Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Усмешка Богини 8 page– Матерь Луна, – приглядевшись, простонал Иригойен. Смотреть на Волкодава было попросту страшно. То есть лучше было вообще не смотреть. Иригойен, во всяком случае, не смог разобрать, где кончались обрывки набедренной повязки и начинались лохмотья содранной кожи. Халисунец попытался забрать у венна корзину, но сведённые руки не разжимались. Мать Кендарат опустилась на колени. – Отдай, малыш, – шепнула она. Забрала корзину и пошла туда, где сидел связанный Гартешкел. Тот смотрел на неё выпученными глазами. – Когда ты мёрз у дороги и притворялся больным, ты мне нравился больше, – сказала она. – Вставай, старейшина могильных воров и жрец святотатцев! Сам соверши то, на что обрекал этого человека! Гартешкел засучил ногами и замычал, но мать Кендарат взяла его за палец, и он вскочил так резво, как только мог, потому что не всякому дано хладнокровно терпеть, когда ломается плоть. Жрица повесила ему на шею пирог и толкнула в сторону алтаря. Толчок был не особенно сильным, но Гартешкел пошатнулся и ступил через белые камешки. То, что было дальше, человеческому осмыслению не подлежало. Не было ни прозрачной тени, ни ужасного вопля из пустоты. Старейшина упал на алтарь и просто исчез, словно проглоченный. Вместе с пирогом подношения и золотым одеянием, уворованным из могилы жреца. – Вот так, – сказала Кан‑Кендарат и вернулась к Волкодаву. Тот шевелился на полу, силясь подняться. Мыш прыгал вокруг и скулил, не смея коснуться хозяина. – Надо уносить ноги, пока они не догадались, в чём дело! Распалённая толпа гудела у входа, дожидаясь, чтобы Гартешкел вышел объявить, что жертвоприношение свершилось и можно начинать праздничный пир. Верный ослик смирно стоял за кустами в десятке шагов от задней двери храма. Туда Волкодав, скрипя зубами, как‑то доплёлся, но это было и всё. Сесть верхом он уже не смог. Обмяк и свалился окончательно. – А ты, небось, ещё и не бил их в ответ, малыш… – вздохнула мать Кендарат. Уложила осла, и вдвоём с Иригойеном они с горем пополам затащили Волкодава ему на спину. Венн был хоть и костляв, но тяжёл. Они не позарились ни на золото, ни на дорогие каменья, забрав только то, что, по их общему мнению, никак невозможно было оставить в руках осквернителей праха: меч Среброволосого, святого защитника саккаремских границ. – Может, где‑нибудь найдётся праведный храм… – сказал Иригойен. Сказал и сразу задумался, как ещё примут жрецы людей чужой веры, явившихся вернуть давно украденную святыню, не кликнут ли стражу. Но об этом лучше поразмыслить попозже, где‑нибудь за Белой Рукой. А пока он придерживал Волкодава, сползавшего то на одну сторону, то на другую, и шагал вперёд как можно быстрей.
Примерно на полпути к домику для сторонних людей стало ясно, что первыми, кто заночевал в нём и выжил, они станут навряд ли. Из деревни в их сторону потекла факельная река. Видно, там устали ждать Гартешкела, сунулись в храм… И теперь ни под каким видом не собирались отпускать живыми тех, кто выведал правду. Иригойен и мать Кендарат переглянулись в потёмках. Было похоже, наступало время прощаться. Тучи у них над головами озарила изнутри лиловая вспышка. Ослепительно‑яркая – и почему‑то беззвучная. Поддавшись внезапному наитию, жрица вскинула голову. – Бог Грозы!.. – во весь голос воззвала она. – Бог правды, господь героев и кузнецов! Яви Свою справедливость!.. Сначала не произошло совсем ничего. Потом землю и небо над долиной потряс чудовищный по силе удар. Двое людей внизу ещё не успели опустить глаза – и увидели то, что немногим счастливцам удаётся узреть один раз за целую жизнь. Крылья вороных коней. Колёса мчащейся колесницы. И пылающую двойным светом секиру, воздетую божественной дланью. Взмах! Дорогу прямо перед толпой святотатцев рассекло лезвие лилового пламени. С шипящим треском и грохотом разлетелась земля. На пути преследователей возникла горелая борозда, длинная и широкая. Самый храбрый, а может, самый невезучий перепрыгнул её. И покатился по дороге, корчась, точно одержимый припадком. Он выл, как зверь в капкане, пока не затих. Взмах! С неба протянулась тонкая струйка золотого огня и слизнула древний меч прямо из рук халисунца. Иригойена отшвырнуло прочь, он закричал не хуже могильного вора, волосы встали дыбом и окутались искрами… Но ниточка божественной силы уже втянулась в породившие её облака, и сын пекаря встал, потрясённый, потрёпанный, но живой.
Волкодав как следует пришёл в себя только наутро. Закутанный в одеяло, он лежал на тележке, которую катил серый от усталости Иригойен. Рядом ехала на ослике мать Кендарат, невозмутимая, как обычно. Волкодав хотел встать и идти, шевельнулся, вздрогнул, заново выплыл из мрака и понял, что нужно немного повременить. – В каком же огне калили тебя, друг мой… – вздохнул Иригойен. Волкодав отвернулся. О том, что с ним случилось, дома сказали бы: отправился по шерсть, да вернулся сам стриженый. Ему было стыдно. Он провалялся пластом ещё полных три дня, почти до Белой Руки. Каждый вечер мать Кендарат чуть не с головы до пят мазала его нарочно сваренным снадобьем. Оно воняло раздавленными травяными клопами и жглось так, что, кажется, проще было сразу помереть… но, видимо, помогало. На четвёртый день Волкодав натянул штаны, позаимствованные у халисунца, оттолкнул его и, одолевая дурнотную слабость, сам впрягся в тележку. Мать Кендарат только головой покачала. Вечером, выставив хлебные колбаски печься над углями, она спросила его: – Кто же отпустил тебя, такого дикого и такого глупого, одного через горы? Волкодав смотрел, как румянилось тесто, и молча гладил льнувшего к нему Мыша. Насмешки были справедливыми, но отвечать не хотелось. – А ну‑ка, попробуй ударить меня, – сказала маленькая седая жрица. – Или пихнуть, как Иригойена. Ну?..
Жизнь предлагает порою нам выстроить башни До облаков. И рассудку становится страшно. Этакий труд! Не одна голова поседела! Разум боится, а руки берутся за дело. Там, где в грядущем воздвигнуты будут палаты, Чистое поле впервые тревожат лопаты, По кирпичу, по бревну, по ведёрку воды Руки вершат неподъёмные с виду труды. И поглядите‑ка, вот они, крепкие стены: Были вчера высотою едва по колено, Нынче уже не достанет до верха рука, Завтра – и вовсе оставят внизу облака… Жизнь заставляет покинуть родную берлогу И отправляет порой нас в такую дорогу, Что ни конца ей, ни краю не ведает взгляд И бесполезно гадать – а придёшь ли назад. Разум скулит, и боится, и клянчит: «Постой!» Ноги меж тем отмеряют версту за верстой. Первый ночлег вдалеке от родного предела, Первый костёр, разожжённый ещё неумело… И притупляются острые зубы тоски, И почему‑то не так уже трут башмаки. Солнце восходит, и ночь зажигает огни, И незаметно в седмицы слагаются дни, Ждёшь уже края земли, потихоньку гадая, Как он устроен, а главное – что там, за краем? И, по дороге не встретив последней стены, К дому выходишь… Но только – с другой стороны.
|