Пуще неволи 1 page

Я никому не хочу ставить ногу на грудь…

Виктор Цой, «Группа крови»

Стреляй навскидку, делись отдачей с тем, кто в бочину поймал свинец.

Одни смеются, другие — плачут, но в каждом стойле полно свиней.

И что им бисер, когда есть трассер, а жалость к ближним давно мертва?

Когда в карманах не голый Вася — валюта звонкая семь-шесть-два?

Пусть кружит жертва в последнем танце, не вызывая тоски в душе,

Стреляй, не думай, что, может статься, ты сам уже нацепил мишень.

И кто-то более беспринципный через мгновенье нажмет курок.

Когда ты так умудришься влипнуть, то осознаешь, кто здесь урод.

Охота пуще, когда ты — пища. Но кто кому боевой трофей?

Погибель в оптику взглядом рыщет и ставит крестик в пустой графе.

И с неба зыркает Главный Егерь — раввин пустующих днесь равнин —

Как злобно скалятся человеки и моют руки в чужой крови…

На Таганской-кольцевой творилось что-то невообразимое. Такое количество радостно-пьяных компаний, которые оккупировали почти все местные заведения, Кириллу встречать еще не приходилось. Причем все были вооружены. Нет, боеприпас, конечно, был тщательно конфискован при въезде на станцию, но прочая охотничья снасть осталась при них. Было впечатление, что собрались они с единственной целью: продемонстрировать друг другу великолепные ножи с гравировкой, инкрустацией или резьбой, а также всевозможный огнестрел. Причем, если Зорин (так же, как дозорные или сталкеры) ценил оружие за простоту, надежность и доступность к нему патронов, приехавшие хвастались именно уникальностью своих стволов. А еще тем, что патроны к ним не изготавливались в Бауманском Альянсе, а поставлялись на заказ, с поверхности, и исключительно — малыми партиями. Кирилл даже думать не хотел, сколько же могли эти патроны стоить…

Занимая место в баре, приезжие выкладывали перед собой кто пистолет, кто револьвер, ставили рядом свой дробовик или винтовку либо клали его на колени и пили, любовно обнимая ненаглядный ствол одной рукой, словно это была прелестнейшая в мире женщина. На собутыльников и их оружие бросались ревнивые косые взгляды.

Коренные обитатели бледными тенями шмыгали между колоритных личностей и пытались сбыть кто наркоту, кто девок.

На Зорина, так же как и на егерей и некоторых других представителей сил самообороны, была возложена задача барражирования баров и сохранения порядка. Впрочем, судя по всему, такие сборища для станции были делом привычным.

— В разговоры не вмешиваться, а главное — ни до кого из гостей пальцем не дотрагиваться, даже если они всерьез сцепятся, — инструктировал новичка Вотан.

— А как же их тогда разнимать? — поинтересовался Кирилл.

— Просто пригрози, что зачинщики беспорядков будут лишены доступа на полигон. Они тут же шелковыми станут!

Пьяные охотники уже достаточно разгорячились. Для Кирилла они слились в одно красное, толстомордое, лоснящееся существо с невнятными выкриками и нечеткими жестами. Трудно было представить себе, что все это люди обеспеченные, держащие в кулаке судьбы станций. Насколько можно было понять, тут собрались и ганзейцы, и люди с радиальных веток, и фашисты, и даже кшатрии из Полиса. Но все они, даже самые непримиримые соперники, оставляли идеологические разногласия в перегонах, чтобы на короткое время сообща предаться одной объединяющей их страсти — охоте!

Небольшой, накрытый прожженной в нескольких местах полиэтиленовой скатеркой стол разбился на отдельные островки, каждый со своими обитателями и своими рассказами. Из дальнего угла начало доноситься:

— Летять утки… летять ууутки… иии двааа гуся-а-а…

— Пуля с ртутью ложит вичуху на раз, это, бля, так шестнадцатый калибр работает…

— Нет, сомнительно! Я предпочитаю…

— Да ну?..

— Я всю жизнь стрелял исключительно пулями с дробью. И дробь меня поражала своими способностями, а пуля…

— Кортиков, он ведь не знает траекторию…

— Знаю я!

— Нет, не знаешь! Охотник ведь… настоящий охотник работает на слух и на зрение.

— На реакцию, Филиппушка, только на реакцию!

— Плюс реакция, факт, — соглашался Филипп. — А этот, ёптыть… — граненый стакан с отколовшимся краешком легко качнулся в направлении Кортикова. — Как бы ни тужился, какие бы стволы ни покупал, а попасть толком все равно не может. На охоте слух подводит, а вот зрение… Ну, ты понимаешь? Там может быть ветер… ну, движение воздуха обязательно есть. Допустим, слух подвел, остается видимость… вот тут реакция — и все. Пока поймаешь на планку… пока…

— Совмещаешь мушку ссссс…

— А тут деги, словно змеи, шарятся в обломках… Понимаешь, есть определенный параметр. У дегов на то, чтобы убежать, секунд пять. И если тактически все рассчитать, у тебя на выстрел три, максимум — четыре секунды. Вот подумай сам? Мутант раскрылся и теперь бежит по прямой…

— Он потом скорость набирает…

— Да, набирает скорость. То бишь нужно стрелять более усиленным, чтобы достать. А лучше — раз… два… три… В смысле, про себя считать, и на третьей секунде — бах! Если не успел, не нажал на спуск — дохлый Вася! Утек твой мутантик!

— И прикладом потом дорабатываешь, да?

— Не-не-не! Что я, раненый, полировку портить? Да еще резьба тут какая, видал? Разве кто из современных кустарей так сможет? Это ж Златоустовская школа! Добиваю ножом…

— Не-ет, ты не понял, Ижевский! Чтоб шкуру не портить! Если так ты стрелять станешь, — охотник показал себе между глаз, — дробь веером расходится, потом шкуру латать устанешь. Согласен? Все! Нужно бить сбоку, Ижевский. Морда торчит, заходишь по краю — и все. Понял, смысл в чем?

Ижевский кивнул.

— А то: дегу в глаз, дегу в глаз… Да дега от твоей дроби на куски порвет!

— Вдвоем мажем, блин, эх… Андрюшка один раз успел выстрелить, я — два. Мутанта-то я услышал… он вышел такой, посмотрел на кшатрия нашего…

— Щербецов, ты только не ври, ради бога! Посмотреть он вас вышел… Ага, как же!

Щербецов широко улыбнулся, отчего татуировка на его щеке закивала головами.

— Да не, правда! Я стоял на семьдесят метров, Андрюшка — тоже на семьдесят. Сместились так, чтобы друг друга не зацепить… Мутант посмотрел на него… Андрей, ну скажи!

— Да, на меня, прям в упор, — собутыльник так дико вытаращил глаза, что сомневающиеся умолкли.

— Я уже на колено, он не понимает, что! — фашист в однотонной куртке болотного цвета как бы вскинул ружье. — А я слышу… то есть вижу, что тупит… шилоклюв этот. Бах, бах!

Воображаемое ружье с силой ударилось в плечо.

Кирилл был готов поклясться, что большинство из этих людей слышали про шилоклюва только от сталкеров или вообще от челноков, разносящих сталкерские байки вместе с товаром. Но сейчас все энергично закивали головами и кинулись рассказывать о своих встречах со свирепым мутантом.

— Ты… как тебя, Зигмунд? С шилоклювом, говоришь, танцевал?

— Представь себе! — брызгал слюной уже покрасневший Зигмунд. — Один выпад, и его нет. Не поверишь, вытянулся такой, бл…, посмотрел налево, поднялся… Я даже прицелиться не успел… шилоклюв — херак! Прыгает…

Песня про каждогоднюю миграцию диких перелетных птиц стихла, и теперь из угла раздался дружный пьяный гогот: «Шилоклюв?! Прыгает?! Муа-ха-ха! Не, ты слыхал? Во загибает фашик, во дурку гонит!».

— Я, значит, стреляю, а он уже в конце дороги… Там за две трети до угла дома приземляется, потом еще два прыжка…

Не выдержав откровенно лживой байки, слушатели взорвались громким хмельным смехом, но Зигмунд откашлялся и продолжал:

— И нету его. Машина резкая, до чего резкая…

— Считается, — свои пять копеек решил внести и Щербецов, — что он может…

— Кусок мышц… Ку-со-ок мышц…

— Короче, наши сталкеры в Полисе утверждают, что шилоклювы с места могут развивать скорость до семидесяти километров в час, прикинь? — заявил кшатрий. — Мутант может подкрасться к уазику и догнать его… Так, допустим, пятьдесят метров он бежит, как машина. Семьдесят километров в час!

— Да ладно вам, харэ спорить! Сегодня же последний день ноября. Последний день осени. Давайте выпьем за нас, за охотников, за настоящих мужчин. И — за удачу завтра! Дай-то бог… дай бог нам… мужского долголетия! Пусть будет до самой смерти! Ура?

— Хороший тост!

— Замечательно! Ура!

— Ураааа!!! — пьяная братия кое-как поднялась из-за стола и потянула стаканы к центру стола, так что все потонуло в звоне стекла, бряцанье карманных фляжек и кружек из нержавейки.

Зорин больше не мог этого выносить и пошел на платформу. Сердце отчего-то переполнилось тоской от чужого разгула.

— Чего рожа кислая? Буянят? — Вотан вынырнул из-за колонны, похожий со своим топором на древнего воина.

— Да, — отмахнулся Зорин. — Болтают чушь какую-то. Шилоклювов они по десятку каждый пристрелили…

— Не обращай внимания. Это же просто шваль, они едва патронов наскребли билет на трибуны купить, чего уж там про выстрелы говорить… Ладно, пойди, подмени там Сигурда ненадолго. Заодно на богатеньких глянешь, может, когда пригодится знакомство. Напомнишь, мол, так и так, в угодьях Лукича встречались… Они, знаешь, очень серьезно к этому делу относятся. Похлеще детей в цирке глаза горят!

Кирилл не слишком понял тираду о цирке и горящих глазах, но пошел, куда указал Вотан. Это была большая палатка, в которой обосновалось начальство. И из нее тоже неслись голоса, смех и звон посуды.

— Хорошо, что пришел, малой! — воскликнул Сигурд. — Отбегу отлить. Веришь, уже думал, за палатку придется! Нельзя ж таких людей без присмотра оставить… Только глаза им особо не мозоль, не любят!

Зорин не стал заходить за полог и остановился возле оконца, затянутого сеткой. Во главе большого стола сидел начстанции. Его гости, и это было сразу видно, относились к так называемой верхушке общества. Их властные жесты были полны чувства собственного достоинства. Их добротная одежда, прекрасно сшитая, удобная и красивая, была труднодоступной мечтой простого жителя даже в Полисе. Но самое главное, что поразило Кирилла — стол в буквальном смысле был заставлен деликатесами, которые уже давно не снились жителям Красной ветки. Впрочем, сидящие за ним люди не обращали на еду практически никакого внимания, изредка небрежно поддевался вилкой маленький кусочек, чтобы закусить выпитое.

— …А я вот у себя на станции сарайчик соорудить распорядился. Еще в том месяце. Снаружи-то обычная палатка, темно-зеленая, ничего особенного. А внутри, — глаза говорившего азартно заблестели. — Внутри, брат, хоромы: каркас деревянный, стены из пластика, на стенах — шкуры, рога, челюсти… даже несколько чучел есть. Нашел таксидермиста, неплохо делает!

— Сергей, ты уже надоел со своим «трупным домиком»! — перебил его один из гостей Лукича. — Если чучела и делать, так отлично. А не как у тебя: глаза нарисованные, нитки из швов торчат… Не комильфо это.

— Много ты понимаешь. «Не комильфо»! У самого в активе ни одного даже клыкана нет, а все туда же, рот разеваешь! — Сергей сердито надулся, скрестил руки на пузе и уставился в противоположную от соседа сторону.

— Обиделся, что ли?

— Да хватит вам! Как дети малые. Чего ссоритесь? Я вот вообще считаю, что охота, выпивка и бабы есть неотъемлемые черты настоящего мужика, — произнес молодой мужчина, сидевший между спорщиками, приобнимая их за плечи.

— Краса-авчик! Хорошо сказал! Ну, будем!

Стаканы дружно стукнулись краями и слили содержимое в глотки охотников.

— На охоте ведь наступает полное расслабление. Тут, как в бане: ни чинов, ни регалий, почти коммунизм. Сплошные свобода и счастье, — распинался лысеющий мужичок в светлой замшевой куртке, украшенной бахромой. — Еще я тут с людьми добрыми и честными общаюсь. Не то что сволота эта станционная. То, прости господи, из Полиса чего-то хотят, то фашисты другого требуют. Хорошо хоть коммунисты от нас далече, а то и с ума сойти недолго… Только тут и отдохнешь!

— А вот у меня, например, давеча Никишкин спрашивает… ну, ученый нашенский: «А не жалко ли вам божию тварь жизни лишать?» Ты слышал? Божию! Да заглядывал я в глаза этим тварям, не поленился морду-то приподнять. И не нашел там какой-либо душевной агонии… Нет ее. Не чувствуют мутанты боли, и все тут. Даже дег, у которого из всех них самая тонкая нервная организация, и тот убог, — сухой кашляющий смех наполнил шатер.

— На самом деле, стремление зверя к добыче просыпается в каждом человеке. Инстинкт охотника заложен даже не веками — миллионами лет существования человека! Каждый мужчина — охотник на мамонта, добытчик, глава рода. Тот, кто не может позаботиться о себе, тот не настоящий мужчина. Нищета — удел слабых. Богатые нравственнее хотя бы потому, что могут позволить себе больше. Мы свободнее в поступках, поэтому больше понимаем. Так и передай своему Никиткину, понял?

— Легко! — довольно кивнул оппонент неведомого Никишкина.

— А ты, Макар, чего невеселый? Или водка тебе поперек горла встала от наших разговоров? — обратился хозяин застолья к одному из гостей, и по тому, как затихли прочие разговоры, человек это был не маленький.

— Да вот есть у меня мечта одна… несбыточная, наверное…

— Макарыч! — Лукич подтянул руку охотника вплотную к себе. — Запомни: на моей станции невозможного нет! Давай, выкладывай, что за грезы такие несбыточные у тебя, охотника с «московской пятеркой» за плечами?

Лицо Макара сделалось отстраненным. В палатке воцарилась настороженная тишина.

— Твоя правда, Лукич, дорогой… Стигмат, шилоклюв, упырь, демон, арахна — это все, конечно, хорошо. Но вот вичуха…

По палатке прокатился вздох разочарования. Птеродактили были неуязвимой добычей. Такой трофей не смог заполучить пока ни один член клуба.

Кирилл смотрел на этих людей с отчетливой неприязнью. Их коллекционное оружие, превосходно украшенное и дорогое до умопомрачения, конечно, изумляло. Но разве можно тратить столько времени и средств на его приобретение, чтобы потом использовать для глупой забавы? Можно ли заниматься соревнованиями и мериться трофеями, когда подавляющее большинство людей в метро недоедает? Болеет? Не имеет безопасного ночлега? В руках этих мужчин была сосредоточена колоссальная власть, но растрачивали они ее по пустякам, на удовлетворение собственных капризов, не считаясь больше ни с чем.

И вдруг у Зорина перехватило дыхание, а кровь прилила к голове: спиной к нему сидел бритоголовый мужчина в сером костюме, и этот затылок юноша узнал бы из сотен подобных. Гостем Лукича был Федор Сомов собственной персоной! И то, что Сомов был в этой компании, судя по всему, абсолютно своим, стало особенно неприятным открытием. Люди на Красной ветке, доверившие ему свои жизни, ждали, что он честен, что он настоящий коммунист!

— Ирина, Ирина… Неужели и ты здесь? — Зорин шепотом произнес это имя и тут же увидел ее в сопровождении двух автоматчиков.

Но в груди ничего не дрогнуло. Как будто чужой человек, незнакомая, совершенно другая женщина, стуча каблучками, вошла в палатку, засмеялась в ответ на приветственные возгласы мужчин и присела на краешек стула рядом с Сомовым. Перекинутая через локоть пушистая жилетка и длинные русые пряди, туго собранные в конский хвост, поймали свет, загоревшись золотистым бликом. Но маятник бедер Лыковой, обтянутый синими джинсами, больше не завлекал, не кружил голову, не пробуждал желания.

«Как обрубило», — подумал про себя Зорин и отвернулся.

* * *

«Шикуешь, товарищ Сомов? — мрачно думал Лыков, разглядывая свиту красного босса. — Народное добро разбазариваешь? Нехорошо, Федор Иванович, нехорошо!»

А посмотреть, действительно, было на что. Чету Сомовых сопровождало пятеро автоматчиков, причем не абы каких голожопых красноармейцев в прохудившихся бушлатах и поношенной кирзе, — телохранители высокого начальника больше всего напоминали довоенный спецназ. Бронежилеты, каски, берцы, разгрузки, камуфляж — все новое, будто только что со склада. Сам Федор, не жаловавший китель и на родной станции, вырядился в строгий деловой костюм нейтрального серого цвета.

«Серьезных денег пиджачок стоит, — Анатолий на глаз определил цену нескромного одеяния новоявленного лидера. — Раньше, если я не ошибаюсь, ты предпочитал заштопанную во всех местах джинсу и свитера доисторической вязки. Головокружение от успехов, да, товарищ Сомов? Это пройдет, уже очень скоро».

Лыков нетерпеливо выглядывал Ирину, но из того укромного уголка, где он укрылся от любопытных глаз, увидеть дочку никак не получалось.

«Иришка, ну где же ты? Порадуй родительский взор!»

Словно бы в ответ на его безмолвный призыв, молодая супруга товарища Сомова появилась в «кадре». Мелькнула на несколько коротких секунд и вновь пропала из вида.

Лыков в сердцах чертыхнулся — слишком короткой выдалась встреча, рассмотреть ничего не удалось.

Выждав пару минут, он выбрался из своего наблюдательного пункта, оборудованного в гнусной хибарке метр на два, так называемое койко-место для самых необеспеченных челноков, путешествующих по Золотому кольцу Ганзы. Ночлежка обошлась ему в три патрона, но из минимальных шести часов, которые пришлось оплатить, она понадобилась всего-то на полчаса.

«Чертовы ганзейцы! Обещали обеспечить до конца жизни и обеспечили… жалким двухразовым пайком и ежемесячной подачкой, гордо именуемой „пенсия за заслуги перед народом“. Чтоб вы сами жили на такую пенсию!»

Анатолий Тимофеевич не привык считать патроны и экономить. Угнетала даже не бедность, а унижение на старости лет…

«Хватит! — зло оборвал себя Лыков. — Распустил нюни, старый дурень! Есть только один способ покончить с нищетой — вернуть украденную подлым врагом власть».

Покинув вонючую дыру, Анатолий огляделся в поисках новоприбывших коммунистов и сразу заметил одного из «спецназовцев», прогуливающегося в компании местных вояк. Судя по всему, это были самые настоящие боевики из Бандитского треугольника. Они что-то оживленно обсуждали, и Лыкову очень хотелось услышать подробности, однако приближаться он из благоразумия не решился. Если вдруг появится Сомов и они столкнутся нос к носу, Федор может узнать недавнего руководителя Севера ветки даже в наряде бомжа, а это в планы отставного начстанции никак не входило.

«Да и черт с ним, с вояками этими! Главное — поговорить с Ириной, все остальное — необязательные бонусы. Где же ты, дочка?» — вновь повторил про себя Лыков. Ему очень хотелось поскорее избавиться от бомжацкого «прикида», хоть тот и отлично зарекомендовал себя в качестве маскировки. Но что поделаешь, дело, как и искусство преображения, требует жертв…

Сомовы, оставшиеся в палатке Лукича последними, не покидали гостеприимного хозяина уже третий час. Лыков, занявший неплохую позицию в тридцати метрах от входа, начинал злиться. Бессмысленное ожидание откровенно бесило. «На кой черт придурочный Федя втянул свою женщину в мужские разговоры? Что там делать Ирине, которую к политике нельзя подпускать на пушечный выстрел?»

Из пятерых прибывших с Сомовым телохранителей перед входом дежурило только двое. Они никого не пускали внутрь, бесцеремонно разворачивая несвоевременных посетителей еще на дальних подходах. Один из караульных периодически косился на нищего старика, дремлющего невдалеке, и даже пару раз порывался согнать того с насиженного места. Останавливал его лишь более сердобольный напарник.

«Нищий старик» Лыков уговаривал себя потерпеть, ну хотя бы еще полчасика, а потом… Что «потом», он не знал. Все тело ныло и болело, мышцы затекли от неудобной позы, а зад, который от холодного гранитного пола отделяла лишь тонкая картонка, вот-вот грозил превратиться в ледышку. Про реальную угрозу застудить почки бывший начстанции старался даже не думать.

На его счастье, молодожены уложились в отведенные полчаса, появившись за пять минут до установленного срока, и избавили Лыкова от тяжелых дум «что же делать дальше?». Сомовых сопровождал Лукич и, судя по громогласному хохоту обычно тихого руководителя Таганской, тот пребывал в крайне возбужденном состоянии. А ничто не возбуждало Лукича сильнее, чем лошадиная доза местной самогонки. Его гости пребывали в столь же приподнятом настроении, разве что Ирина держалась чуть в стороне от разгоряченных алкоголем мужиков. Она поддерживала общее веселье, но Анатолию не составило труда понять, что дочка порядком устала от этого общества.

«Доча, милая, иди домой! — Лыков принялся мысленно, но горячо и убедительно уговаривать Ирину. — Твой алконавт пусть свинячит дальше, а ты ступай, пожалуйста!».

Как ни странно, Ирина «послушалась»: церемонно распрощалась с Лукичом, целомудренно чмокнула мужа в щеку и двинулась вдоль по платформе, в сторону ожидающего ее отца. Наконец-то! Однако Федор, будь он неладен, окриком остановил молодую супругу и отправил ей вслед одного из бойцов. Лыков заскрипел зубами от ярости, проклиная заботливость проклятого Сомова. Вот ведь урод! Задача неимоверно усложнялась — нужно было срочно избавляться от мешающего охранника. Но как?!

Когда Ирина поравнялась с тем местом, где сидел отец, тот глухо поприветствовал ее:

— Здравствуй, красавица! Не подашь старику патрончик на пропитание?

Ирина вздрогнула, не ожидав встретить на пути живую преграду, но тут же пришла в себя. Окинув презрительным взглядом попрошайку, она процедила сквозь плотно сжатые губы:

— Жри бетон, он бесплатный!

Свои слова секретарская супруга попыталась сопроводить пинком по коробке для мелочи, видимо для пущей убедительности, но промахнулась и едва не рухнула наземь — ноги совсем не держали пьяную в дым хозяйку. Вовремя подоспевший телохранитель помог хозяйке удержать равновесие и оттащил ее подальше от «грязного ублюдка».

— Виктория Сергеевна, пойдемте! Не стоит обращать внимания на всякий сброд.

«Ага! Значит, ты тут под прикрытием левого паспорта шлындаешь, жадная сучка?» Лыков еще долго смотрел на удаляющиеся спины и изо всех сил пытался остановить рвущийся наружу поток брани. Но был тут и свой плюс: маскировка вышла убедительной, если даже родная дочь его не узнала.

* * *

Наутро Лыков с трудом поднялся с убогой лежанки. Вчерашнее моржевание на холодном полу не прошло для него даром: спину ломило, а поясницу словно бы протыкала насквозь целая сотня раскаленных игл. Хотелось лечь обратно и спать до самой смерти.

Анатолий некоторое время приводил себя в порядок при помощи проверенных временем ругательств, склоняя собственную беспомощность на все самые нецензурные лады. Словесная процедура не облегчила боль, зато немного прочистила мозги. Сила воли — несгибаемая, лыковская! — помогла одолеть апатию, заставила непослушное тело шевелиться и действовать. Впереди, судя по всему, ждал трудный и долгий день, и тратить понапрасну драгоценное время осторожный Лыков позволить себе не мог.

Перед тем как выйти в свет, Анатолий привел свою внешность в надлежащий, вернее ненадлежащий вид.

«Вот же, черт, чем приходится заниматься… — думал он с грустью, совершая ставшие уже обыденными жесты. — Макияж начинает входить в привычку. А не пропал ли во мне даровитый актер или художник? — А когда натянул на себя драную одежду, горестно добавил: — И шоу с переодеваниями тоже освоил… Хоть сейчас в „Мулен Руж“!»

Оценив получившееся убожество с помощью небольшого зеркала, Лыков презрительно сплюнул на пол и решительно двинулся на платформу.

Обычно многолюдная и шумная, Таганская еще спала после вчерашних возлияний; лишь пара караульных уныло слонялась между палаток, не очень тщательно изображая, что охраняют покой храпящих граждан. Попадаться на глаза скучающим, откровенно клюющим носом стражам правопорядка никакого резона не было. Анатолий дождался, пока «сомнамбулы» пройдут мимо, и, прошмыгнув за их спинами, отправился к южному краю станции, где отдыхали после ночного загула дорогие гости.

Перед так называемыми вип-хоромами в гордом одиночестве дежурил телохранитель. По инструкции полагалось заступать на пост по двое, однако, похоже, расслабившийся накануне Сомов дал отдохнуть и своей свите.

«Вольготно чувствуешь себя на Таганке? — Лыков усмехнулся в старательно перепачканную бороду. — Настоящий коммунист никогда не теряет бдительности, запомни это, Федор Иваныч!»

Анатолий прикинул, какие дивиденды может извлечь из этого нарушения. В отличие от станционных «полуобмороков», с трудом переставляющих ноги, охранник Сомова выглядел до отвращения бодро и сосредоточенно. Но будь у Лыкова напарник, отвлечь телохранителя не составило бы особых проблем.

«Кирюшка, Кирюшка! Сейчас бы ты мне совсем не помешал…»

Но что толку сокрушаться? Приходилось исходить из численного равенства тех, кто «внутрь не пущает», и тех, кому «попасть внутрь жизненно необходимо».

У Анатолия было единственное преимущество перед охранником: отчаянное желание проникнуть в царственные опочивальни, где безмятежно дремлет его ненаглядная сучка-дочь, не признающая собственного отца. А отчаянные желания, как он понимал, всегда перевешивают чувство долга: Лыков борется за выживание, солдафон же просто несет службу — нудную и беспросветную. Так кто должен победить?

Только вот очевидный ответ на простой вопрос никак не желал воплощаться в жизнь. Даже плана не было. Анатолий собирался весь день следовать по пятам за Ириной, выжидая удобного момента, чтобы привлечь ее внимание. Но не воспользоваться халатностью врага, сократившего караул вдвое, — преступление перед здравым смыслом. Такие шансы Лыков транжирить не привык.

«Думай, голова, думай!» — бормотал он. Голова послушно думала, отметая дикие, изначально провальные варианты: подкуп, убийство, отравленный дротик, эфир и прочая тупая безнадега.

Анатолий чуть не подпрыгнул до потолка, увидев выходящую из хором, заспанную и помятую Ирину.

«Умница, дочка! Что ж, физиология играет на моей стороне…»

Караульный что-то сказал хозяйке. Предлагал проводить до отхожего места? Это вряд ли, покинуть пост — последнее дело. За такое Сомов может и к стенке поставить…

Ирина, судя по всему, так и не приходя в сознание, отмахнулась от солдата, как от надоедливой мухи, и неровной походкой направилась к заветной кабинке безо всякого сопровождения.

«Буржуи буржуями, а удобства во дворе!» — Лыков с нескрываемым удовольствием процитировал злорадную присказку всех люмпенов. Голодранцы в кои-то веки были правы — ни один нормальный хозяин не поставит вонючий нужник в жилом помещении. Таковы весьма дискомфортные реалии новой подземной жизни.

Туалет находился с задней стороны вип-пристанища и со стороны бдительного охранника не просматривался, чем Анатолий немедленно и воспользовался. Пригибаясь, он короткими перебежками быстро обогнул «хоромы» и вышел прямо к зловонной цели. Тонкие пластиковые стены кабинки не ведали о звукоизоляции, и потому отец мгновенно оказался в курсе дочкиных проблем: перебравшую накануне кровиночку нещадно полоскало.

«Ну вот, иногда бухать полезно», — прыснул Лыков, уже не скрывая своего присутствия.

— Идите на хрен! Занято! — утробный голос с той стороны двери мало походил на дочкин, но, учитывая обстоятельства…

— Здравствуй, родная. Это твой любимый папа решил навестить блудную дочу.

— Что… что вам надо? Что вы вообще тут делаете? — радости от нее Анатолий и не ждал, самообман практикуют только юнцы типа младшего Зорина, но грубый тон все равно неприятно резанул по ушам.

— Да вот, принес тебе весть. Благую, наверное. Хотя это с какой стороны посмотреть… Для Сомова — новости поганей некуда. А вот тебе, милая, самое время выбрать правильную сторону.

— Папа, идите к чертям, пожалуйста! Мне и без вас тошно!

— Я слышу. Это ничего, блюй на здоровье, — Лыков засмеялся, так как плачевное состояние Ирины никакой жалости в нем не вызывало.

Переждав очередной приступ, он сказал уже без всякого смеха, властным, командным голосом, не терпящим возражений:

— Нам нужно поговорить. Срочно. Найди двадцать минут. Да смотри, не вздумай охрану с собой притащить. Одна приходи.

Он ждал возражений, вопросов, но блудная дочь спросила только одно:

— Куда?

* * *

Анатолий Лыков проводил дочку взглядом. Она вошла в огромную палатку с корявой надписью «Нумера» над входом. Название злачного места говорило само за себя: влюбленные, жаждущие уединения парочки ненадолго снимали здесь куцые квадратные метры, достаточные для нехитрых телесных радостей.

Убедившись, что за Ириной никто не идет и не присматривает издалека, Лыков вошел следом. На этот раз скупиться на апартаменты он не стал — переплатил втрое, зато получил относительно просторное помещение с деревянными перегородками. Другие посетители довольствовались весьма условными «стеночками» из брезента.

— Привет, папа, — несмотря на обеденное время, Ирина до сих пор выглядела неважно. Не впрок пошел ей таганский самогон…

Себя же Анатолий заблаговременно привел в порядок: появляться перед дочерью в наряде бомжа никакого смысла не имело, даже могло помешать предстоящему разговору.

— Сказал бы, что рад тебя видеть в добром здравии, но издеваться не хочу, — Анатолий криво улыбнулся. — Худо тебе, девица, худо тебе, красная?

— Отец, оставьте свои шуточки! Я еле вырвалась…

— Хорошо, обойдемся без предисловий, — Лыков вытащил из-за пазухи конверт и протянул ей. — Читай.

Ирина долго не могла вытащить письмо из конверта, так тряслись руки. Отец со вздохом пришел ей на помощь и наконец извлек сложенный вчетверо лист.