Пуще неволи 4 page

— Вольфу передай, что хочешь, — побледнев, медленно проговорил Зорин. — А Сомову… — намеренно игнорируя «псевдоним», он четко выговорил фамилию врага. — Сомову передай, что мы договорились…

* * *

В последний раз Анатолий Лыков видел, как обрабатывает шипы на боевой «варежке» секундант Пети. Осторожность, внимание и знание нескольких важных нюансов, вот и весь секрет мастерства.

Теперь, — о, ирония судьбы! — он обрабатывал перчатки для Сомова. Хотя первоначально собирался заняться амуницией Кирилла, однако упертый юноша заявил, что свои «варежки» подготовит сам, и ни на какие уговоры не поддавался.

— Не нравится мне твой яд, — Лыков, в свою очередь, контролировал работу подмастерья. — Сдается, втюхали тебе разбодяженную смесь. Погляди, в моем флаконе здесь и цвет насыщенней, и сама жидкость гуще.

В ответ Кирилл сперва называл его параноиком, а затем и вовсе перестал реагировать на все внушения относительно обмена скляночками.

— Упрямый, хуже осла! — наконец, сдавшись, буркнул Лыков; в ответ Зорин оскалил зубы:

— А кто такой осел, Анатолий Тимофеевич?

Впрочем, Лыков не сомневался, что молодой человек прекрасно знаком с наверняка вымершим животным, которое стало прародителем всего зоринского племени, о чем он честно Кириллу и заявил.

Больше они не разговаривали, молча занимаясь обработкой перчаток и лишь иногда перекидываясь короткими фразами, да и то — исключительно по делу. Все правильные и нужные слова давно были сказаны, оставалось только принять глупое и неизбежное.

— Поспишь пару часиков? — когда все сборы подошли к концу, Лыков проявил некоторое подобие участия.

— Может, и стоило бы, но — не усну, — признался Кирилл.

Выглядел паренек плохо: бледный, усталый, в глазах чёрт-те что: то ли тоска, то ли глубокая думка.

«Страшный боксер-убийца, блин! — Анатолий чертыхался уже по привычке, больше от безнадеги, чем от злости. — Каково это: самого себя обречь на смерть? Да еще такую лютую…»

— А я попытаюсь, тяжко старику без сна. Хотя бы минут двадцать подремлю, как Штирлиц.

Кирилл ничего не слышал о героическом разведчике из далекого прошлого, но своего секунданта пожалел и дал ему выспаться по-человечески, разбудив лишь за полчаса до назначенного Сомовым времени.

— Пора, Анатолий Тимофеевич, собирайтесь…

* * *

Через блокпост запоздалых путников пропустили без лишних разговоров и ненужных расспросов. Сонный дозорный лишь пробурчал себе под нос: «Что ж вам всем сегодня не спится, окаянные!» и вяло махнул рукой — идите, мол, куда хотите.

— Киря, ты слышал, что там бухтел караульный?

— Слышал. Думаете, Сомовы до нас прошли?

— Сомов и его секундант, — зачем-то поправил его Анатолий, а потом и сам поправился: — Вернее, секундантка…

Сухой туннель, освещенный, насколько хватало взгляда, неяркими, но регулярно развешанными лампочками, вполне разгонявшими темноту, давал чувство спокойствия и безопасности. Пару раз они проходили ответвления служебных коридоров, в которых, впрочем, света не было.

— Рановато они, — Зорин нахмурился, поправляя обломок трубы, заткнутый за пояс. — Тоже, видать, не спится.

— Эх, Кирюша, Кирюша! Сомову-то чего дергаться и переживать? Вот увидишь, вражина будет спокоен, как бронепоезд.

Лыков ошибся. Сомова можно было назвать каким угодно, но только не спокойным. Когда они достигли оговоренного двухсотого метра таганско-курского перегона, то застали своего врага мертвецки пьяным. Похоже, Федор и не думал просыхать с момента своего возвращения на Таганскую.

— Кого я вижу! — нынешний лидер Партии Севера ветки лежал прямо на шпалах, положив голову на рельс и раскинув руки, словно обнимая все метро. Заметив приближающихся, он попытался встать, оттолкнувшись от пола, но поднять свое немаленькое тело так и не смог. — Иришка, милая, помоги! Мне нужно про… поприветствовать дорогих гостей!

Пока Ирина, выглядевшая, в отличие от законного супруга, совершенно трезвой и лишь немного помятой, подставляла тому свое хрупкое плечо, Сомов не переставал изливать излишне громогласную радость:

— Кирюшка! Спаситель! Анатоль Тимофеич! Тесть мой ненаглядный! Вот это встреча! Кого-кого, а вас здесь увидеть ну никак не ожидал. Как жизнь, здоровье? Про детей, извините, не спрашиваю. Одного — еще, второго — уже! — Федор отвратительно захихикал.

Ему никто не ответил. Кирилл молча поставил перед ним кейс с перчатками — перед боем оружие полагалось проверить.

— Шипики с ядом? — Сомов даже не посмотрел в сторону кейса. Его шатало из стороны в сторону, и на борьбу с непокорным тяготением уходили все силы. — С тем самым?

Зорин кивнул.

— Болезненная штука, — Федор недовольно поморщился. — Сочувствую я тебе, Киря, тяжело помирать будешь…

— Не трать сочувствие зря.

— Ты знаешь, — Сомов попытался придать лицу серьезное выражение, но получалось у него не особо убедительно, — я ведь ни добра, ни зла не забываю. Ты меня из плена спас, потому жизнь я тебе и сохранил… Даже два раза. Догадываешься, как легко мне было на охоте закончить твое никчемное существование? Вижу, что догадываешься. И все же подарок мой не оценил. Жаль. Однако дядя Федя — исключительно хороший дядя, — язык у наркома отчаянно заплетался, речь с каждой секундой становилась все неразборчивей и ему приходилось изрядно напрягаться, чтобы говорить членораздельно. — Видишь, я в жопу пьян. Для тебя, между прочим, старался. Серьезно, без шуток. Считай это форой. Стиль, блин, пьяного журавля! Исполняет Фэ Вэ Сомов. Он же — гауляйтер Вольф! Он же — погибель партийных сынков!

Сомов приподнял одну ногу, изображая птицу сильно зашатался и не полетел на землю только благодаря жене. Ирина схватила его за талию и с огромным трудом удержала на месте. Федора происходящее нисколько не смутило, он расхохотался и сквозь смех несколько раз повторил:

— Пьяный журавль! Ну я, блин, дал! Пьяный, как журавль!

Когда смех, напомнивший Лыкову совершенно другую птицу — каркающую ворону, прекратился, он негромко спросил:

— Приступим?

— Э, нет! Погодь, старый! Ириша, солнышко, будь ласка, обыщи своего папашку. Хитрый жучара, наверняка притащил с собой что-нибудь неков-нец… некон-венц… тьфу ты, придумают же слово! — Сомов замер, готовясь к штурму неподдающегося термина, но, здраво оценив свои силы, сдался. — Короче, любимая, на предмет ствола пошукай, да?

Ирина устало взглянула на отца. Ей хотелось спать, ужасно болела голова, и она мечтала только об одном: чтобы все эти кровавые игрища тупых самцов побыстрее закончились.

— Папа, не позорьтесь, сдайте оружие сами. На дуэлях запрещено… ну, вы в курсе.

— Ищи, дрянь! — выдавил оскорбленный отец и поднял руки.

Обыскивала Ирина старательно, но неумело. Опыта в подобных делах у нее явно не было.

— Вроде чисто, — проговорила наркомовская жена, покончив с унизительной процедурой. — Можно начинать.

— Э нет, доча! Теперь моя очередь! — мстительный Лыков в долгу не остался и дочь обыскал со всевозможной тщательностью. К собственному удивлению, никакого оружия найти не удалось. Не оказалось его и у Сомова, которого бдительный Анатолий также не забыл проверить.

— Ну что, все готовы? Начинаем?

* * *

Сомов спокойно, даже расслабленно ждал, пока его соперник закончит разминку, которая заключалась в прыжках на месте, нелепом махании руками и боксировании с воздухом. Он пьяно ухмылялся: зачем будущему мертвецу разминка? На том свете хорошо разогретые мышцы не нужны, а на этом неумелому бойцу они все равно не помогут.

— Анатолий Тимофеевич, — Федор отвлекся от сосредоточенно упражняющегося Зорина. — Пока Кирюшка дурью мается, хотите, что-то покажу? — И, не дожидаясь ответа, игриво попросил жену: — Ира, не откажи в любезности, подай коробочку.

Та, не говоря ни слова, исполнила просьбу мужа, передав ему прямоугольный деревянный ящичек, до того момента неприметно стоявший у стены.

— Вы, уважаемый тесть, эту вещичку не знаете, а вот наш спортсмен, — Сомов ткнул указательным пальцем в сторону Кирилла, — должен помнить.

Федор театральным жестом потряс ящик, напоминающий по виду шкатулку, возле своего уха, делая вид, что прислушивается. Внутри что-то негромко позвякивало.

— Нелегко с Петей Лыковым было сладить, — Сомов заговорщически подмигнул вмиг побелевшему Анатолию. — Смерть его на конце иглы, та игла в яйце, то яйцо в утке, та утка в зайце, тот заяц в сундуке, а сундук… — Федор крякнул от удовольствия, — а сундук в руках добра молодца!

Он любовно погладил шкатулку по крышке.

— Обожаю сказки, чес-слово. Вот пойдут у нас Иришкой детки малые, целыми днями и ночами буду их наследникам рассказывать. Анатолий Тимофеевич, вы к внукам как относитесь? Что ж на зятя родного волком смотрите? Не по-свойски это… — Сомов скорчил обиженное лицо, но ненадолго: губы тут же расплылись в широкой улыбке. — Правда, сказки врут, — он раскрыл ящик. — Нет в сундуке ни зайца, ни утки, даже яйца тухлого нет.

Федор осторожно подхватил двумя пальцами и извлек на свет старую перчатку с шипами, всю заляпанную засохшей кровью.

— Зато иголки со смертью Пети Лыкова на месте, — он потряс «варежку», и шурупы тихонько зазвенели, соприкоснувшись друг с другом. — Счастливая перчатка, проверенная! Врагов трудового народа на раз к Кондратию отправляет!.. Эй, бывший секундант! — нарком окрикнул Кирилла. — Узнаешь вещичку? Помнится, на прошлой дуэли укололся ты ею нечаянно…

Зорин давно прекратил разминку и, как зачарованный, смотрел на извлеченную из «сказочного сундучка» «варежку».

— Хватит паясничать… давай драться.

— Уж больно ты грозен, как я погляжу, — Сомов даже не глядел в сторону своего противника, любуясь шурупами, которые отныне все были одинакового бурого цвета: одни от ржавчины, другие — от засохшей крови. — Ну, драться так драться.

Федор с величайшей осторожностью, стараясь не задеть шипов, натянул «варежку» на правую руку, повертел перед глазами, удовлетворенно кивнул:

— Я готов.

Лыков, державший кейс с заготовленной для Сомова парой, отставил его за ненадобностью подальше и открыл кейс с перчатками для своего бойца. Он сдерживал эмоции, не поддаваясь на провокации врага.

«Сомов дерется одной перчаткой с давно высохшим ядом. Это хорошо. Сохранила ли паучья отрава свои свойства? Неизвестно, но нужно надеяться на лучшее. Микроскопические шансы Кирилла на победу не выросли до заоблачных высот, однако до призрачных или крохотных все же увеличились».

Анатолий помог Зорину натянуть «варежки» и ободряюще похлопал отчаянного парня по плечу:

— Убей урода, очень тебя прошу.

— Я постараюсь…

Сомов с усмешкой смотрел на Кирилла; тот забавно переминался с ноги на ногу, неуклюже изображая боксерскую стойку. Нет, что ни говори, а бокс — это искусство. Младший же Зорин в этом искусстве, как свинья в апельсинах.

Федор поманил противника небрежным взмахом руки:

— Смелее, юноша! Учтите, я начинаю трезветь.

Сам он никаких стоек принимать и не думал — опустил расслабленные руки вдоль туловища и терпеливо ждал атаки.

Зорин пошел на Федора, выставив вперед левый кулак. Правый он держал на уровне лица, прикрывая голову от встречного удара.

— Да не напрягай так мышцы! Ишь, сжался весь. Действуй свободней, — вновь подбодрил Сомов своего нерешительного противника.

Первый выпад — левая рука нацелена в солнечное сплетение, за ней следом правая — в подбородок — цели не достиг, Сомов легко уклонился от обоих ударов.

— Плохо, Кирюша: ни резкости, ни скорости. Ногами не забывай работать.

Юноша атаковал, нанося удар за ударом, но его кулаки каждый раз проходили в сантиметрах от Федора, двигавшегося, несмотря на опьянение, с завидной ловкостью.

— Силы совсем не бережешь, пот уже градом. Так тебя, брат, надолго не хватит…

Кирилл не реагировал на издевательские замечания Сомова — пусть болтает, что хочет. Его же дело — впечатать шипастую «варежку» в пьяную морду бывшего соратника. Переведя дух, Кирилл обрушил на Федора целый шквал ударов. Замах-удар, шаг вперед на уклоняющегося от боя противника, замах-удар, еще удар.

Пару раз напористому юноше почти удалось зацепить Сомова, но тот блокировал опасные выпады, отбив нацеленные на него шипы в самый последний момент.

— Уже интереснее. Молодец, Иваныч!

Развивая успех, Зорин набросился на противника, совершенно забыв о защите. И тут же поплатился — до того пребывавший в пассивной обороне, Сомов неожиданно контратаковал. В грудь Кирилла с силой отбойного молотка врезался огромный кулак Федора и отбросил юношу на несколько метров.

— Закон простой: раскрылся — получи.

Зорин слышал смех Сомова словно сквозь вязкий, заползающий в уши туман. Дыхание у него перехватило, а в глазах заплясали кровавые огоньки.

Лыков в сердцах чертыхнулся. Его подопечный каким-то чудом устоял на ногах, но был явно дезориентирован от болевого шока. Он не видел выступающего ему навстречу Сомова и даже не пытался обороняться. «Это конец…»

— Киря, ты чего застыл? Я же легонько и, к тому же голой левой рукой! Парализует у меня правая, — Федор с удовольствием продемонстрировал юноше шипастую перчатку. — Вот ее бояться надо по-настоящему, — он доверительно заглянул Кириллу в глаза. — Посмотри на нее внимательно, — и выставил затянутый в перчатку кулак между собой и Зориным. Медленно разжал пальцы, повернул открытой ладонью к лицу юноши. — Она опасна даже с тыльной стороны.

С этими словами Сомов резко выпрямил руку, ребром ладони заехав Кириллу в подбородок. Толчок не отличался силой, но молодой человек опять оказался застигнут врасплох. Он отшатнулся и, не удержав равновесия, комично плюхнулся на задницу.

Довольный собой Федор расхохотался:

— Клоун на ринге! Мне нравится. Чем еще удивишь? Ты же трубу притащил? Зачем? Жонглирование, эквилибр? А, понял! Ты покажешь фокусы?

Сконфуженный Зорин мигом вскочил на ноги и убежденно пообещал:

— Я найду, чем тебя удивить!

— Давно пора. Твой звездный час, Зорин, прощальная гастроль!

— Отец всегда учил меня чести и честности, — Кирилл взялся за перчатку на левой руке и принялся ее стягивать. Федор недоверчиво следил за его действиями. — А еще справедливости. Тому, что зло должно быть наказано. Ты, Федор, зло. Ради власти забыл и о чести, и о честности, — Зорин помахал снятой «варежкой» перед лицом Сомова. Тот, действительно, выглядел удивленным. — Несправедливо, что власть досталась такому бессовестному человеку.

Кирилл сжал перчатку в ладони так, что остались видны только торчащие наружу шурупы. Четыре смертоносных клыка с капельками яда на остриях.

— Я не хотел мстить. Я хотел убить себя. Не получилось. Видать, такой ход событий совершенно не соответствовал высшей справедливости. И тогда мне тоже пришлось забыть и о чести, и о честности. Но не ради власти, мне она не нужна. Ради наказания зла.

Зорин без замаха, который мог выдать его намерение, швырнул скомканную перчатку в лицо противнику. Сомов вскрикнул от неожиданности.

Но молниеносная реакция не подвела прирожденного бойца — он успел отбить опасный предмет, шурупы так и не коснулись кожи. Отразил он и последовавший затем удар: плечом поддел руку противника, и кулак Кирилла, вместо того чтобы впечататься в челюсть, прошел по касательной, лишь немного оцарапав скулу острыми шипами.

Ответ последовал незамедлительно. Взбешенный Федор нанес Зорину серию сокрушительных ударов в корпус. Юношу согнуло пополам, он заорал от нестерпимой боли — шурупы несколько раз подряд вонзились ему под ребра — но тут же захлебнулся собственным криком. Первый раунд закончился для Зорина эффектным хуком в челюсть, его Сомов провел с исключительной красотой и грацией профессионального боксера.

Лыков не поверил своим ушам, когда услышал громкие хлопки. Ирина, его дочь, возбужденно прыгала на месте и аплодировала мужу.

Федор принял аплодисменты с благодарностью. Церемонно раскланялся перед немногочисленными зрителями, потом великодушно кивнул Анатолию:

— Погляди, секундант, чего там с твоим? Нокдаун, или уже того, отмучился?

Лыков склонился над лежащим на земле Кириллом.

— Киря, Киря… Чего ж ты добился всем этим…

Анатолий не ждал ответа на риторический, в общем-то, вопрос, но молодой Зорин неожиданно пошевелил губами, пытаясь что-то сказать. Напрягая слух, Лыков с трудом разобрал:

— Я достал его?

— Нет, сынок. Пара царапин не в счет. Временный паралич лицевых мышц нам вряд ли особенно поможет.

— Значит, достал… Лыков, я убил его… как обещал…

Анатолий печально покачал головой: юноша явно бредил. Он смотрел на улыбающегося сквозь дикую боль Кирилла и не мог сказать ничего ободряющего. Лживые слова застревали в горле.

— Бом! Бом! — развеселившийся нарком весьма правдоподобно изобразил жестами, будто бьет в гонг. — Товарищи дуэлянты, выходи по одному. Второй раунд. Похоже, заключительный на сегодня.

— Сомов, он не может драться. Оставь мальчика в покое.

— В нашем подземном боксе полотенца не выкинешь. Уважаемый тесть, хорош придуриваться, поднимай бойца. Малыш сам заварил эту кашу, придется расхлебывать ее до конца.

Лыков пытался спорить, но Федор, грубо оттолкнув его, самолично поднял Зорина на ноги.

— Кирилл, я могу тебя не добивать. Честное слово коммуниста. Нужно всего лишь извиниться и пообещать навсегда исчезнуть из нашей с Ирой жизни…

— Ты уже труп, нет у тебя никакой жизни, — Зорин говорил с огромным трудом, едва разлепляя губы, но его слова услышали все.

— Ну, как знаешь…

Лыков смотрел на бледного, залитого кровью юношу, едва стоящего на ногах, и понимал, что не хочет видеть, как сильный и здоровый Сомов сейчас превратит неплохого, добродушного паренька в кусок изувеченного мяса. Рука сама собой потянулась к кобуре, но на привычном месте под мышкой ее не оказалось. Перед самой дуэлью он перецепил кобуру на голень. Дочь не нашла пистолет, когда обыскивала его, а быть может, только сделала вид, что не нашла. Все стало слишком запутанным и непонятным в этой затянувшейся трагедии… Какое ему дело до странного Кирилла, вражеского сынка, по страшной и необъяснимой глупости вызвавшего на бой соперника, которого ему ни за что не одолеть, ни при каких условиях?

Лыков не мог ответить себе. Мало-мальски логичного ответа попросту не существовало. Он пообещал найти нужные, правильные, все объясняющие доводы чуть позже, когда все закончится. А пока непримиримый враг семьи Зориных смотрел, как Федор Сомов, убежденный коммунист и проверенный в боях товарищ, размахивался, чтобы удар за ударом выбить из молодого, ни хрена в этом жестоком мире не понимающего Кирилла Зорина недолгую, наверное, глупую и очень-очень несчастную жизнь.

Лыков успел выхватил пистолет до того, как огромный кулак верного зоринского соратника врезался в лицо беззащитного парня.

— Сомов! Стоять!

Ствол плясал в руке — Анатолий никак не мог унять охватившую его дрожь.

Федор не отводил насмешливого взгляда от крохотного дамского пистолетика, теряющегося в большой ладони Лыкова.

— Вечно вы, Лыковы, играете не по правилам. А толку-то? Спасло это твоего Петю?

Где-то на периферии зрения мелькнула точеная фигурка дочери. Ирина зачем-то ухватилась за коробку от сомовской перчатки. С перепугу, что ли? Или отвлекает внимание?

— Ты не убьешь еще одного мальчишку! Убери…

Слова Анатолия потонули в грохоте одиночного выстрела. Лыков недоверчиво посмотрел на свой смешной пистолетик — неужели дрогнул указательный палец? И тяжело сполз по стене, оставляя на ней яркий кровавый след. Пистолетик, так и не сделавший сегодня ни одного выстрела, выпал из руки и глухо ударился о бетонный пол.

Они все смотрели на него. Сомов — с осуждением, в помутневшем взгляде Кирилла читалась жалость, в глазах Ирины… ее глаз он не видел, только дымящееся дуло другого пистолета. Наверное, более быстрого. И куда большего калибра.

Как глупо! Он боялся посмотреть вниз, увидеть огромную рану, в которую превратился его живот, а еще — лужу крови, расползающуюся под его телом. Это так страшно, сидеть в луже собственной крови и ждать, когда она вытечет вся…

Когда дуло другого пистолета исчезло, стала видна бледная маленькая Иринка, любимая дочка, еле сдерживающая слезы. «Ничего, это ничего… Она защищала мужа, так и должно быть, так и должно быть… она уже совсем взрослая…»

Все молчали; после ужасного грохота воцарилась абсолютная, непререкаемая тишина. Только нетактично громкое сердце бухало, пропуская такт за тактом…

Он ждал, когда же перед глазами, как обещано во всех хороших книгах, замелькают кадрами кинохроники воспоминания с самого раннего детства. Ему хотелось взглянуть на маму, на свою молодую, а сейчас почти уже забытую маму, такую, какой она была тогда. Хотелось увидеть новорожденную Иришку, плачущий комочек незамысловатого родительского счастья. Поднятую над головой самую первую медаль Пети… Но хорошие книги беззастенчиво врали — желанную кинохронику в это умирающее тело так и не завезли. Вместо всего правильного и нужного неведомый оператор крутил перед слипающимися глазами бывшего наркома Лыкова совсем свежее воспоминание — Кирилл Зорин обрабатывает свою перчатку слишком прозрачным и совершенно на себя непохожим ядом. Слишком прозрачный, недостаточно густой…

«Так вот за каким ядом ты ходил, Кирюшка?! А я-то, старый дурак… — запоздалая мысль, провернувшись через жернова погибающего мозга, засияла яркой, удивительно чистой звездой. — Феде — паралитик, а для себя? Уравнял, значит, шансы… Ну, хитрый сукин сын… Настоящий Зорин!»

Лыков засмеялся — от души, громко, как только мог. Превозмогая слабость, он поднял кулак с оттопыренным вверх большим пальцем. Кирилл одним уголком рта улыбнулся ему в ответ и слегка кивнул головой, словно говоря: «А ты молодец, Анатолий Тимофеевич. Варит седой котелок, значит, еще повоюем…»

Сомов тоже что-то ощутил, хотя и не понимал тягостного предчувствия, родившегося одновременно со злорадным смехом безумного старика. И все же прирожденный воин кожей почуял приближение настоящей и уже неотвратимой беды. Она заполнила его вены, текла по артериям и капиллярам, проникая в каждую клеточку, в каждый жизненно важный орган. Крошечная ранка на скуле, три параллельных царапинки, оставленных шурупами с зоринской «варежки», пульсировали с каждой секундой все сильнее, морзянкой отбивая сигнал СОС, запоздало предупреждая о неизбежном.

Чтобы заглушить пока еще непонятную, ничем не объяснимую тревогу, Федор набросился на омерзительно спокойного, безучастного ко всему Зорина. Бурлящий адреналин — лучшее средство от тяжелых мыслей. Он ожесточенно бил уже не способного защищаться юношу, вновь и вновь поднимал безвольное тело, чтобы следующим ударом отправить его на бетонный пол, бурый от пролитой крови, и снова поднять, чтобы бить, поднять и бить…

Бесконечный цикл прервался, когда Сомов, хватая ртом воздух, повалился на колени. Как и подобает настоящему бойцу, он боролся до конца. Раздирая ногтями распухшее горло, перекрывшее путь кислороду, Федор пытался встать на ноги — офицерам полагается умирать стоя… И железная воля на короткий миг победила смерть. Кирилл Зорин отказал ему в праве называться человеком чести, но умер Федор Сомов, как офицер.

* * *

Кирилл неподвижно лежал в луже собственной крови, измочаленный и полуослепший. Ирина брезгливо сморщила красивый носик и отвернулась, чтобы не видеть мерзкой картины, тем не менее, сохраняя поразительное спокойствие и присутствие духа.

Тело Сомова уже перестало биться в конвульсиях, но на губах пузырилась тошнотворного вида пена. Молодая вдова хотела что-то сказать мужу, но передумала и лишь небрежно махнула рукой: «Прощай, милый!»

Исключение Ирина сделала только для родного отца. Склонилась над тяжело дышащим Лыковым, участливо заглянула в глаза с виноватой полуулыбкой:

— Папа, а ведь я почти поверила вам… Этот ордер на арест… Зачем обманули? Вы всегда считали себя умнее других, и вот печальный финал… Я не могла не выстрелить, поймите. Федя знал, что у вас будет оружие, он бы избил меня…

— И хорошо бы, посильнее… Чтоб не встала… Чему радуешься, дура? — прохрипел Анатолий едва слышно. — Все твои мужики… сучка… на ком ты паразитировала…

Больше он говорить не мог, захлебывался кашлем; кровь текла прямо изо рта. Ирине пришлось закончить фразу за отца:

— Умерли. Я в курсе, папа. Хреново получилось.

— Что… будешь делать?

— Вернусь на станцию, соберу имущество, возьму охранников, они помогут погрузить тело Федора… — Ирина на секунду задумалась. — А потом я отвезу его на Сталинскую, где будут достойные похороны.

— Дура, дура, дура! Твои… бандюганы… только Сомова боялись… Как только узнают… что он сдох… заберут все ваше барахло… А тебя для начала… по кругу пустят… прямо тут… или чуть подальше!

Ирина побледнела. Такой сценарий ей в красивую голову не приходил.

— Вернись на станцию… спрячься… Утром езжай… прямо к Москвину… в ноги бросайся… авось жизнь и вымолишь… если сразу по горячке не расстреляют… — Лыков даже перестал кашлять и не мог поверить, что эта глупая девка на самом деле его дочь. — Теперь уйди с глаз… дай помереть спокойно…

* * *

…Режущая боль, страшно терзавшая бок и правую сторону тела, отступила, затерялась где-то. И даже слепящий свет как будто притушила чья-то милосердная рука. И в этой почти тишине, почти умиротворении, вдруг тоскливо сжалось сердце. Левую сторону груди пронзили тоненькие иглы. Несильно, вполне терпимо, но Кириллу вдруг сделалось так спокойно и жутко, как никогда в жизни. Он инстинктивно чувствовал, что надо крикнуть, позвать на помощь. Он знал, что нельзя просто лежать, надо что-то делать, бороться. Но особое чувство бесконечного одиночества перечеркнуло эти бесполезные попытки, отодвинув ненужную суету. Темнота сгустилась, оставив узкий коридор, в котором была видна лужица темной жидкости с тускло отраженной в ней лампочкой.

«…это моя кровь… никого нет… никто не поможет, — проплывали вязкие мысли. — Но такого не может быть, я молод и здоров… Почему так болит сердце? Оно никогда не болело… никогда-ааа…»

Эпилог