Слово в день совершившегося столетия

императорского московского университета Говорено в храме св. мученицы Татианы

12 января 1855 года

Обитель высших учений празднует ныне день своего рождения, и притом с особенной торжественностью, потому что это сотый день ее рождения. Воспоминания своей столетней жизни, конечно, достопамятные, она возвестит собственными устами, в которых не имеет недостатка. Мне должно пред нею быть в том положении, в которое меня поставили преемники учеников Учителя рыбарей и скинотворцев, избравшего буяя мира, да премудрыя посрамит (1 Кор. 1:27). Отсюда смотрю, как начинает свой праздник обитель высших учений: и что вижу? С благоговением приводит она и наставников, и наставляемых пред лице Учителя, Который провозгласил Себя единственным Учителем и, следовательно, всех человеческих учителей низвел в разряд учеников, и, однако, чрез сие не преувеличил Своего достоинства и не оскорбил их достоинства. Един есть ваш Учитель Христос (Мф. 23:8). Итак, вы делом исповедуете, что Христос есть Божия премудрость поучающая, и Он же есть предмет поучающей премудрости — истина: что Господь дает премудрость наставляющим и от лица Его познание и разум в наставляемых (Притч. 2:6).

Взирая на сие с утешением и призывая свыше умам и сердцам наставников и наставляемых внутренне озаряющий свет Христов, надеюсь найти открытый слух, если прочитаю некие слова из святой учебной книги Божественного Учителя, которая одна удовлетворила некогда Иустина Философа после всех философских мудрований и которой, после приобретения славы афинской учености, отдали себя в ученики Василий Великий и Григорий Богослов.

Аз на сие родихся, и на сие приидох в мир, да свидетельствую истину (Ин. 18:37). Аще вы пребудете во словеси Моем, воистину ученицы Мои будете; и уразумеете истину (Ин. 8:31—32). Аз есмь путь и истина и живот (Ин. 14:6). Это суть собственные слова Небесного Учителя. Ревнителям знания, просвещения, мудрости, следовательно, ревнителям истины не радостно ли видеть, какую высокую важность дает Он истине и как сильно побуждает к исканию и уразумению ее?

Бог Слово сходит с неба, одеяйся светом, яко ризою, отлагает одежду славы, облекается в одежду нищеты — в естество человеческое, приходит в мир, добровольно идет навстречу пререканиям, лишениям, бедствиям, гонениям, неправедному осуждению, многострадальной смерти. Для чего столько необычайностей, столько без меры усиленных подвигов? Он ответствует: Да свидетельствую истину. Видно, истина нужна миру, видно, нужно чрезвычайное о ней свидетельство, видно, не была бы она достойно и удовлетворительно засвидетельствована, если бы не свидетельствовал о ней воплощенный Бог Слово.

Истина есть одна из естественных и существенных потребностей духа человеческого.

Божественное Откровение говорит в глубоком значении, что слово Божие, или истина Божия, есть хлеб жизни. Не о хлебе едином жив будет человек, но о всяком глаголе, исходящем из уст Божиих (Мф. 4:4). Подобно и естественный разум, хотя не в таком глубоком разумении, может сказать, что истина есть жизненная пища духа человеческого. Уничтожьте истину, в уме останется пустота, голод, жажда, томление, мука, если только он не в омертвении или не в обмороке от крайнего невежества. Если вздумаете питать его образами воображения, имеющими преходящий блеск, но не заключающими в себе твердой истины, ему вскоре наскучит черпать воду бездонным сосудом, и жажда его останется неутолимой, и мука неисцельной.

Что значит любопытство детей, их желание о всем спросить и все узнать? Это естественная жажда истины, еще не знающая определительно, чего жаждет, и потому стремящаяся поглотить, что только можно.

Чего ищет судия в законе и в судебном деле? — Истины. Если бы вы могли уверить его, что он не найдет истины, вы уничтожили бы закон и правосудие.

Чего ищет наука в неизмеримом пространстве вселенной и в тайных хранилищах природы человеческой? — Истины. Утвердите, что нельзя найти ее, вы поразите науку смертельным ударом.

Но можно ли действительно находить истину? — Должно думать, что можно, если ум без нее не может жить, а он, кажется, живет и, конечно, не хочет признать себя лишенным жизни.

Были люди, которые хотели доказать, что истина недоступна познанию человеческому. Но что значит доказать? — Значит, истину, скрывающуюся во мраке неизвестности или во мгле сомнений, вывести на свет, посредством одной или нескольких истин, ясно познанных и несомнительно признанных. Итак, истина существует прежде доказательств, уже присутствует при их рождении и смеется над теми, которые хотят доказать ее отсутствие или несуществование, но для сего принуждены ее же призвать на помощь.

От любомудрия новейшего времени можно услышать, что ограниченное, многочастное, условное, относительное, чувственно являемое, изменяющееся, преходящее не представляет совершенной истины, что коренная и совершенная истина должна быть найдена в непреходящем, в неизменяемом, в умосозерцаемом, в отрешенном, в безусловном, в единичном, в бесконечном. В сих словах нечто слышится о истине, но не слишком ли мало в них ясности? Многие ли удобно и верно понимают каждое из них? Но разве истина только для немногих мучителей собственного ума, а не для всего человечества? И неужели к началу света надобно идти непременно темным путем? Менее ли удовлетворительно и не более ли понятно для всех, если скажем, что корень и основание истины, средоточие истин, солнце мысленного мира есть чистое умопредставление, или, по-вашему, идея Бога, Творца, Вседержителя, и что сия истина весьма доступна познанию всех человеков, понеже разумное Божие яве есть в них; Бог бо явил есть им; невидимая бо Его от создания мира твореньми помышляема видима суть, и присносущная сила Его и Божество (Рим. 1:19—20).

В слух столицы язычества, в слух народов и мудрецов языческих сказал апостол Павел, что разумное Божие яве есть в них. Так он был уверен, что против сей истины не может быть основательного возражения. Но вслед за сим он же, не опасаясь быть в противоречии с самим собой, сказал, что сии самые люди, для которых разумное Божие яве есть, примениша истину Божию во лжу, и почтоша и послужиша твари паче Творца (Рим. 1:19, 25). И на сие очевидным доказательством также имел он пред собой целый мир языческий и опыты веков и тысячелетий.

После сего извольте усмотреть, ревнители истины, в каком положении находится человечество в отношении к истине. Истина так необходима ему, как пища, истина доступна его познанию, и между тем целый мир в продолжении веков и тысячелетий не умел найти и привести в действие первую, коренную, преимущественно необходимую, яве поставленную истину. Не несчастно ли человечество, не умея познать истину, преимущественно необходимую и спасительную? И еще, не виновно ли оно пред Богом, не приняв истины, которую Бог явил есть? Что же далее, по естественному последствию предыдущего и вместе по правосудию Божию? Неразрешимая мгла сомнений? Блуждание во мраке неизвестности или вслед за обманчивыми призраками? Голодная смерть духа и, по кратковременной призрачной душевной жизни, погибель всего человека? Такова точно была и была бы навсегда судьба человечества, если бы Бог, Который познавательное о Себе явил человекам посредством естества сотворенных вещей, по преизбытку милосердия, не явил Себя вновь посредством Своего воплощенного Слова, Своего Единородного Сына, Господа нашего Иисуса Христа.

Так определяется значение и открывается сила изречений Христа Спасителя, что Он на сие родился, и на сие пришел в мир, да свидетельствует истину; что только пребывающие в словеси Его имеют надежду уразуметь истину; что Он Сам есть истина и путь к истине и жизни. Благодать и истина Иисус Христом бысть (Ин. 1:17), — говорит возлюбленный ученик Его. Почему прежде благодать и потом истина? Потому, что человек не только не знал истины, но и был виновен в неприятии истины, и за то недостоин ее нового откровения, и потому потребна была благодать, преизбыточествующая милость, чтобы удостоить его нового и высшего откровения истины. Какого откровения истины? Тот же возлюбленный ученик объясняет: Бога никто же виде нигде же; Единородный Сын, сый в лоне Отчи Той исповеда (Ин. 1:18), — исповедал Бога не только как Творца и Вседержителя, но, что особенно и дивно, и вожделенно, как Отца милующего, любящего и спасающего: тако бо возлюби Бог мир, яко и Сына Своего Единороднаго дал есть, да всяк веруяй в Него не погибнет, но имать живот вечный (Ин. 3:16).

Не скажет ли мне кто-нибудь: это истина Божия, предоставляем ее богословам, нам предлежит подвиг о истине естественной, полезной для человека и для общества человеческого? А мне, братия, предлежит забота и подвиг о том, чтобы вы не отстраняли от себя истины Божией. Для чего хотят рассекать истину? Рассекать значит убивать. Нет жизни без единства. Неужели думают, что истина Божия и Христова есть нечто постороннее для истины естественной, полезной человеку и обществу человеческому, и что последняя так же может жить без первой, как и в соединении с ней? Посмотрите на народы и на общества человеческие христианские и нехристианские. Не там ли ясно светит истина естественная: естествоиспытательная, умственная, нравственная, созидательная, благоустроительная и благоукрасительная для человеческих обществ, где сияет солнце истины Божией и Христовой? Не ночь ли покрывает естественные способности и жизнь народов, над которыми не взошло благодатное солнце истины Божией и Христовой? Исторгните солнце из мира, что будет с миром? Исторгните сердце из тела, что будет с телом? Надобно ли сказывать? Исторгните истину Божию и Христову из человечества, с ним будет то же, что с телом без сердца, что с миром без солнца.

«Но я по призванию любомудр и естествоиспытатель, какое же должно быть мое отношение к истине Откровения?» — Не мечтай, что ты можешь создать мудрость, помышляй лучше, что мудрость может прийти и пересоздать тебя, и когда с Соломоном найдешь, что во множестве самодельной, неудовлетворяющей мудрости множество досады и только крушение духа (Еккл. 1:17, 18), тогда не стыдись и не медли исповедать и твоему естественному любомудрию призвать на помощь Того, в Немже суть вся сокровища премудрости и разума сокровена (Кол. 2:3), Иже бысть нам премудрость от Бога, правда же и освящение и избавление (1 Кор. 1:30).

«Я изыскатель истины бытописаний человеческих, чем я должен истине Божией?» Не попусти себе тупым взором видеть в бытиях человечества только нестройную игру случаев и борьбу страстей, или слепую судьбу, изощри свое око и примечай следы провидения Божия, премудрого, благого и праведного. Остерегись, чтобы не впасть в языческое баснословие, доверчиво следуя тем, которые в глубине древности мира указывают так названные ими доисторические времена. У язычников басня поглотила истину древних событий, мы имеем истинную Книгу Бытия, в которой нить бытия человеческого начинается от Бога и первого человека и не прерывается, доколе, наконец, входит в широкую ткань разнонародных преданий и бытописаний.

«Я исследователь звезд, планет и их законов, чего требует от меня истина Божия?» Ты очень искусно возвысил проницательность своего зрения, чтобы видеть в небесах невидимое простому оку, потщись возвысить также искусно проницательность твоего слуха, чтобы ты мог ясно слышать и возвестить другим, как небеса поведают славу Божию. Указую тебе для примера на одного из подвижников твоего поприща. Когда он усмотрел, что одна, долго наблюдаемая звезда, в продолжение наблюдений переменила свой сребровидный свет в вид раскаленного угля и потом исчезла, он заключил, что с ней совершилось подобное тому, что предречено о нашей земле: земля, и яже на ней дела, сгорят (2 Пет. 3:10), и потому сказал: слава Богу! Пред нашими глазами новое свидетельство того, что миру предстоит конец, что, следовательно, он имел начало, что есть Бог — Творец мира и владыка судеб его.

«Я любитель и возделыватель изящного слова, должен ли и я свободу и красоту слова поработить строгости высшей истины?» Рассуди, велико ли будет достоинство твоего дела, если красивые цветы твоего слова окажутся бесплодным пустоцветом? Не лучше ли, чтобы в них скрыто было плодотворное семя назидательной истины и чтобы они издавали благоухание нравственной чистоты?

Все мы, христиане, и любомудрствующие, и в простоте смиренномудрствующие, да не забываем никогда, что Христос есть не только истина, но и жизнь. В Своем слове и в Своем примере Он сделался для нас путем, чтобы привести нас к истине и чрез истину к истинной жизни. Кто думает обеспечить себя достижением некоторого познания истины Христовой и недостаточно старается обратить ее в действительную жизнь по учению и примеру Христову, тот самой истиной обманывает себя и подвергает себя опасности умереть на пути и никогда не достигнуть истинной, вечной, блаженной жизни со Христом в Боге: Тако тецыте, да постигнете.

Путем истины стремитесь к истинной жизни.

Так теки царским путем, царская обитель знаний, от твоего первого века в твой второй век. Оглянувшись на достигнутые успехи, благодари Бога и поревнуй достигать больших. Не прикрывай лестью неразлучных с делами человеческими несовершенств, но в беспристрастном их признании найди наставление и побуждение к усовершениям. Распространяй не поверхностное образование, но просвещение, проницающее от ума до сердца, и да будет плодом знания добродетель и истинное благо, частное и общее. Подвизайся образовать подвижников истины и правды, веры и верности к Богу, царю и Отечеству, которые бы жили истиной и правдой и готовы были за них пожертвовать жизнью. Ибо истина, когда за нее умирают, бывает особенно животворна. Аминь.

слово на освящении храма святой мученицы татианы при императорском московском университете Говорено в 1837 году

Взысках Господа, и услыша мя, и от всех скорбей моих избави мя.

Приступите к Нему и просветитеся, и лица ваша не постыдятся.

(Пс. 33:5, 6)

Итак, вот дом молитвы под одним кровом с домом любомудрия. Святилище тайн приглашено в жилище знаний, и вступило сюда, и здесь основалось и утвердилось своими тайнодейственными способами. Видно, что религия и наука хотят жить вместе и совокупно действовать к облагорожению человечества. Снисходительно со стороны религии: возблагодарим ее снисхождению. Благоразумно со стороны науки: похвалим ее благоразумие.

Не скажу: высочайший Мудрец, ибо сие наименование было бы еще низко для Того, о Ком теперь думаю; Тот, Который есть Сама Премудрость и единственный источник всякой мудрости, в Котором вся сокровища премудрости и разума сокровена, Который, открывая Свои сокровища, дает премудрость, и от лица Которого исходит познание и разум, — Он пришел сюда ныне, и притом не только как посещающий Гость, но и как водворяющийся Обитатель, и открывает здесь Свое училище, какого никто, кроме Него, ни до Него, ни после Него, не мог образовать, — училище, всегда довольно высокое для самых возвышенных умов и душ и вместе с тем довольно простое для самых простых и смиренных земли, — училище, которое не ласкает надеждой степени учительской, а хочет сделать все народы не более как учениками, но которое, будучи так неприманчиво при первоначальном образовании своем, привлекло и переучило по-своему древле ученый мир, — училище, в котором без нарушения справедливого уважения и любви к известным наукам можно заметить преимущественно достойные неповерхностного любопытства предметы учения. Слово жизни — философия не по стихиям мира, художественными опытами убиваемым и раздробляемым на мелочи и, по естественной соразмерности последствия с причиной, дающим не очень живые и не очень огромные познания, но по живым и животворным началам премудрости Божией, в тайне сокровенной, юже уготова Бог прежде век в славу нашу, — созерцание Верховной Единицы в единосущной Троице и Троицы в Единице, как истинного корня всего числимого, как безмерного основания всего измеряемого, — познание земли и неба, не то могильное познание земли, которое по глыбам и слоям сходит в глубину ее, как в могилу, и остатками разрушения хочет истолковать жизнь погребенную и оставшуюся, без надежды воскресить погребенную и сохранить оставшуюся; не то стеклянное познание неба, которое посредством дальнозрительных стекол следит пути звезд, не пролагая зрителю пути в небо; но познание земли и неба, вначале добрых зело, потом земли, проклятой в делах человека, и неба, сделавшегося нечистым (Иов 15:15), далее, земли, которая с сущими на ней делами сгорит, и неба, которое прейдет; наконец, нового неба и земли новой, в которых правда живет и в которые можем переселиться и мы, если правдой жить будем, — законодательство не какое-нибудь древнее греческое и римское, которому время дало важность и которого время показало слабость, потому что государства, которые хотели благоустроить и упрочить сие законодательство, давно исчезли, — но законодательство, которым Царь неба и земли благоустрояет Свое царство всех веков и Свое владычество во всяком роде и роде; и, что особенно важно для каждого из нас, законодательство, которым Он хочет устроить Свое царство внутри нас, если мы решительно и деятельно возжелаем сделаться сынами Его царствия, — врачебная наука душ, преподающая средства не только исцеления от болезней душевных, но и воскресения от смерти духовной, показывающая способы не только сохранять от разрушительных нравственных недугов жизнь, какую имеем, но и обретать новую, лучшую, открывающая не мечтательное, а подлинное, всеисцеляющее врачевство, Плоть и Кровь Богочеловека, и единственное начало высшей жизни, благодать Святого Духа: — не занимательны ли должны быть сии учебные предметы? Не достоин ли ревностного слушания и последования Единственный Учитель, Который преподал и преподает их в Своем вселенском училище? И что же препятствует слушать Его и поучаться от Него? Напротив, как близко и как удобно! Приступите к Нему, и просветитеся.

Сии призывные к просвещению и к Просветителю слова принадлежат очень древнему и, бесспорно, высокому служителю просвещения, царю и пророку Давиду. Повторим их несколько в большей полноте: взысках Господа, и услыша мя, и от всех скорбей моих избави мя. П риступите к Нему и просветитеся, и лица ваша не постыдятся. Чтобы лучше понять сие, надобно вспомнить, что древние почитали невозможным видеть Бога и что Сам Бог некоторым образом утверждал их в мысли, когда рек Моисею: Не возможеши видети лица Моего; не бо узрит человек лице Мое, и жив будет (Исх. 33:20). Итак, державный певец псалмов не чрезмерное ли, не противное ли верованию своих времен предлагает, когда предлагает приступить к Господу и от Него непосредственно просвещаться? Чтобы не обременить пророка виной погрешности в Богопознании, несообразной с просвещением пророка, мы по необходимости должны взять в соображение другой вид Богопознания, также представляющийся у древних евреев. Внимательное исследование священных книг еврейских показывает, что Бог являлся в образе существа сотворенного, Ангела, человека, но с Божиим именем, с Божеским действием. Чем неожиданнее встречается сей человекообразный вид Богопознания под владычеством главной мысли о Боге невидимом, неприступном, непостижимом, тем легче узнать в нем особенное устроение провидения, именно раннее к человечеству снисхождение Сына Божия, предварительно являющегося в очертании Своего будущего воплощения, подобно как солнце, прежде восхождения своего, является в утренней заре, а иногда и в воздушном отражении круга своего. Теперь становится понятным, как Давид невидимого и неприступного Бога представляет видимым, безопасно доступным и просвещающим приближающихся к Нему; а с сим вместе определительно дознается и то, что пророк приглашает приступить для просвещения нашего к тому точно Господу, Которого мы называем Господом нашим Иисусом Христом. Итак, Христос есть Свет и древнего мира так же, как нового? И отдаленный древний мир указует не на иной свет, как на сияющий нам так близко во Христе! Куда же и теперь приглашать любителей просвещения, как не к сему Свету? Приступите к Нему и просветитеся.

Если вникнуть в союз сих пригласительных слов у пророка с предыдущими и последующими, то можно усмотреть, что с призыванием к Господу Просвещающему он желает соединить убеждение к принятию сего призывания. Когда он говорит: взысках Господа, и услыша мя, и от всех скорбей моих избави мя, он указывает чрез сие на свой личный опыт, сперва несчастный, потом счастливый. От всех скорбей моих, видно, скорби его были многочисленны, тяжки; видно, на обыкновенных стезях мирской жизни не встречал он ни облегчения, ни помощи, ни утешения. Взысках Господа — видно, и помощь от Бога нелегко получил он, или потому, что, не искусясь трудным опытом, не был довольно просвещен, или потому, что слишком глубокий мрак скорби скрывал от него путь Божий: ибо не говорит, что прибегнул к Господу прямо, приступил близко, но говорит, что взыскал Господа, ищут же не того, что видят или к чему путь верно знают. Что же, однако, наконец принесло искание Господа? Взысках Господа, и услыша мя, и от всех скорбей моих избави мя. Как блуждающий в темноте, или в лесу, или в дебрях, голосом ищет избавителя, которого не может видеть, и состраждущий, услышав, ответствует ему, приближается к нему и прекращает его затруднение, так Давид взыскал Господа гласом скорби и молитвы, и Господь, услышав, ответствовал ему гласом благодати, приблизился к нему и прекратил все его скорби. Теперь Давид, из несчастного счастливый, хочет делиться своим счастьем, благодарный к Избавителю, хочет споспешествовать избавлению бедствующих человеков, и потому, вслед за указанием на свой счастливый опыт, произносит воззвание, побуждающее не только искать Господа как сокровенного, но и приступать к Нему как уже обретенному: приступите к Нему и просветитеся, и лица ваша не постыдятся. Такое последование изречений дает нам право разуметь сие последнее так, что пророк обещает от Господа не только просвещение ума светом истины Христовой, но и просвещение сердца светом Духа Утешителя, в преизобилующем утешении которого всякая скорбь земная исчезает, как капля горечи в чаше сладости.

Найдя, что пророк призывает к просвещению от Господа, яко к средству против скорбей, не подумаем, впрочем, будто Его призывание в сем смысле относится только к некоторым людям в некоторых обстоятельствах. Нет. Он взывает: приступите, — просветитеся, а не называет никого, к кому бы обращал сие воззвание, без сомнения, в том знаменовании, что взывает ко всем, которые имеют уши слышати. Спросим себя: без скорбей ли прожили мы доныне и надеемся ли прожить без скорбей? Не думаю, чтобы кто так решительно похвалился прошедшим или поручился за будущее. Спрошу особенно: кто из нас ненарушимо обладает блаженством, о котором говорит древний благочестивый мудрец: блажен муж, иже не поползнеся устнами своими, и не уязвися печалию греха? (Сир. 14:1). Если паче чаяния захотел бы кто сказать, что он сохранил и сохраняет сие блаженство, таковому предварительно заграждает уста беспрекословный обличитель, избранный по чистоте, ученик Христов Иоанн: аще речем, яко греха не имамы, себе прельщаем, и истины несть в нас (1 Ин. 1:8). Но если мы не так прельщены сами собою, не так чужды истины, чтобы не признавать в себе греха, и, следственно, подвержены печали греха, то, спрашиваю всех имеющих или когда-либо имевших притязание на просвещение и мудрость, где та мудрость, которая бы научила меня утешиться в печали греха? Где то просвещение, которое осветило бы мне путь избавления от скорбей жизни и наипаче от скорбей совести? Где та наука, которая бы удовлетворительно разрешала ни для кого из нас не посторонний вопрос о возможном облаженствовании человека, и особенно человека согрешившего и повинного пред Богом. Ибо хотя издревле немало любомудрствовали о блаженстве человеческом по разуму, но мало имели успеха, частью потому, что не понимали главной трудности вопроса, происходящей от мысли о грехе и о виновности пред Богом, частью потому, что суетились, как бы облаженствовать временную жизнь человека бессмертного, то есть хотели подсластить каплю, не заботясь, сладко или горько будет море, которое после нее пить надобно? Где человек, который бы просветил меня так, чтобы лице мое не постыдилось пред Богом и пред собственным сердцем, зазирающим согрешающему? Изыскатели сил, движущих небо и держащих оное в порядке и равновесии! Не найдете ли вы мне силы, которая бы исправляла мое уклонение от истинного пути неба, которая бы достаточно противодействовала моему вольному и невольному тяготению к аду? Ведцы прав Божеских и человеческих, естественных и общественных! Вы не можете не признать, что нет естественнее и безызъятнее права, как то, которое имеет Бог требовать, чтобы никакая тварь Его не нарушала Его воли и закона никаким действием, никаким словом, которое также есть своего рода действие, никакой мыслью и желанием, которые в области духа и всеведения суть то же, что слова и действия в области чувств; что поступивший в противность правам самодержца теряет через сие собственные права, которыми пользовался по Его милости и которыми, по коренным началам Царственного благоустройства, не мог пользоваться иначе, как с обязанностью верного послушания; что по тем же началам он подвергает себя укротительным или карательным действиям правосудия. Таким образом, и ваша наука так же, как и совесть, постыждает лице грешника: но найдет ли она средство изгладить его стыд? Говорят у вас, что сделанное не может быть не сделанным: сие изречение осуждает грешника на вечный стыд сознаваемого греха. Бог милосерд: говорят часто без размышления, и на сей мягкой мысли хочет уснуть неразборчивая совесть. Но мысль о милосердии Божием, столь сильным, столь сладким светом просвещающая область веры, не может быть приведена в подобное действие в области естественного мудрствования, одними условиями умозаключающего разума. Бог милосерд, но и правосуден, бесконечно милосерд, но и бесконечно правосуден. Весы понятий стоят равно, и нет причины, почему бы надежда на милосердие Божие могла перевесить ужас правосудия Божия. Что грешник подлежит правосудию Божию, то очевидно; в каком он отношении к милосердию Божию, то по разуму неопределимо; а каким образом Божие милосердие может преизбыточествовать для грешника без нарушения прав Божия правосудия, сие, без особенного откровения свыше, совершенно непостижимо. Кто же разрешит мои недоумения? Кто просветит тьму мою? Кто утешит меня верным и непосрамляющим упованием на милосердие Божие? Кто избавит мя от всех скорбей моих? Тебе Единому возможно сие, от Бога пришедший Учителю, Свете мира, Посетителю душ, Господи Боже, Спасителю Иисусе! Твое чудесное явление в мире, Твое слово, которому подобно николиже глаголал человек, наипаче же Твои за меня страдания, Твои раны, Твоя крестная смерть суть такие доказательства спасающего милосердия, которые сильны и достаточны — и они только сильны и достаточны — не только земную тьму неведения, сомнения, скорби, но и адский мрак отчаяния просветить сладким, животворным, неугасимым светом. Как бы ни глубоко уязвлено было сердце мое печалию греха, как бы ни было изранено и растерзано скорбями земной жизни, — когда внутренним движением веры прилагаю мои сердечные раны к Твоим крестным ранам; текущая из них Твоя бессмертная и воскрешающая жизнь касается моей жизни, умирающей или уже умершей, и Твой Божественный свет просвещает омраченного, творческое Слово Твое восставляет падшего, исцеляет недугующего, воскрешает умерщвленного; утешение Духа Твоего или избавляет от всех скорбей, или самые скорби делает утешительными, самые страдания радостными, в причастии Твоих спасительных скорбей и страданий, с Тобою лицо мое непостыждается пред Богом Отцом Твоим и пред собственной моей совестью, ибо кровь Твоя очищает совесть мою от мертвых дел, правда Твоя покрывает мою самоосужденную неправду; ходатайство Твое дарует мне дерзновение пред Отцом Твоим, и, как Ты научил и дал нам право нарицать Его и нашим Отцом, сего ради славлю Тебя, Единственный Просветитель, и хотя недостойным гласом с достойным служителем Твоего вечного просвещения взываю о Тебе ко всем просвещенным и непросвещенным века сего: Приступите к Нему — благоговеющим умом, верующим сердцем, молящимся духом, послушной волей, приблизьтесь, приступите к Нему и просветитеся, и лица ваша не постыдятся. Аминь.

мнение преосвященного Филарета о драматическом сочинении н. в. сушкова «начало москвы»

Граф Орлов, препровождая к обер-прокурору Св. Синода пьесу Сушкова «Начало Москвы», писал: «Дирекция Императорских театров препроводила на рассмотрение цензуры III Отделения Собственной Его Величества канцелярии сочинение Н. Сушкова под заглавием: «Начало Москвы». Цензура III Отделения нашла, что сочинение написано вполне благонамеренно и не без достоинств, как в литературном, так и в сценическом отношении, но вместе с тем внимание цензуры остановил религиозный дух пьесы, могущий показаться неуместным на театре, хотя автор и объяснил, что содержание его сочинения удостоилось одобрения Его Высокопреосвященства Митрополита Филарета. Препровождая означенную пьесу на усмотрение Вашего Сиятельства, покорнейше прошу уведомить меня, не изволите ли находить с своей стороны препятствий к разрешению представления оной на Московском театре».

В ответ на сделанный по сему предмету графом Протасовым запрос Митрополит Филарет писал:

Конфиденциально

Ваше Сиятельство, Милостивый Государь!

Ваше Сиятельство требуете от меня (от 25 ноября № 8049, в получении 30 декабря) сведения, действительно ли я читал сочинение Г. Сушкова: «Москва, поэма в лицах и действии», и, по моему мнению, оно может произвесть на публику, особенно же на Московскую, самое благоприятное впечатление.

Г. Сушков, известный мне как человек православнохристиански мыслящий, провождающий жизнь согласно с правилами церкви и искренно преданный Царю и Отечеству, действительно сообщал мне означенное сочинение, когда оно было напечатано, и я по недостатку времени и по непринадлежности до меня сочинений сего рода не столько прочитал, сколько просмотрел оное и нашел оное написанным в духе благонамеренности и патриотизма. Впрочем, помнится, сказал я сочинителю, что для меня необычно встретить под заглавием поэмы — драму, и в ней не мало стихий по старым понятиям, не очень дружных с высоким наименованием поэмы. Что касается до отношения сего сочинения к театру, и я не признаю себя умеющим судить о сем, и театральное начальство не должно признать меня способным судить о сем; потому что я должен судить согласно с 51-м правилом 6 Вселенского собора и с учением св. Златоуста, по которым не могу дать одобрения никакому зрелищному представлению. Но, чтобы по возможности удовлетворить требованию Вашего Сиятельства, предположим, что есть или могут быть театральные представления, которые могут пользоваться терпимостию со стороны христианской религии и нравственности. Теперь вопрос, в решении которого желаю споспешествовать Вашему Сиятельству, должен получить следующий вид: сочинение, о котором идет речь, может ли быть представлено на театре, не производя впечатления, неблагоприятного для религии, нравственности и приличия? Вот некоторые виды к разрешению сего вопроса.

В первой части, в первом явлении, средину декорации, представляющей пустыню, занимает крест и явленный чудотворный образ Спасов, который у сочинителя предполагается началом церкви Спаса на бору и Москвы. Припоминаю слышанное когда-то, что в Берлине, в декорации театра виден был алтарь и литургия Римской церкви. Протестанты оправдывали себя тем, что это богослужение чужого вероисповедания. Но в случившихся при том православных — благочестивое чувство было оскорблено, и они смотрели на сие с неудовольствием. Не сильнее ли почувствуется неприличие, когда на театре представится православным святыня Православной церкви? Первая сцена первой части начинается тем, что пустынник Букал произносит переложенную в стихи церковную песнь: «Царю Небесный», которая в церкви читается в начале вечерни и утрени и поется в начале молебна. Думаю, что люди строгого благочестия будут недовольны: зачем священная церковная песнь вынесена на театр, а люди не строгого благочестия также будут недовольны: зачем на театре хотят петь молебен? Следственно, в обоих случаях соблазн. Букал длинный монолог заключает молитвою и словом: аминь. И затем тотчас следуют: ау! ау! ау! чур меня! чур меня! Не думаю, чтобы такой скачок был сообразен с чувством приличия. И в книге он неприятен, а на сцене, вероятно, более.

Стр. 14: кудесник говорит: слава! слава, сатана! Это слишком тяжко для христианскаго слуха. Притом кудесник представлен чтителем Перуна и Белбога. А чтители Перуна и Белбога не славят сатану именно.

Стр. 15: кудесник сводит с неба молнию и зажигает лес. Слишком много для кудесника и особенно в сравнении с благочестивым пустынником Букалом и в присутствии креста и чудотворной иконы. Во все продолжение первого действия драмы главное лицо на сцене есть пустынник схимонах Букал. Он молится, учит молиться, предсказывает, рассказывает чудеса от иконы Спасовой (не исторические, а вымышленные); около его или около его кельи поют песни, слышится множество суетных рассказов, между прочим, сны и гаданья о женихе, которые оказываются также справедливыми, как предсказания схимонаха; воют кликуши неизвестно от чего и неизвестно от чего с воплем уходят. Это смешение истинного с ложным, погружение святого в мирское нечистое странно видеть в словах книги и, думаю, еще страннее будет в лицах на театре. Писатель, сколько понимаю, имел добрую мысль представить происхождение Москвы религиозным. Но когда он одел сию главную идею разными видами тогдашней современности, сия одежда явилась, по моему мнению, слишком светскою для духовной идеи. Ограничивая мои замечания первою частию поэмы, надеюсь, что Ваше Сиятельство не потребует полного рассмотрения театрального сочинения.

С совершенным почтением и преданностию имею честь быть

Вашего Сиятельства покорнейший слуга Филарет М. Московский. Января 5, 1853 года