Главная Случайная страница


Полезное:

Как сделать разговор полезным и приятным Как сделать объемную звезду своими руками Как сделать то, что делать не хочется? Как сделать погремушку Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами Как сделать идею коммерческой Как сделать хорошую растяжку ног? Как сделать наш разум здоровым? Как сделать, чтобы люди обманывали меньше Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили? Как сделать лучше себе и другим людям Как сделать свидание интересным?


Категории:

АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника






Тема 12. Философия иррационализма





 

Ф. НИЦШЕ

 

...На какую философскую позицию ни становись, в наши дни с любо­го места видно: мир, в котором мы (как полагаем) живем, ошибочен, и это самое прочное и надежное, что еще способен схватывать наш взгляд, — мы находим основание за основанием в подтверждение этого, и они готовы увлечь нас — побудить нас строить предположе­ния относительно начала обмана, что заключен в самой “сущности вещей”. Однако, кто винит во лживости мира само наше мышление, следовательно, “дух”, — таков почетный выход из положения, к ка­кому прибегает, сознательно или бессознательно, всякий advocatus del — кто считает, что этот мир вместе с временем, пространством, формой и движением неверно раскрыт мышлением, тот обладает по меньшей мере достаточным поводом проникнуться наконец недове­рием к самому мышлению: не оно ли играло с нами самые скверные шутки? И кто поручится, что и сейчас оно не продолжает все то же самое? Говоря вполне серьезно: есть нечто трогательное в невин­ности мыслителей, нечто внушающее благоговейные чувства, поз­воляющее им даже и сегодня обращаться к сознанию с просьбой давать честные ответы...

Ницше Ф. По ту сторону добр и зла // Вопросы философии. 1989. №5. С. 131-133, 142-143, 110.

 

222. Человек современных идей, эта гордая обезьяна, ужасно недоволен собой – это неоспоримо. Он страдает, а его тщеславие требует, чтобы он только сострадал

259. Обоюдные старания не верить друг другу, не оказывать насилия, не эксплуатировать, ставить свои желания на одну доску с желаниями другого – все это, в известном грубом смысле, может войти в обыкновение, если имеются налицо необходимые к тому условия. Эти условия заключаются в равенстве сил, тождестве критериев ценности и принадлежности к одному организованному целому. Но если взять этот принцип в более широком смысле, если принять его за основной социальный принцип, то он тотчас же окажется тем, что он есть, – принципом отрицания жизни, принципом разложения и упадка. Следует основательно продумать сущность вопроса, отрешившись от всякой сентиментальности, и мы поймем, что жизнь по существу своему есть присвоение, нанесение вреда, насилие над чуждым, над более слабым, подавление, жестокость, навязывание собственных форм, воплощение и в самом лучшем, самом мягком случае – эксплуатация. Но к чему употреблять слова, которым издавна придавался клеветнический смысл? Если то организованное целое, внутри которого, согласно нашей предпосылке, отдельные элементы относятся друг к другу как равные (так дело обстоит в каждой здоровой аристократии), жизнеспособно, а не стоит на пути к смерти, оно должно делать по отношению к другим организациям все то, от чего внутри целого воздерживаются отдельные его элементы: оно должно быть воплощенной жаждой власти, оно будет расти, захватывать и притягивать к себе все, с чем придет в соприкосновение, стремиться приобрести перевес, и все это не потому, что исходит из какой-либо морали, а просто потому, что живет, а жизнь и есть жажда власти. Однако общее европейское сознание особенно упорно не желает принимать к сведению именно это положение; все бредят теперь, и даже под научными соусами, общественными условиями будущего, где не будет эксплуатации; в моих ушах это положение звучит так, точно изобрести жизнь, лишенную всех органических функций. Эксплуатация присуща не непременно испорченному или несовершенному и примитивному обществу как органическая основная функция – она является сущностью всего живого, следствием действительной жажды власти, которая и есть жажда жизни. Пусть как теория это будет новшеством – как реальность это есть первобытнейший факт всей истории: настолько-то надо быть правдивым перед самим собой.

260. Существует мораль господ и мораль рабов; замечу при этом, что на более высших и сложных ступенях культуры появляются попытки к примирению их, еще чаще – смешение их, ведущее к взаимному непониманию, порою существование обеих бок о бок – даже в одном и том же человеке, в одной и той же душе. Моральные критерии ценности возникают либо посреди господствующей касты, которая с чувством удовлетворения сознает свои особенности, отличающие ее от подвластных ей, или среди подвластных рабов, зависимых всех категорий. В первом случае, когда господствующие определяют понятие «хорошее», под него подводятся возвышеннее, гордые состояния души, которые поднимают человека над общим уровнем и определяют его место в моральной иерархии.

Благородный человек отделяет себя от людей, у которых проявляются противоположнее качества: он презирает их. Следует обратить внимание на то обстоятельство, что в этом первом виде морали понятия «хорошо» и «дурно» соответственно тождественны с понятиями «благородно» и «презренно». Противоположение «добро» и «зло» совершенно другого происхождения. Презрения заслуживает трусливый, боязливый, мелочный, думающий об узкой своей пользе; точно так же недоверчивый, со взглядом исподлобья унижающийся, заискивающий льстец, и прежде всего – лжец.

Основное верование всех аристократов – что чернь лжива. Очевидно, что моральная квалификация прилагалась прежде всего к людям, а затем уже, по аналогии к поступкам. Благородная каста сознает себя определителями ценности, она судит так: Что вредно мне, то само по себе вредно, она считает себя элементом, придающим вещам ценность, создающим ценности. Эта каста почитает все то, что сознает в себе: такая мораль есть самопрославление. На первом плане стоит ощущение полноты могущества, готового дарить и отдавать. Благородный человек также способен помочь несчастному, но совсем или почти не из сострадания, а из потребности, проистекающей из избытка могущества. Благородный человек почитает в себе могущественного, имеющего власть и над собою, умеющего и сказать, и смолчать, он охотнее проявляет суровость и твердость по отношению к себе и сам преклоняется перед всем суровым и твердым. благородные и смелые, думающие таким образом, особенно далеки от той морали, которая возвеличивает сострадание, альтруизм, le deinteressement. Вера в себя, умение гордиться собою, враждебное и ироническое отношение ко всякому самоотвержению – все это так же неотъемлемо относится к благородной морали, как и легкая пренебрежительность и осторожность по отношению ко всякому сочувствию, к теплоте сердечной. Именно могущественные умеют чтить, в этом их искусство, их область изобретательности. Глубокое почтение к старости и родовитости, на котором зиждется всякое право, вера и предубеждение, направленные в пользу предков и в ущерб грядущим поколениям, типичны для морали могущественных. Но чем особенно мораль господ чужда современным вкусам, это строгостью основного принципа, гласящего, что человек имеет обязанности только по отношению к равным себе; что по отношению к существам более низкого ранга, по отношению ко всему чуждому может поступать по благоусмотрению или как подскажет сердце и что эти поступки находятся, во всяком случае, вне сферы добра и зла: сюда может быть отнесено сострадание и т.д. Способность и обязанность к долгой благодарности и продолжительной мести – все это лишь по отношению к равным себе, изысканность в возмездии, утонченность в дружбе, известная потребность иметь врагов (в качестве отвлекающего для аффектов зависти, сварливости, заносчивости – для того, чтоб быть способным к доброй дружбе) – все это типичнее признаки благородной морали, которая, как было уже отмечено, не является моралью современных идей и которой поэтому в наше время трудно сочувствовать, как трудно и откапывать и разыскивать ее. Иначе обстоит дело со вторым типом морали, с моралью рабов. Представим себе, что насилуемые, угнетенные, страждущие, несвободные, неувереннее в себе и усталые вздумают морализировать: что будет общего в их моральных критериях? По всей вероятности, в них моральных критериях? По всей вероятности, в них выразится пессимистическая озлобленность по отношению ко всему положению человека, быть может, осуждение человека вместе с положением его. Раб смотрит с недоброжелательством на доблести могущественного; он наделен скептицизмом, недоверием, утонченностью в недоверии ко всему тому, что там считается «хорошим», он старается убедить себя, что счастье там ненастоящее. Он выделяет и превозносит, наоборот, те свойства, которые облегчают жизнь страждущему: сострадание, услужливость в оказании помощи, сердечная теплота, терпение, прилежание, смирение, приветливость – вот полезные свойства и почти единственные способы переносить тяготу существования. Мораль рабов по существу своему – утилитарная мораль.

Вот источник возникновения знаменитого противопоставления добра и зла: в понятие «зло» включается могущество, опасность, сила, на которую не поднимется презрение. Согласно морали рабов «злой» внушает страх; согласно морали господ именно «хороший» внушает страх, желает внушать страх, тогда как «дурной» вызывает презрение. Эта противоположность доходит до своего апогея, сообразно с выводами морали рабов, когда на «доброго» тоже начинает падать тень пренебрежения – хотя б незначительного и благосклонного, – так как «добрый», согласно рабскому образу мыслей, должен быть во всяком случае неопасным: он благодушен, легко поддается обману, немножко простоват, быть может un bonhomme.

Везде, где преобладает мораль рабов, наблюдается склонность языка к сближению слов «глупый» и «добрый». Последнее основное различие: требование свободы, инстинктивная жажда счастья, утонченность в чувстве свобод тоже необходимо относятся к морали рабов и их нравственности, подобно тому как искусство и увлечение в благоденствии, в преданности является постоянным симптомом аристократического образа мыслей и способа оценки.

 

Ницше Ф. По ту сторону добра и зла: Прелюдия к философии будущего. – СПб.: Издательский Дом Азбука-классика, 2007. – С. 203-208.

 

Г. ЗИММЕЛЬ

 

Лишь на пороге XX столетия понятие жизни выдвинулось на цен­тральное место, являясь исходной точкой всей действительности и всех оценок – метафизических, психологических, нравственных и художественных.

Скрытый смысл этой эволюции заключается в том, что жизненная стихия, беспокойная в своем вечном движении, ведет постоянную борьбу со всеми отверделыми остатками, засоряю­щими ее волну. Но так как она может иметь реальное бытие лишь в определенных формах, то весь процесс представляется наше­му сознанию как процесс вытеснения старых форм новыми. Не­прерывная изменчивость самодержавия отдельных культурных явлений и даже целых культурных стилей есть результат беско­нечной плодовитости жизни, но вместе с тем и символ ее беско­нечной творческой силы и того противоречия, в каком неизменно находится вечное становление с объективной значимостью и са­моутверждением форм.

Нет никакой истины, независимой в своем существе, которая могла бы направить поток нашей жизни по верному руслу, а наобо­рот, среди необозримых теоретических элементов, рождаемых пото­ком жизни... имеются и такие, которые соответствуют нашей воле к жизни – именно их и называют истинными. Не объект сам по себе, и не суверенный разум определяет в нас самих истинность наших представлений, а сама жизнь.

 

Зиммель Г. Конфликт современной культуры. Пг., 1925. С. 17, 12-13, 28.

А. ШОПЕНГАУЭР

 

...По моему мнению, всякая философия всегда теоретична, потому что, каков бы ни был непосредственный предмет ее изучения, она по существу своему только размышляет и исследует, а не пред­писывает. Становиться же практической, руководить поведени­ем, перевоспитывать характер – это ее старые притязания, от которых она теперь, созрев в своих взглядах, должна бы, наконец, отказаться.

...Мы того мнения, что все те, как от звезды небесной, далеки еще от философского познания мира, кто думает, будто можно как-нибудь исторически постигнуть его сущность, хотя бы это и было очень тонко замаскировано; а так все думают все те, кто в своем воз­зрении на сущность мира допускает как бы то ни было становление или ставшее, или то, что станет...

Истинное философское воззрение на мир, то есть то, которое учит нас познавать его внутреннюю сущность и таким образом вы­водит нас за пределы явления, не спрашивает, откуда и куда и за­чем, а всегда и всюду интересует его только что мира...

 

Шопенгауэр А. Мир как воля и представление // Антология мировой философии: в 4-х кн. Кн. 3. М., 1971. С. 694-696.

Date: 2015-05-22; view: 560; Нарушение авторских прав; Помощь в написании работы --> СЮДА...



mydocx.ru - 2015-2024 year. (0.008 sec.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав - Пожаловаться на публикацию