал глазами подбиральщиков, роющихся в поисках самоцветов, пропущенных другими рабами, но вместо них увидел повозку, нагруженную мешками, и служителя, убиравшего большие весы. Благоверные халисунцы, не жалевшие денег на то, чтобы полдня выдержать Посмертные Тела своих близких в самых святых местах Садов Лан, не пропускали случая приобщиться хоть маленького кусочка Канары. Прежде обломки пытались красть. Святотатцев ловили и размыкивали конями на улице Сломанного Стремени. Позже кто‑то сообразил, что обида родовитым мертвецам творилась невеликая, а выгода казне могла набежать вполне ощутимая.

– Спасибо, добрый страж, но мы здесь не за этим, – ответил Иригойен.

– А зачем ещё? – удивился копейщик.

И правда, кому и что могло здесь понадобиться, кроме камня?

– Скажи нам, добрый страж, в какой стороне мы найдём ватагу мастера Гаугара, с которой по‑прежнему не сравнится на этих добычах никакая другая?

Мороза не было, но ветер проницал любую одежду, особенно если стоять на одном месте. Стражник потёр нос рукавицей:

– На что вам Гаугар?

– Мы надеемся, он укажет нам могилу одного каменотёса, работавшего здесь когда‑то.

Копейщик вдруг развеселился.

– Гаугар вам укажет, – хмыкнул он в бороду. – Только не могилу раба, а путь в Беззвёздную Бездну, да выберет, который позаковыристей… Ступайте вон туда, где грузят телегу, там дальше спросите.

 

Вот уж чего Волкодав ни под каким видом не ждал, так это того, что мастер Гаугар окажется женщиной. Такую женщину не всякий день встретишь. А удостоившись, не скоро забудешь. Кряжистая седовласая рабыня была сложена почти по‑мужски и неимоверно сильна даже на вид. Она годилась в дочери Горбатому Рудокопу, каким того описывали легенды. И зубило в мозолистой руке Гаугар было, судя по звону, из отличнейшей стали. А как она материлась, если что‑то, по её мнению, шло вкриво!..

– Здравствуй, почтенная госпожа, – поклонился ей Волкодав.

Мыш, не жаловавший холодной погоды, выглянул у него из‑за пазухи, чихнул и вновь спрятался. Гаугар смерила венна насмешливым взглядом. У неё были маленькие, пристальные ярко‑голубые глаза. Она, конечно, заметила длинные волосы Волкодава и то, что он не носил рабской серьги.

– И тебе поздорову, – отозвалась она погодя. Очень неспешно и обойдясь безо всякого «господина».

Ватажники Гаугар держались с тем же достоинством, что их мастер. Таковы люди, которые делают значительную работу, делают её лучше всех и понимают, как нелегко показалось бы на их месте другим.

– Я пришёл издалека, – сказал Волкодав. – Будет ли мне позволено поработать рядом с тобой во имя Хетара, укрепившего своей кровью Посмертное Тело прежнего государя?

Ватага как раз отделяла от утёса глыбу с большой сундук. По разметке уже просверлили глубокие дыры и теперь забивали деревянные клинья, чтобы поливать их кипятком.

– Рядом? Чести много, – с прежней основательностью ответила Гаугар. – Думаешь, запомнил чьё‑то имя и я тебе ради этого позволю хороший камень увечить?

Ватажники засмеялись. Мастер ногой пододвинула Волкодаву обломок величиной с башмак:

– Разбей‑ка его сперва хотя бы начетверо…

И бросила венну молоток, с одного конца оттянутый и заострённый лопаткой.

Волкодав поймал его, примерился, перехватил поудобней.

– В руках‑то держал когда? – насмешливо спросила Гаугар.

У неё запястья были широченные. Как у любого, кто непомерно трудит их с юности, пока тело ещё растёт.

Волкодав молча опустился на корточки. Он не стал спрашивать, что значит «начетверо». И так ясно, что не накрест, а на четыре ровные дольки, пригодные для кладки или на опору для крепи. Ну а «хотя бы»…

Молоток застучал. Заточка лезвия показалась венну непривычной, но он быстро к ней приспособился. Ватажники побросали работу и сгрудились смотреть. Волкодав мельком отметил про себя, что никакие надсмотрщики с кнутами не примчались подгонять нерадивых. Каменотёсов Гаугар уважали и берегли. С ними считались.

Сделав на камне пять поперечных канавок, Волкодав стал их околачивать, постепенно добавляя силы ударам. Молоток порхал и звенел, радостно и свободно. Когда ответный звон камня, едва уловимо меняясь, стал глуше отдаваться в левой руке, Волкодав ещё раз обошёл крайнюю бороздку, потом резко взмахнул молотком. Первая долька щёлкнула и отвалилась ровно и чисто. Потом вторая, третья и так далее до конца.

– Сказано было – начетверо, – буркнула Гаугар. – Слушать надо, что тебе старшие велят, а не своё воротить!

Волкодав усмехнулся:

– Сказано было – хотя бы…

Мастер опять же ногой пододвинула ему ещё камень:

– А вот этот – вдоль пополам.

На веннских ярмарках иногда устраивали состязания кузнецов. Давали кусок железа наделать гвоздей. Просили потом из этих гвоздей отковать сплошной лист, да побольше. И всякий, кому было не лень, мог попробовать поцеловать большой молот‑балду. Да не просто так, а высунув его сзади над плечом и держа рукоять кувалды за самый конец. Если не знать, что тянуть надо губы к молоту, а не молот к губам, можно очень неплохо раскровенить рот…

Волкодав взял камень и легонько, на пробу, стукнул по нему обушком.

– Не буду. Рассыплется.

Гаугар забрала у него молоток, проверила, не наделал ли неумеха зарубин, и сварливо велела:

– Иди кипяток подноси. Да шевелись там, чтобы не остывало!

 

…Камень гулко лопнул, и продолговатая «чушка» отделилась от матёрой скалы. Уже седьмая с тех пор, как Волкодав присоединился к ватаге. Когда она будет вытащена и погружена, рубщики Гаугар сядут в ту же телегу и поедут в столицу. На месячный отдых. За подвиг работы им дадут денег, и почти каждого ждала дома семья. Вот такие невольники. Действительно почтенные и гордые своим делом. Или они так работали оттого, что с ними обходились по‑человечески?..

– В город, – обрадовалась мать Кендарат. – Хоть узнаю, прислушалась ли к моим советам госпожа Саал!

– Значит, ты распознала её недуг? – спросил Иригойен. И спохватился: – Если не будет в том ущерба для стыдливости госпожи…

– Эта неразумная сама себя загнала на край могилы, – ответила жрица. – За сорок лет жизни она съела столько пряников и печенья, что едва помещается на постели. Её тело утратило внутреннее согласие, данное от рождения. Желудок и почки не могут более выносить сладости, однако рассудок потакает языку, всё так же требующему мёда. От этого и язвы, и тьма, готовая поглотить зрение… Я всё рассказала супругам, но вот послушали они меня? Станет она питаться рыбой, яблоками и капустой?.. Или предпочтёт через год‑другой умереть с булочкой за щекой, даже не увидев, как взрослеет приёмный сын, посаженный ей на колени вместо родного?

– Пусть Матерь Луна дарует ей выздоровление, – искренне пожелал Иригойен. – Служанки говорят, она отнюдь не худшая из хозяек!

Мать Кендарат пожала плечами:

– Госпожа Саал не привыкла проявлять упорство и отвергать желания чрева. Если она не справится, Тейекену придётся ограничивать её силой, а на это у него может не хватить твёрдости.

– Наши сэднику говорят: плоть глупа и слаба, – заметил Иригойен.

– Да наставит мне синяков мой собственный посох, малыш, но попался бы мне тот, кто первым придумал противопоставить душу и тело и объявить тело ничтожным! – возмутилась мать Кендарат. – Люди впали в грех пренебрежения совершенствами, которыми взысканы от Богов! Мы так погрязли в невежестве, что готовы пугаться тех, кто хоть на шаг приблизился к постижению тайн!

Иригойен задумался и печально ответил:

– Если ты права, я, наверное, тоже не сохранил вручённого свыше…

– Вернёмся – первым долгом на рынок, – сказала мать Кендарат. – По‑моему, я там у одной старухи‑травницы видела то, что тебе пригодилось бы. Сходишь со мной?

Они сидели у костерка, присматривая за башмаками и кожаными рукавицами, развешанными на кольях. В котелке над углями томился свиной жир. Позже мать Кендарат добавит к нему щепотку одного из своих порошков, а вечером будет смазывать ободранные ладони, сбитые ноги и плечи, обожжённые верёвкой.

Ватажники Гаугар между тем ещё не победили «чушку», вроде бы отъединённую от скалы. Так почему‑то всегда получается при завершении большого труда, когда кажется, что последнее усилие уже сделано и скоро можно будет утереть пот. Где‑то в глубине разлом пошёл косо. Глыба цеплялась и ни за что не хотела покидать родное гнездо. Её кое‑как удалось приподнять с одного краю, и в узкую щель, невозможным образом распластавшись, с зубилом и молотком проник Волкодав.

Гаугар никак не выделяла его среди прочих. И ни о чём не расспрашивала. Даже не поинтересовалась, как звать. Новенький – и довольно с него.

Сейчас из‑под глыбы торчали только его ноги и доносилось звяканье молотка. Мыш, оставленный наверху, беспокойно топтался по самому краю, пытаясь заглянуть в щель.

Вот раздался громкий хлопок. Мыш ударил крыльями, глыба содрогнулась. Волкодава с удивительной быстротой вытащили наружу. Если бы он ошибся, делая скол, камень мог просесть, и тогда венна не спасло бы никакое проворство ватажников. Ошибка иного рода испортила бы всю «чушку» – зернистый гранит мог расколоться, а значит, начинай всю работу сначала. Не произошло ни того ни другого.

Иригойен выдохнул и потянулся перемешать забытое сало.

Волкодав отряхивался от каменной пыли, забившей волосы и одежду. Лицо у него было пегое, в потёках пота, левая скула расцарапана.

Глыбу снова начали приподнимать, чтобы поставить на временные катки, обвязать верёвками и потихоньку тянуть по каменному карнизу. И дело вновь не заладилось. Что‑то продолжало цеплять. Не там, куда лазил Волкодав, а в самом неудобном углу. Туда не было подступа.

Гаугар задумчиво обошла «чушку». По всему получалось – что‑то предстояло крушить. То ли дорогу, по которой собирались вытаскивать ещё не один груз, то ли бок матёрой скалы, показывавший красивое глазчатое зерно… то ли с таким трудом выломанный камень. Куда ни кинь, всюду клин!

Пока мастер обдумывала, как быть, подошла мать Кендарат:

– Дай я попробую.

Гаугар посмотрела на неё сверху вниз:

– Ты?..

– Как я понимаю, эту глыбу нужно чуть‑чуть подать прямо вверх. Здесь нет пространства для рычагов, а когда камень наклоняют, он перестаёт двигаться и грозит лопнуть. Я правильно рассуждаю?

Мастер молча кивнула.

– Если позволишь, – продолжала мать Кендарат, – я поговорю с этим куском скалы и попытаюсь убедить его ненадолго отрешиться от непомерной тяжести, чтобы вы смогли всунуть клинья. Ты ведь не усмотришь в этом бесчестья?

Гаугар никогда не возглавила бы ватагу, не умей она, когда дело того требовало, принимать помощь. Даже самую диковинную.

– Что нужно от нас? – только и спросила она.

И живо расставила рубщиков по местам с клиньями и верёвками наготове.

Мать Кендарат в свой черёд обошла глыбу. Погладила её. Улыбнулась, примерилась влезть. Гаугар взяла маленькую жрицу за пояс и без видимого усилия поставила на верхнюю грань.

– Давай, – сказала она, и оглянулась на своих: – А вы закройте‑ка рты! Кто помешает госпоже – пришибу!

Скинув мягкие сапожки, мать Кендарат поддернула шаровары и утвердила на холодном камне босые ступни, как‑то по‑особенному прижав их к граниту.

Закрыла глаза…

Её лицо стало удивительно отрешённым. Следовало знать её так, как знал Волкодав, чтобы понять: в эти мгновения для неё не существовало ни вечного, ни мимолётного, ни возможного, ни невозможного. Всё было едино. Потом она стала танцевать.

Сначала пришло в движение то, что принято называть средоточием: место, откуда у испуганного человека расползаются стылые ниточки страха. За средоточием последовали бёдра, плечи, руки, колени… и наконец – шея. Ступни жрицы ни на миг не отрывались от камня, но все, кто видел, позже клялись, будто она взвивалась в прыжках, кружилась, выгибалась назад и даже вставала на руки, как ярмарочная канатная плясунья…

Гаугар следила за ней, слегка приоткрыв рот. Волкодаву пришлось тронуть мастера за локоть.

Глыба постукивала. Она дрожала и колебалась, едва заметно отрывая от скального основания то один край, то другой… Гаугар схватила за шиворот ближайшего рубщика. Тот вздрогнул, очнулся и торопливо наклонился подложить клин.

Потом людей стало укачивать, словно на корабле в бурю.

Глыба стучала и постепенно приподнималась.

На волосок… ещё на волосок…

Танец матери Кендарат тянул к небесам землю. Человеческое естество без привычки такого выдержать не способно. Твердь ощутимо уходила у ватажников из‑под ног, хотя глаза свидетельствовали о её неподвижности.

Ещё на волосок… на полпальца…

Люди ползали на четвереньках, корчась в приступах рвоты. Однако мужики под началом у Гаугар всё же не зря считались самыми крепкими и строптивыми. Под края глыбы входили всё новые клинья, вдвигались глубже и глубже…

Наконец мелкие камни прекратили подскакивать и перекатываться сами собой. Жрица остановилась. Мир покачался ещё немного – и стал постепенно возвращаться к привычному равновесию.

Кое‑что у меня не вполне ещё получается, вспомнилось Волкодаву. Он подбежал к «чушке» и успел подхватить на руки пошатнувшуюся Кан‑Кендарат.

Глыба стояла на крепко вбитых подпорах, готовая лечь на каточки, опутаться прочными гужами и выехать на грузовой двор.

Венн бережно уложил жрицу на плащи, расправленные Иригойеном у огня. Кто‑то принёс сапожки. Волкодав хотел обуть её, но маленькие ступни показались ему совсем ледяными, и он принялся растирать их.

А я‑то думал, дурак, это я один чему‑то учусь. Сейчас ты шутя сожгла бы в своих жилах тот яд. И за руку бы кусать не пришлось…

Мать Кендарат приоткрыла глаза.

– Вспомни мою неуклюжесть, малыш, когда я снова начну шпынять тебя, – прошептала она. – На самом деле я ничего ещё не знаю и не умею. Настоящий мастер кан‑киро направляет истечение силы, струящейся повсюду вокруг, а я расходовала свою. Наставник засмеял бы меня. Как холодно…

Волкодав обнял её и начал тихонько баюкать, устроив седую голову у себя на плече. Гаугар и ватажники молча стояли кругом.

 

* * *

 

…Пещера. Дымный чад факелов, проникающих из штрека в тёмный забой.

«При жизни Белый Каменотёс был рабом, таким же, как мы…» – повествует Динарк.

Рудокопы слушают его, собравшись в кружок. Двое новичков, вельх и аррант, прежде слышали только упоминания о Каменотёсе. Остальные рады возможности вновь прикоснуться к тому, что всех здесь объединяет. Из дальнего угла, где в стену вделано кольцо для цепи, поблёскивают глаза Серого Пса.

«Он родился под вольным небом доброй страны, – продолжает Динарк. – Цветущей страны, прекраснее которой нет ни на западе, ни на востоке. Он был халисунцем…»

«Саккаремцем! – тотчас перебивает ревнивый голос. – Он был саккаремцем!»

«Во имя Неизъяснимого! – стискивает кулаки мономатанец. Его почти не видно в потёмках, только зубы и белки глаз. – Он был из племени ранталуков!»

«Тогда его называли бы не Белым, а Чёрным, – подаёт голос господин Гвалиор, по обыкновению стоящий возле входа в забой. – Тихо вы!.. Давай ври дальше, Динарк».

«Мы не знаем его имени, только то, что он был весел и счастлив, – вновь берёт слово безногий. – Когда он решил привести на своё ложе жену, его одарила любовью самая милая красавица во всей округе…»

«Она была беленькой или темноволосой?» – жадно спрашивает аррант.

«Самые красивые – рыжие!» – со знанием дела заявляет вельх.

«Тихо! – снова вмешивается Гвалиор. – Не то всех сейчас разгоню!»

С его ремня свисает свёрнутый кнут, и он очень хорошо умеет им пользоваться.

«На беду, – помолчав для весомости, продолжает Динарк, – у юноши был завистливый брат…»

И он принимается расписывать во всех мелочах, как этот завистник ещё до свадьбы начал засматриваться на возлюбленную счастливого брата, как в его сердце свила гнездо греховная страсть, как он ловко соединил и вывернул наизнанку братнины сетования на государевы поборы, превратив обычные слова в дерзновенные ковы… о которых сам же и нашептал городскому наместнику. Ведь если несчастье постигает старшего брата, кто позаботится о вдове, если не младший?

Динарк действительно отличный рассказчик. И к тому же никуда не торопится. А что ему торопиться? Люди наслаждаются каждым мгновением, смакуя подробности. Никто не стремится скорее услышать завершение повести. Все и так знают, чем кончится дело. Мужа разлучат с женой и продадут в Самоцветные горы. Здесь он чем‑то не глянется надсмотрщикам. Те поставят его в самый жуткий забой, где несчастный вскоре и угодит под обвал… А на дороге в это время будут погонять коней раскаявшийся брат и жена, собравшая выкуп за мужа. Тело раба, не дождавшегося спасения, похоронят в подземном зале, выточенном водой, а душа станет являться отчаявшимся каторжникам, одаривая их надеждой.

Безногий не первый год рассказывает про Белого Каменотёса. Однако рудокопам никогда не надоедает слушать его, потому что в устах Динарка старинная повесть раз от раза только обретает новые краски.

С некоторых пор он вплёл в неё сказание о маленьком лозоходце, который считал Белого Каменотёса отчасти своим отцом. Когда перед мальчиком распахнула двери Хозяйка Тьма, Белый Каменотёс дал ему руку и проводил через порог. С тех пор отец и сын вместе являют себя рудничному люду.

«Мальчишку звали Каттай, – с торжеством произносит Динарк. – И уж он‑то, не сойти мне с этого места, был халисунцем! А раз так, скажите‑ка мне, откуда у него мог взяться отец другой крови и веры?»

«Побьют тебя когда‑нибудь, – ворчит Гвалиор. – Изаступаться не буду!»

 

– Здесь святыня Канары, – сказала почтенная мастер. – Здесь никто больше не смеет вырубать камень.

Над копями уже догорели угрюмые зимние сумерки. В руке Гаугар полыхал факел. Пламя озаряло высокую гранитную стену. Два века непогод и ветров не сумели зализать на ней раны от сверла и зубила. Если бы не пятна лишайника, отметины казались бы нанесёнными лишь вчера.

Камень здесь был невероятно красив… Вместо обычного для Канары серого дикаря[43]здесь как будто спеклись красные, пепельные и чёрные комья. За всё время добычи отсюда успешно выломали всего одну глыбу. Из неё было сделано Посмертное Тело для шулхада Эримея Освободителя. Иные из последующих шулхадов пытались встать вровень с великим предшественником, но камень противился. «Чушки» раскалывались, если не при вырубке, то по дороге, лопались под резцами ваятелей и даже при полировке.

– Рабов пороли безо всякой пощады, – сказала Гаугар. – Пока не поняли, что пытаются совершить непотребство, противное Лунному Небу.

Мать Кендарат слушала её, опираясь на руку Волкодава. Даже в рыжем факельном свете она выглядела измождённой и бледной. Завтра, когда нагруженная телега двинется в Гарната‑кат, жрице отведут наиболее удобное и почётное место. А захочет, может ехать на спине самого громадного и мощного тяжеловоза, небось не сильно отяготит.

– Теперь здесь наше мольбище. Мы никогда не водим сюда чужих, – снова заговорила Гаугар. – Сейчас новолуние, но, может быть, ты споёшь для нас, молодой сэднику?

– Я не…

– Посвящённые жрецы брезгуют служить для рабов. Они не хотят ехать сюда, потому что здесь нет храма со звёздным куполом, выложенным драгоценными плитками. А ты спал вместе с нами и ел из одного котла. Вот мы и решили, что ты, наверное, обойдёшься без храмового убранства.

Иригойен испуганно смотрел на могучую рубщицу.

– Ему случалось петь и в лесу, где его слышали только деревья, и на горелых отвалах, куда собралось полгорода, – вступилась мать Кендарат. – Там были зажиточные гончары и нищие собиратели серы, но ему не было разницы. Однако вам следует знать, праведные каменотёсы, что ваша просьба внезапна, а вдохновение гимнопевца – как невидимая жила в скале. Может отозваться на зов молотка, а может и промолчать.

Гаугар улыбнулась.

– У этой стены уже третий век взывают к Луне и поминают Освободителя, – сказала она. – Мы думаем, наше мольбище старше и святее иных храмов. Подойди к скале, маленький сэднику. Поговори с ней. Погладь её ладонями… Может, что‑то подскажет…

Иригойен нахмурился, стянул шапку, поклонился и пошёл к стене.

– Не сердись на него, – тихо попросила мать Кендарат. – Когда я забиралась на глыбу, я тоже не знала, получится ли у меня. И тоже честно предупредила об этом.

– Но ты, во всяком случае, попыталась, – ответила Гаугар. – Терпеть не могу тех, кто первым делом заявляет: я не смогу. Да, и скажи мне вот ещё что, маленькая плясунья… Почему ты не затеяла свой танец немного пораньше? Когда твой старший сын полез в щель?

Настал черёд улыбаться матери Кендарат.

– Мне не показалось, чтобы ему что‑то грозило.

– А мне не кажется, чтобы ты была таким уж знатоком горного дела.

Жрица приглушённо рассмеялась:

– Зато я хорошо знаю своего приёмного сына. Время от времени он показывает весьма прискорбное безрассудство, но не тогда, когда дело касается рудничной работы.

Волкодав молча стоял подле неё. Опять о нём судили и рядили, словно о тыкве на грядке, но обидно почему‑то не было. Может, потому, что обе женщины действительно имели какое‑то высшее право так поступать.

– Он, кстати, не совсем косорукий, – сказала Гаугар. – Я бы, пожалуй, взяла его… края обсекать. Где его выучили держать молоток?

– В Самоцветных горах, – сказала мать Кендарат.

 

Матерь Луна! Ты, что блещешь в бескрайней ночи,

Праведный путь среди многих узнать научи!

 

Иригойен стоял у стены Освободителя, приникнув к ней ладонями и лбом. Глаза гимнопевца были плотно зажмурены, лицо исказилось страданием.

 

Тёплое лето от века сменяет зима,

И золотому светилу наследует тьма.

Но наступает злосчастное время невзгод,

Чёрные тучи грозят поглотить небосвод,

Жалкий молебен смолкает, впустую допет,

И не спешит в небеса долгожданный рассвет…

 

Когда люди двести лет приходят в одно и то же место ради молитвы, такое место делается особенным. Оно обретает неслышимый голос и многое может нашептать человеку, умеющему слушать беззвучное. Голос Иригойена странно отражался от скалы, уносясь в низкие тучи, и позже кто‑то из рубщиков клялся, будто оттуда ему отвечал дрожащий серебряный свет.

 

Матерь Луна! Ты несёшься в ночных облаках!

Лик Твой туманят утраты, и горе, и страх.

Но и приняв новолуния злое тавро,

Снова нам даришь святое Своё серебро.

Ты не сдаёшься – не след поддаваться и нам!

Смерть и неволю, измену, обиду и срам –

Выдюжим всё! И не будет великой вины,

Если мы выйдем из мрака черны и страшны,

Шерстью звериной покрывшись в холодной ночи,

В грубых руках огонёк сберегая свечи…

 

 

* * *

 

– Лунное Небо создало меня такой, какая я есть, – рассказывала Гаугар. Не спеша отпила пива, разломила копчёную рыбину и ловко вытащила хребет. – Матерь Луна дала мне женское тело, наделив его волей и силой мужчины. Она только не зажгла в моём сердце любострастных желаний. Я никогда не хотела ни мужчину, ни женщину. Но однажды в моей ватаге появился Хетар… Я сама выбрала его на торгу, потому что старший назиратель доверяет моему выбору. Хетар начал работать, и скоро я поняла, что значит иметь хорошего сына.

Они сидели под войлочным кровом передвижной харчевни в трёх днях пути от столицы. К ночи вновь подморозило, в дымовое отверстие заглядывали звёзды. Одна голубая, другая красноватая. Их называли Перстами Исполина: созвездие напоминало пятерню, воздетую из‑за окоёма. Дома у Волкодава Персты никогда не поднимались так высоко в небо.

Из‑под стены за мастером пристально следила рыжая брюхатая кошка. Иригойен и мать Кендарат ели горячую похлёбку. Волкодав – кашу с солёными огурцами.

– Для прежнего шулхада было изготовлено несколько Посмертных Тел. Самое первое ему подарила мать. Я дала твоей душе земное вместилище, сказала она, дам и вечное. Но матери её дитя до седых волос кажется несмышлёнышем, только способным лепетать милые пустяки… Унаследовав прадедовское седло, молодой государь велел изготовить новое Тело, приличное воителю и мужчине, а не младенцу, умершему в пелёнках. Когда же он насытился днями, доблесть полководца в его сердце уступила место набожной мудрости. Тогда мы опять взялись за работу. Нас очень торопили…

– Ты прекрасно рассказываешь, – заметила мать Кендарат. – Не всякого приятно слушать так, как тебя.

Гаугар пожала плечами.

– Моим отцом был собиратель книг из Айрен‑Ягун. Он тосковал вдали от семьи и взял себе на ложе рабыню. Говорят, я была смышлёной малышкой. Отец выучил меня чтению, письму и грамотной речи. Это забавляло его. Потом он уехал домой, а нас продал, и я пошла путём сво ей матери.

По ту сторону очага звенели струны и слышались песни, а рядом шла игра. Проворные пальцы игральщика ловко двигали по доске ореховые скорлупки. Игроки угадывали, под какой спрятана горошина. Иногда им это удавалось, чаще – нет. Особенно когда человек, раззадорившись, делал ставку побольше.

– Не люблю этого хорька, – нахмурилась Гаугар. – Он всегда нас здесь встречает. Рано или поздно мои ребята начинают играть на будущий заработок. Каждый хочет привезти жене побольше, но в итоге мне приходится раздавать подзатыльники, чтобы они не спустили последних штанов. Нутром чувствую – натягивает![44]

У невольников не могло быть законных жён, их называли хозяюшками, но Гаугар упрямо говорила – жёны.

Оторвав мясистый плавник, она угостила Мыша. Ладонь у неё была широкая, как сковородка. И такая же твёрдая.

Мать Кендарат присмотрелась к игравшим.

– Натягивает, – кивнула она.

– Но как?..

Жрица повернулась к Волкодаву:

– Сходи туда, малыш. Пусть этот бессовестный уйдёт отсюда и больше не возвращается.

Венн молча поднялся.

Гаугар посмотрела ему в спину и бросила кошке кусок рыбьей кожи с хвостом.

– Не убьёт? – спросила она. – Я слышала, хорёк засылает от выигрыша столичным ворам. Намаешься замиряться потом.

Впрочем, в её взгляде не было настоящего беспокойства.

Мать Кендарат развела руками и прикрыла глаза:

– Я никогда не упускаю случая его испытать…

Волкодав подошёл к игрокам. Орехи в Халисуне росли очень вкусные и крупные, с яблоко. Твёрдая скорлупа состояла из двух ровных половинок, люди победней использовали их как чашки. Скорлупки шустро ёрзали по доске, направляемые опытными руками… Вот только горошина ни под одной из них не перекатывалась. По мнению Волкодава, этого не услышал бы только глухой.

– О, северянин, – обрадовался венну черноволосый рубщик. Он только что проиграл монетку, мелкую часть тюка, называвшуюся коробочкой, и, думая отыграться, поставил ещё две. – Новичкам счастье! Перевернёшь мне скорлупку?

Ладонь венна прижала крайнюю чашечку.

– Открывай, – насмешливо хмыкнул игральщик.

Волкодав поднял на него глаза, и улыбка почему‑то увяла.

– Скажите этому охотнику жильничать[45], чтобы сам открыл две другие…

Делать нечего, игральщик повиновался.

– Моя взяла! – обрадовался черноволосый.

Игральщик с ненавистью посмотрел на Волкодава и полез за деньгами. Венн подождал, пока он отдаст выигрыш, и поднял оставшуюся скорлупку. Под ней было пусто.

Доска вместе с чашечками полетела в очаг, натягалу схватила сразу дюжина рук. Вытрясли и горошину из рукава, и все деньги из поясной сумки. Иные считали каменотёсов доверчивыми простаками, но тот, кто отваживался обирать их без правды, мог накликать беду.

Волкодав вернулся на свою подстилку и уселся доедать кашу.

– Когда тебя подгоняют, работается скверно, – провожая глазами растерзанную фигуру, исчезающую за дверной полстью, невозмутимо продолжила свой рассказ Гаугар. – Великое Тело воздвигли на медные шары, катившиеся в переносных желобах. Его без промедления облепили малые рубщики: Тело должно было прибыть в Гарната‑кат уже готовым к ваянию. Мы шли рядом, потому что наша работа была кончена. Потом левый жёлоб лопнул, шары один за другим уходили в песок, глыба стала крениться. Кто‑то падал с неё, кто‑то спрыгивал сам. Хетар услышал крик и бросился на подмогу. Камень продолжал двигаться… Хетар вытащил двоих, но сам оступился в рыхлом песке. Его придавило. Когда мы подоспели, его было уже не спасти. Завтра я покажу вам могилу.

Переборы струн сделались громче.

 

Прославлен в народах владыка Мавут!

Восток и закат ему славу поют.

На полдень и полночь людская молва

Разносит о нём золотые слова.

Когда за рекою случился пожар,

Оттуда послали в соседний Нардар…

 

– Что такое Нардар? – заорал лихой голос.

Волкодав невольно поморщился. Песня, как и сами мавутичи, сразу ему не понравилась, но мало ли что ему могло не понравиться? Будто не выслушивал он в своей жизни ещё чего похуже. А вот перебивать певца – самое последнее дело. Он ждал, что крикуну немедленно заткнут рот, но ошибся. В ответ раздались такие же наглые голоса:

– А это дыра между болотами и горами, до того нищая и захудалая, что никто не знает, в какой она стороне!.. Йярр‑рхаа!

 

И слышит от верных владыка Мавут,

Что Мария Лаура править зовут…

 

– Кто такой Лаур? – воинственно прокричал сам же певец.

– Это младший в семье незаконнорождённых, где принято жениться на потаскухах! Йярр‑рхаа Мавут!

Волкодав опустил ложку.

 

Вот едет нардарец по тёмным горам,

И надо ж, какой приключается срам:

Оставшись на пир в деревеньке одной,

Наутро правитель свалился больной.

Неужто и вправду ему суждена

Бездарная смерть от плохого вина?

 

– Нардарское‑то чем провинилось? – буркнула Гаугар.

В ярко‑голубых глазах мастера мерцали опасные огоньки.

 

Могучий Владыка подъемлет своё

Испытанное боевое копьё,

Водой ключевой омывает клинок –

И вот скороход распростёрся у ног.

«Мой сын! К благородному следуй врагу

Да собственных сил не щади на бегу!»

Послушный гонец принимает фиал

И мчится вперёд, как Мавут приказал…

 

– Кто такой Мавут? – громко спросила мать Кендарат.

– Это облезлый кот, вообразивший себя шулхадом всех тигров!.. – предчувствуя славную потеху, задорно откликнулась Гаугар.

Воцарилась мгновенная тишина. Потом…

Иригойен даже не успел испугаться. Железная пятерня сгребла его за шиворот и отшвырнула под стену, где он и скорчился, прикрываясь руками.

И понеслось!..

Мавутичи ринулись на оскорбительниц прямо через очаг, топча и раскидывая угли. Волкодав сорвался с места, как будто взлетев прямо с войлока, на котором сидел. Гаугар, широко улыбаясь, схватила в каждую руку по тяжёлой глиняной кружке. Её каменотёсы дружно вскочили, выглядело это так, словно ожили и пришли в движение гранитные скалы Канары. Мать Кендарат осталась сидеть, лишь повернулась навстречу нападавшим. Первый же наскочивший на неё необъяснимо промахнулся с ударом и косо, потеряв верх и низ, вбежал в стенную решётку. Иригойен близко увидел его вытаращенные глаза. Если бы он не наблюдал, чем при каждом удобном случае занимались жрица и венн, он тоже решил бы, что она лишь взмахнула руками навстречу. Гаугар, расколотив обе кружки, вполне обходилась голыми кулаками, мавутичи от неё отлетали. С лица мастера не сходила улыбка. За очагом слышался вой. Дюжий мавутич, убедившись, что преподанное Владыкой почему‑то не приносило быстрой победы, достал нож и нацелил его в спину одному из каменотёсов. Теперь бесчестный задира бился то ли в припадке, то ли в неистовой пляске. И выл, словно его на кол сажали. Волкодав взял нож из онемевшей руки и бросил в очаг: доставай, кому охота.

Такое уже нельзя было объяснить случаем, как, может быть, казалось принявшим милосердие Кан от рук Её жрицы. Вопли мученика стали последней каплей. Мавутичи снесли входную полсть, скрываясь в ночи.

Иригойен на четвереньках выполз из‑под стены, чувствуя себя ничтожным и бесполезным. Гаугар вытерла руки о штаны и как ни в чём не бывало кивнула матери Кендарат:

– А о вольной для Хетара ты даже не беспокойся. Старший назиратель – сам из наших, вольноотпущенник. Он всё устроит.

 

Это была самая настоящая «косатка», о каких Серые Псы немало слышали от соседей‑сольвеннов, но сами до тех пор не видали. Она мягко ткнулась острым носом в песок, и на берег вышли сегваны.

Суровые лица, исхлёстанные ветрами солёных морей, отмеченные укусами холода и боевыми рубцами. Цепкая походка людей, проводящих на корабле гораздо больше времени, чем на сухом берегу. А осанка и особые, безмятежные взгляды говорили о том, что на «косатке» приплыли вовсе не рыбаки.

Сегваны и не скрывали того, что они были воинами.

И они понимали, конечно, что их появление не прошло незамеченным.

Они даже не пытались таиться, потому что это было всё равно бесполезно. Шли по Светыни открыто и возле деревни тоже высадились ясным днём.

Серые Псы встретили их на берегу. Одни мужчины и парни, все при оружии. Равно готовые и к немирью, и к миру, стояли и молча разглядывали пришельцев, ожидая, что скажут.

Вот вперёд вышел плечистый светлобородый сегван. Он воздел правую руку, но не тем резким движением, которым, наверное, бросал в бой не умеющих отступать молодцов. Высоко поднятая раскрытая десница лишь означала, что он пришёл с миром.

«Приветствую вас, сыновья славных матерей», – раскатился над тихим берегом рокочущий голос. Веннская молвь была явно непривычна гостю, но говорил он не сбиваясь, твёрдо и раздельно произнося каждое слово.

«И тебе мир по дороге, сын славной матери», – неспешно отозвался большак.

Чуть склонив голову в уважительном поклоне, чужеземец выпрямился и зарокотал дальше:

«Мы пришли с острова Закатных Вершин. Моих отцов называли там кунсами. Мы измерили холодное море, раскинувшееся на седмицы пути. Наши кости заболели от качки, а животы больше не могут принимать рыбу. Будет ли позволено людям кунса Винитария обогреться и обсохнуть у порога веннских земель?»

Сегван замолчал.

Серые Псы не торопились с ответом… К ним не вчера докатилась молва о великой беде, постигшей народ Островов.

О том, как сегваны, не желая ждать, когда начнут умирать от голода дети, род за родом садились на корабли и оставляли родину за кормой. Переселялись на матёрую землю, которую называли попросту – Берег.

И Серые Псы позволили мореходам устроить привал. А когда, немного оглядевшись, те в самом деле заговорили о землях для нового поселения, – венны указали кунсу Винитарию ничейные места на левом берегу Светыни. Кунс сердечно поблагодарил за ласку и тут же отправился ставить за рекой лагерь. Не далее как следующей весной там должна была вырасти сегванская деревня с детьми, жёнками, козами и коровами, перевезёнными с острова Закатных Вершин…

 

Когда повозки прибыли в Гарната‑кат, каменотёсы ни под каким видом не отпустили новых друзей на какой‑то там постоялый двор. Рубщики жили общиной, в одном большом доме на окраине города, и в нём, конечно, нашлось место ещё для троих человек.

Общинный дом понравился Волкодаву. Он даже напоминал тот, где поколениями росли дети Серого Пса. Только в веннской деревне главная изба строилась в виде прямой череды сопряжённых срубов, а здешний оказался замкнут в кольцо. На взгляд Волкодава, получилось правильно и удобно. В просторном внутреннем дворе играли дети, паслись куры, сушилось бельё, рассуждали о чём‑то важном хозяюшки… А не хотел бы я остаться здесь жить? по давней привычке спросил себя венн. А что! Мог бы, во всяком случае, задержаться надолго. Рубить камень с ватагой Гаугар. А потом возвращаться под кров, где тебя ждут, где тебе рады… Да. Если бы…

Если бы далеко на севере, на таком же сером, как граниты Канары, каменистом холме не стоял замок вождя по прозвищу Людоед.

Если бы там, на Светыни, не дожидались последнего родича пятьдесят восемь неотомщённых и неупокоенных душ…

 

Все десять дней поездки Иригойен очень мёрз. Даже меховые плащи не грели его. Он пытался идти рядом с телегой, но сразу начинал отставать. Он чувствовал себя лучше, только сидя на спине добродушного тяжеловоза, правда, тогда его неудержимо клонило в сон.

– Теперь я понимаю, насколько верно поступил мой отец, вернувшийся в страну пращуров, – сказал он Волкодаву. – Холодная зима леденит нашу кровь. Ты проводишь меня в приморский Шофар, когда улягутся зимние бури и я куплю место на корабле?

Последние слова сын пекаря еле выговорил, кое‑как справляясь с одышкой.

– Провожу, – пообещал Волкодав.

– А может, вместе поедем? – с надеждой спросил Ири гойен.

– Ты окрепни немножко, – проворчал венн. – Там поглядим.

 

На другой день после праздничной пирушки, устроенной жёнами каменотёсов, мать Кендарат с Волкодавом отправились на рынок. У старухи‑травницы была крохотная лавчонка, полная запечатанных горшочков, таинственных склянок и не менее таинственных корешков, развешанных под потолком. Травница была слепорождённой, но любое снадобье доставала сразу и безошибочно. А ещё по лавчонке разгуливал, валялся вверх пузом, вспрыгивал на колени хозяйке крупный рыжий кот самого добродушного вида. Если верить слухам, вид был обманчив. Кот мгновенно бросался на всякого, протянувшего корыстную руку к хозяйкиному товару. Кто знал – утверждал: когти у него были, что гвозди.

Старуха поздоровалась с матерью Кендарат по имени, едва та перешагнула порог. Волкодав оставил женщин обсуждать свойства трав и вышел наружу.

Рынок в халисунской столице был самый обычный. Ничего такого, чего не встретишь в любом большом городе. В соседнем ряду торговали кислой капустой. Халисунцы заквашивали её со свёклой, перцем и мёдом. Вкусно, но не так, как делали дома. Немного подальше на все голоса расхваливали посуду. Здесь Волкодав задержался. На прилавках стояли стеклянные и глиняные бутыли, кружки всех размеров и форм, а горшки для готовки – не только гончарные, но и белые, удивительно чистой работы. Продавец клялся, будто их везли через Вечную Степь, доставляя из страны с названием, непроизносимым на человеческом языке. Страшно дорогая посуда путешествовала в прочных корзинах, заботливо переложенная соломой, а дорогу на её удивительную родину частоколом сопровождали шесты с головами подсылов, пытавшихся выведать секреты тамошних мастеров.

– Блюда! Блюда для подношений! Вы поставите их на домашний алтарь и удивитесь тому, как скоро будут услышаны ваши молитвы! Блюда, украшенные вдохновенными письменами! Кто грамотный, прочтёте славословие Матери Луне, кто неграмотный, тому другие прочтут! Подходите, почтенные, всего девять осталось, налетай, торопись!

Волкодав подошёл и убедился, что дела у дар‑дзумских гончаров по‑прежнему шли неплохо. Во всяком случае, простая и благородная форма блюда показалась ему очень знакомой.

– А вот чашки, на каждой всего одна строка чудотворного гимна! Если вы раздадите их домочадцам и каждый произнесёт часть молитвы, Лунное Небо услышит каждого в отдельности и всех сразу…

– Здравствуй, почтенный, – сказал Волкодав. Теперь он мог сыскать в себе достаточно разговорчивости, чтобы первым обратиться к незнакомому человеку и завести с ним беседу. – Ты, верно, сам грамотный… О чём эта молитва?

– Грамотный? – засмеялся торговец. – Нет, друг мой чужеземец, такой премудрости я не удостоился. Но конечно, прежде, чем предлагать правоверным такую особенную посуду, я посоветовался с боговдохновенными сэднику. Учителя заверили меня, что эти письмена суть порождения благой и искренней веры, и даже пожелали украсить храм одним из моих блюд.

– Если я правильно понимаю, – сказал Волкодав, – эта посуда сделана… на востоке?

– О, сэднику тоже захотели знать, каким образом в утраченных землях сподобились истинного поклонения, и на это я смог им ответить. Надо тебе знать, друг мой, что лучшие мастеровые и учёные страны за рекой в большинстве своём хранят в жилах нашу халисунскую кровь, хотя зачастую сами не подозревают об этом. Таков, говорят, и мастер Шерешен из городка гончаров у подножия диких гор. Родив семерых дочерей, он молился о сыне. Ты же знаешь, друг, этот их беззаконный обычай…

Волкодав кивнул. По его глубокому убеждению, саккаремское наследование было действительно беззаконным.

– Так вот, – продолжал торговец, – взывал он, как ты понимаешь, к своей лукавой Богине, но кровь не обманешь! – и гончару отозвалось Лунное Небо. Проснувшись среди ночи, мастер тотчас побежал наносить на глину праведные письмена, увиденные во сне. И когда его бабе пришло время рожать, она принесла ему долгожданного сына.

Волкодав снова кивнул. Значит, мастер Шерешен. И кровь, которую не обманешь. Радостно, что Бизар, Шишини, Мицулав и их друзья снова разожгли гончарные печи. Похоже, эти печи горят достаточно жарко, раз теперь у них хватает денег на краски…

Он купил, не торгуясь, большое блюдо, показавшееся ему самым красивым. Блюдо было не разрисовано, а, как то первое, вытиснено маленьким писалом, сделанным из косточки желтослива. И покрыто лишь очень тонкой, почти не блестящей поливой.

Кто теперь в Дар‑Дзуме вейгилом, уж не Бизар ли? Никогда я этого не узнаю. И про соплеменника своего, ставшего мавутичем. Мало ли чего я никогда уже не узнаю.

– Ты, почтенный, не кажешься мне похожим на верного Матери Луны, – заворачивая ему покупку в мягкую ветошь, сказал довольный торговец. – Или наш Свет уже достиг и твоей далёкой страны?

– Мы чтим своих Богов и не восстаём на чужих, – ответил Волкодав. – Я хочу порадовать друга.

 

Когда они с матерью Кендарат вернулись в общинный дом, Иригойен лежал в отведённой для них клетушке, дыша часто и тяжело.

– Упал во дворе, – хмуро пояснила Гаугар. – Из задка шёл и свалился.

– Я не свалился, – кое‑как выговорил сын пекаря. – Я отдохнуть сел.

Может, он даже не слишком кривил душой. Плохо было то, что домой его принесли на руках.

Волкодав развернул свой подарок. Иригойен взял блюдо, и его глаза подозрительно заблестели.

– Спасибо, брат мой…

Жрица без промедления отправилась на общую кухню – готовить купленные зелья. Венн вышел с ней вместе.

– Он поправится, госпожа? Ты сможешь его вылечить?

Мать Кендарат грустно вздохнула:

– Иригойен с рождения несёт в себе неприметный с виду изъян…

– Какой?

– Вот у тебя, к примеру, стук сердца размерен, чист и силён. И у меня тоже, благодарение Кан. А у него сердце трепыхается, словно рыбка на крючке. То колотится, то замрёт.

И постепенно слабеет, докончил про себя Волкодав. Он видел такое в Самоцветных горах, да и позже, когда они шли с войском Тайлара Хума. Если жизнь спрашивает с человека больше, чем тот способен осилить, человек не выдерживает. Кто‑то ломается сразу, кто‑то догорает постепенно, как свечка, подожжённая с обоих концов.

– Будь он просто слаб, путешествие закалило бы его, но оно его вымотало, – сказала мать Кендарат. – Останься он дома… Впрочем… квашни с тестом, печной жар… Не знаю. По крайней мере, он следовал голосу Небес и был счастлив. – Помолчала и добавила: – А нынче ты принёс подтверждение, что странствовал и служил он не зря.

Волкодав опустил голову:

– Иригойену я не только блюдо бы отдал…

В голосе жрицы послышалась горечь:

– Я могу, сосредоточившись, превратить в шрам опасную рану и ускорить заживление сломанной кости. Моё умение далеко от совершенства, и я каждый день бьюсь над тем, чтобы хоть на кончик ногтя раздвинуть его пределы. Но заставить живые черева менять врождённую природу по произволу целителя… Я не знаю, справился бы с этим даже Наставник, которого я мысленно причисляю скорее к Богам, нежели к простым смертным…

Как же мне всю жизнь везло на хороших людей, вдруг подумалось Волкодаву. Даже в рудниках. Хотя считается, что караванщики вроде Таркима пригоняют туда распоследний сброд. Убийц, святотатцев и воров, которым в ином случае дорога была бы только на плаху. Ну а я почему‑то встретил на каторге Тиргея, Мхабра, Каттая, Динарка, Кернгорма… Все они остались там, чтобы я мог идти дальше. Неужели я пройду ещё и мимо могилы Иригойена, прежде чем улягусь в свою?.. Зачем, Боги? Что я должен понять?..

 

Целую седмицу мать Кендарат отпаивала Иригойена свежими снадобьями. Запах у настоек, по мнению Волкодава, был жуткий, а вкус он представить себе и вовсе боялся. Жуть при этом состояла не в запредельной горечи или едкости; просто если лекарство такое, то какова же болезнь?.. Венн долго думал, чем бы помочь. Позаимствовал доску для игры в читимач и потребовал, чтобы сын пекаря его научил.

Вести распространяются быстро. И в особенности когда их разносят рабы. На третий день прибежал названый брат Иригойена. Дети каменотёсов лакомились булочками и печеньем, которые прежде хорошо если видели на хозяйском столе. Приёмыш чуть не со слезами уговаривал гимнопевца перебраться в родительский дом и не позорить семью.

– Люди скажут: вот Даари Мурэн, его больной брат лежал в доме рабов…

Иригойен отказался.

– Не сердись, – проговорил он с улыбкой. – Там только стены. Они не перестали быть для меня священными, но им я уже поклонился. А моя семья – здесь.

Быть может, впоследствии Мурэн с благодарностью вспоминал этот разговор, предназначенный уберечь его от немалого лиха, но будущего предвидеть он не умел – и ушёл опечаленный, низко опустив кудрявую голову.

Бублики и маковые крендельки быстро исчезали с дар‑дзумского блюда.

– Так я и не испёк тебе правильных калачей, брат мой, – повернув голову к Волкодаву, вздохнул Иригойен.

Венн пожал плечами:

– Спечёшь ещё. И морской прилив увидишь, если захочешь.

– Если захочу…

– Да, если захочешь, – без усмешки повторил Волкодав. – Ты непобедим. Пока сам не объявишь, что побеждён.

Иригойен взял его за руку:

– Когда ты так говоришь, эти слова кажутся камнями, по которым можно идти…

Вечером того же дня он спустил с лежака ноги. Наутро – вышел во двор и пересёк его, ни разу не задохнувшись.

 

Ещё через три седмицы, когда землю почти уже не покидал лёгкий морозец, в ворота общинного дома постучались двое мужчин. Один из них катил тяжёлую тачку. Гаугар переговорила с ними, заглянула в тачку, взяла свёрток и, держа его, точно младенца, понесла опять‑таки Иригойену.

– Смотрите! – торжественно провозгласила она.

В её руках свёрток выглядел невесомым, но топчан под его тяжестью жалобно заскрипел. Полетела в разные стороны мешковина… и маленький светильник озарил чудо.

Для начала Волкодаву бросилось в глаза, что на лоскутном одеяле красовался такой же лоскутный, красно‑чёрно‑белёсый кругляк бесценного гранита из заповедной выломки, где молились каменотёсы. Лишь потом он увидел образы, врезанные в камень.

Резчики создали не то чтобы изваяние – видимо, опасались расколоть хрупкий и относительно небольшой камень, – но, как всегда, когда труд встречает препятствие, готовая работа лишь выиграла.

Не всякий вельможа или богатый купец удостаивался такой красоты.

Тела и лики словно всплывали из глубины камня, из глубины памяти… Каттай – в точности такой, каким последний раз видел его Волкодав, – шёл по дороге, взбираясь на крутой уклон. Он улыбался и что‑то рассказывал, оглядываясь через плечо. Он вёл за собой мужчину и женщину. Смешливого красавца‑каменотёса и милую служанку с добрым и бесконечно мудрым лицом. Все трое держались за руки…

А ещё резчики совсем не случайным образом расположили плоскую глыбку. Каменные зёрна с разных сторон переливались немного неодинаково. От этого казалось, что трое в камне шли навстречу дивному свету, уже озарявшему лица…

– Теперь только заплатить жрецу и на украшение храма, – дождавшись, пока люди в клетушке вновь начали дышать, деловито проговорила Гаугар. – Ничего! К весне соберём.

Волкодав негромко заметил:

– Вроде бы в том месте заказано было камень ломать…

– А мы не ломали, – сказала мастер. – Мы всегда ходим туда попрощаться, когда едем в столицу. В этот раз мы пришли и увидели, что стена подарила отломок. Он лежал как раз там, – и Гаугар кивнула на Иригойена, – где молился этот парнишка.

– Я этого не делала, – улыбнулась мать Кендарат.

Мастер тоже улыбнулась:

– Мы решили уважить волю Освободителя…

– Не надо тратиться на жреца, – просипел Иригойен. – А храм… Храм и так в золоте… Срамно… Перед Богами срамно ещё и с вас брать…

На обратной стороне камня было устроено вместилище праха. Умелые резчики, не первое поколение высекавшие Посмертные Тела, снабдили тайник замечательной крышечкой. Захлопнешь – и не вскроет никакая сила на свете. Только весь камень расколотить.

Пошарив под одеждой, Волкодав расстегнул и вытащил нательный пояс. Он так долго носил его, что без потайного ремня сразу стало непривычно и неуютно. Достав крохотные коробочки, сберегавшие землю с могил Арзуни и Хетара, венн бережно опустил их внутрь камня. Третий кармашек был зашит намертво. Когда Волкодав его распорол, пламя светильника заиграло в небольшом, с полкулака, дивной воды куске кремнёвого дикаря[46]. В прозрачной глубине виднелись сосны, убранные густым зимним снегом. Крохотные, но самые что ни есть настоящие.

Самородок отправился по рукам.

– Что это? – спросил Иригойен.

Спасибо тебе, Аргила. Спасибо, брат мой…

– Самоцветные горы стали Каттаю могилой, – сказал Волкодав. – Этот камень оттуда.

 

Персты Исполина плыли в сияющей темноте. Ветра не было. Обильные звёзды отражались в глади Гарнаты, тревожимой только редкими взмахами вёсел. Ватажники Гаугар решили не ждать священного полнолуния. В главные ночи месяца в Сады Лан наедет жречество, во множестве явятся богомольцы, торговцы и стража, будут чередой идти службы… Вряд ли полутора десяткам рабов удастся незамеченными пройти через запретные для них Сады да ещё и посетить одно из самых благих и почитаемых Тел!..

Волкодав загодя расплёл и тщательно расчесал волосы: предстояло важное дело. Последнее и главнейшее дело из тех, что он себе положил, пускаясь в дорогу. Вот только почему я мечтал, дурак, совершить его в одиночку?..

Обрывистый останец, над которым высились изваяния, располагался в полутора верстах от реки. Волкодав старался держаться рядом с Иригойеном, но тот, к некоторому удивлению венна, шёл едва ли не веселее, чем когда‑то по дороге в саккаремских горах. Похоже, лекарства матери Кендарат в самом деле придали ему сил. Волкодав даже почувствовал, как слегка отпустила тревога. Жрица ошиблась. Она сама говорила, что иногда ошибается. За зиму Иригойен отдохнёт и окрепнет, гуляя по городу, а весной купит место на корабле. Он будет греться под щедрым солнцем Мономатаны и петь чёрным родичам о морозной Луне над Гарнатой…

Сады Лан расходились от середины кольцами, как круги на воде. По внешнему краю хоронили уважаемых мастеровых. Где‑то здесь стояло и родовое Тело пекарей Даари, вместившее прах деда и прадеда Иригойена. Это был простой куб из самого обычного кирпича, украшенный изображением печи и хлебной лопаты. Дальше помещались Тела знатных харраев. Кости потомственных воинов вверялись изваяниям смелых зверей: барсов, медведей, орлов.

Человеческого облика были удостоены только шулхады.

Одних запечатлели на троне – милостивыми, грозными, благочестивыми, умудрёнными. Другие – царственные воители – вздыбливали свирепых коней, тянули руки к оружию. Третьи, прославленные строительством колодцев и оросительных каналов, простирали указующие длани, разворачивали нетленные свитки…

Волкодав очень хорошо рассмотрел их сквозь голые ветви. Ему вполне хватало скудного света, даруемого звёздами и тонким серпом месяца. Венну показалось, что одно Посмертное Тело, величественное и громадное, выглядело новее других. Уж не оно ли кренилось, соскальзывая с медных шаров, и никак не могло успокоиться, пока не забрало жизнь молодого раба?..

Несколько раз поодаль разливался факельный свет. Это обходила владения мёртвых ночная стража Садов. Копейщики вовсю зубоскалили и орали непотребные песни. Они не хотели никого оскорбить, им просто было холодно и неуютно в потёмках среди множества усыпальниц. Когда они появлялись, ватажники затаивались, припадая к земле. Однако стража настолько никого не ждала, что покамест всё шло хорошо.

Волкодав не спрашивал, но как‑то само собой стало ясно, что Гаугар вела их к Освободителю.

Здесь, не иначе стараниями вольноотпущенников, был устроен особенный уголок. Вокруг изваяния клонились разросшиеся кусты. Весной они давали душистый цвет, осенью одевались во все оттенки красного золота. Побуревшая листва держалась на ветках даже теперь, на переломе зимы. Шулхад Эримей сидел на невысоком престоле, задумчиво наклонив голову и уложив на колени руки ладонями вверх. Так, словно только что высыпал в огонь сразу уйму невольничьих бирок. Тонкий свет месяца играл в разноцветных зёрнах гранита, окутывая Освободителя едва заметным сиянием…

– Стража часто заглядывает сюда, но мы успеем, – сказала мастер. – Должны!

Двое каменотёсов прислонились спинами к престолу каменного государя, переплели руки и слегка расставили согнутые колени. Гаугар быстро развернула маленькое Посмертное Тело и оглянулась на Волкодава.

– Лезь!

Голубые глаза под седыми бровями горели свирепым и вдохновенным огнём.

Венн живо вскарабкался на постамент, встал ногами на складки каменной мантии и вложил кусок резного гранита в подставленные руки Освободителя.

Наверное, резчики загодя сняли мерку. А может, угадали её по наитию. Как бы то ни было, овеществлённая мечта Каттая легла в каменные ладони так, словно тут ей и было самое место.

Теперь маленький лозоходец был свободен. Он вёл за собой мать и отца, и лунный свет уже касался их лиц.

Иригойен встал на колени перед Телом, хранившим посмертие великого государя. Поцеловал холодный гранит… и тихо запел.

 

Лунное Небо в короне из тысячи звёзд!

Голос мой скромен, а слог безыскусен и прост…

 

Волкодава предупредил Мыш. Чёрный зверёк вдруг зашевелился у него за пазухой, вылез на плечо и воинственно зашипел. Держась за каменную руку, Волкодав оглянулся.

Не меньше десятка факелов подскакивало вверх‑вниз, спешно продвигаясь в их сторону.

Звёздная темнота ночи внезапно обернулась дымными сумерками забоя. Зверолюди с кинжалами и кнутами бежали отобрать у Каттая так дорого выкупленную свободу.

 

Всё же дерзаю с мольбой обратиться к Тебе:

Не откажи улыбнуться смиренной мольбе!

 

Волкодав спрыгнул наземь и сказал Гаугар:

– Стража идёт.

Мастер тряхнула головой и оскалила зубы:

– Молитву прервать мы им не дадим!

– Вас накажут, – сказала мать Кендарат. – Ваши семьи… Оставь это нам.

– Нет! – зарычала Гаугар, и Волкодав понял, какого рода ярость два века назад оборонила столицу. – Наши семьи благословили нас. Мы отсюда не побежим!

 

Каменотёс и служанка – сердечный союз

Не удостоился честных супружеских уз.

Брака невольников не освящает закон:

Он только добрым хозяином будет учтён.

Если ты раб – по господскому слову живи.

Рабская доля злой мачехой стала любви…

 

Стражники скорым шагом вышли из‑за кустов. С ними еле поспевал запыхавшийся жрец. Молодой, невысокого посвящения, в меховом полушубке поверх далеко не нового облачения.

Он, конечно, сразу заметил стриженые головы каменотёсов. И вытянул руку:

– Невольники!.. Прогнать их отсюда!

Волкодав и мать Кендарат выступили вперёд.

– Мир тебе, святой брат, – сказала жрица. – Я тоже следую за Луной, хотя моё поклонение несколько отличается от твоего. И я прошу тебя ради нашей общей Владычицы: не торопись! Здесь во имя Лунного Неба вершится доброе и священное дело, достойное бла


<== предыдущая | следующая ==>
Перекати‑поле | Глава 1. Илона Волынская Кирилл Кащеев

Date: 2015-06-05; view: 314; Нарушение авторских прав; Помощь в написании работы --> СЮДА...



mydocx.ru - 2015-2024 year. (0.007 sec.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав - Пожаловаться на публикацию