Главная Случайная страница


Полезное:

Как сделать разговор полезным и приятным Как сделать объемную звезду своими руками Как сделать то, что делать не хочется? Как сделать погремушку Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами Как сделать идею коммерческой Как сделать хорошую растяжку ног? Как сделать наш разум здоровым? Как сделать, чтобы люди обманывали меньше Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили? Как сделать лучше себе и другим людям Как сделать свидание интересным?


Категории:

АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника






Слово по возвращении к своей пастве из санкт-петербурга





Говорено в московском успенском соборе 15 августа 1823 года

Что мне сказать? Откуда начать или куда обратить слово, которому и предшествующее время, и настоящий день, и побуждение сердца, и обязанность служения вдруг представляют многие предметы и указывают различные пути.

Первее всего — благослови душе моя Господа и вся внутренняя моя Имя Святое (Пс. 102:1)! Благословен сохраняющий полноту Церкви Своей, Небесный Пастырь и Посетитель душ, и в отсутствии земных пастырей пасущей стадо Свое; и пастырей, яко агнцев, водящей жезлом невидимым, призывающий и посылающий, удаляющий и возвращающий, разлучающий и паки соединяющий!

Величает душа моя и Тебя, Благословенная Матерь Божественного Агнца и Пастыря, дивно некогда Успением Твоим собравшая полный Собор апостолов, и ныне к сему торжественному воспоминанию Твоего Успения сподобившая меньшего из служителей Церкви сей приити в полноту сего священного собора.

Обращаюсь к вам, Боголюбезные братия и чада Церкви сей, не умолчу ныне о том, о чем умолчал здесь за год пред сим, — о скорби разлучения с вами, которую тогда понес отсюда в стесненном сердце; не хотел я прикосновением раздражать рану, которой не мог уврачевать. Поелику не в моей было власти отвратить самое разлучение, то не стал уже я расточать слова бесполезного сетования о том, и в безмолвной покорности вручил недавно восприятое стадо благодати Пастыреначальника и молитвам пастырей Петра, Алексия, Ионы и Филиппа, которых помощь также благодарно исповедую и паки призываю к соблюдению стада, с вящим преспеянием, даже до дня Иисус Христова.

Что касается до продолжительности отсутствия моего, скажу со апостолом: Не хощу не ведети вам, братие, яко множицею восхотех приити к вам, и возбранен бых доселе (Рим. 1:13). Чем возбранен был? Возбранен тою же священною властию, тем же законом послушания, которые и вначале меня сюда привели и вскоре отсюда воззвали; возбранен бых тем же самым делом служения, которым возбуждалось и желание приити к вам. Неволя святая! Беззаконно было бы рваться из нее в свою волю с нетерпеливостию или упорством.

Наконец, пользуюсь дарованною свободою приити к вам, и притом не на краткое время. Скажу ли, что пользуюсь оною с радостию? Не скажу, потому что не знаю, послужит ли сие к истинной радости вашей, а без сего радость моя была бы неосновательна и суетна, ибо, как нас учили, нашу радость и самую жизнь нашу полагать в вашей радости о Господе и в вашей жизни по вере: ныне живи есмы, аще вы стоите о Господе (1 Сол. 3:8). Таким образом, после минувшей скорби разлучения, после окончившихся трудностей отсутственного попечения о Церкви у меня остается одна беспокойная забота, забота неизвестности — будет ли продолжение служения моего благоугодно Богу, полезно Церкви, спасительно душам вашим. Итак, скажу паки со апостолом: Исполните мою радость (Флп. 2:2). Облегчайте до всех вас касающуюся заботу, во-первых, общими молитвами, во-вторых, облегчайте сию необъятную заботу — малыми заботами, каждый о своей душе, не теряя данного для спасения ее времени, которого каждому из нас остается не более как несколько десятилетий, а иному только несколько лет или даже, может быть, несколько дней и которое, быв однажды потеряно, ниже ценою вечности выкуплено быть не может.

Кстати, вспомянуть о смерти, ибо время обратить слово к настоящему празднованию, а сие должно нас обратить к размышлению о смерти.

Теперь ли говорить о смерти, скажет невнимательный любитель праздника, день веселия омрачать размышлением о смерти? Иди с сим размышлением туда, где оплакивают умершего. Нет! Кто бы ты ни был, желающий отгнать от себя мысль о смерти как неблаговременную, еще более неблаговременна будет она для тебя, если, неприготовленного размышлением, вдруг поразит тебя самое зрелище смерти. Нет! Теперь, когда смерть, по-видимому, не угрожает тебе, когда ты спокоен, когда ты празднуешь, теперь именно нахожу я благовременным расположить тебя, если можно, к внимательному размышлению о смерти, дабы ты мог размышлять о ней в полном присутствии духа и дабы дня веселия, забыв о смерти, не употребил на дела мертвые. Или, лучше сказать, не я ищу ввести кого-либо в размышление о смерти, но всех нас к оному ведут ныне Богомудрые учредители церковного чиноположения, которые смерть сделали предметом настоящего празднования.

Дивны вообще праздники христианские! Иногда, например, мы празднуем временное рождение — Вечного, иногда крещение Того, на Котором никогда не было никакой скверны, и Которого именем очищаемся и возрождаемся мы в крещении нашем, иногда Божественный образ Преображения — Того, Который всегда был и есть сияние Славы Бога Отца и образ Ипостаси Его (Евр. 1:3), иногда страдание, смерть и воскресение Того, Который есть Единый всегдашний источник жизни и блаженства для всего, что может жить и блаженствовать. Впрочем, при всей таинственности, которою ознаменованы сии предметы празднования, нетрудно усмотреть то, с какою точностию они все определяются историею христианской веры и в какой тесной состоят связи с ее спасительным учением. И между празднествами, в которых воспоминается Матерь Господня, сего рода есть, например, Благовещение, то есть принесете Архангелом Деве Марии радостной вести о предстоящем зачатии от Нее Спасителя мира. Но после того как таинства веры Христовой достигли своей полноты и запечатлелись сошествием Святого Духа на апостолов в присутствии Матери Господней, каким образом Ее Успение, то есть окончание земной жизни Ее, хотя и Святое, и знамением будущей славы Ее сопровождаемое, впрочем, разрешающее только личную Ее историю, — каким образом сделалось предметом одного из всеобщих праздников христианских и притом высшего чина? Каким образом событие, в котором Церкви представляется, по-видимому, только лишение видимого общения с Матерю Света, сделалось предметом светлого праздника? Какое в сем имели намерение древние священноначальники? Мне кажется, что сии вопросы всего удобнее разрешаются тем, что я сказал, то есть, что учредители настоящего празднования желали сим приятным путем вести нас к постоянному, благоговейному и, поколику то возможно, к радостному размышлению о смерти.

Издревле памятование и размышление о смерти одобряемо было как сильное средство мудрости к улучшению жизни. Помяни, — говорит еврейский мудрец, — помяни, яко смерть не замедлит и завет адов не показан ти бысть (Сир. 14:12). И, положив мысль о смерти в основание, тотчас на сем основании созидает он правила добродетельной и благополучной жизни. Прежде неже умреши ты, — говорит он, — добро твори другу, и по силе твоей простри, и даждь ему. Не лишися от дне добра, и часть желания блага да не прейдет тебе. Не инем ли оставиши притяжания твоя и труды твоя, в разделение жребия? Даждь и возми, и освяти душу твою (Сир. 14:13—16). Если ты колеблешься, принять ли сие учение деятельной мудрости, наставник не колеблется в изыскании средств убеждения; он обращается вновь на размышление о смерти и продолжает: Яко несть во аде взыскати сладости; всяка плоть яко риза обветшает, завет бо от века: смертию умреши. Яко лист расплощаяся на древе часте, ов убо спадает, другий же прозябает: такожде и род плоти и крови, ов убо умирает, ов же родится. Всякое дело гниющее исчезает, и делаяй е с ним отъидет (Сир. 14:17—20). В другом месте тот же наставник предлагает памятование о смерти как вообще предохранительное врачевство против грехов: во всех словесех твоих поминай последняя твоя, и во веки не согрешиши (Сир. 7:39). Пророк Иеремия, оплакивая разрушение Иерусалима, одною из первых причин сего страшного падения полагает то, что Иерусалим не памятовал о смерти. Не помяне последних своих, и низведеся пречудно (Иер. 1:9). Каким образом от столь малого, по-видимому, начала как мысль о смерти, или забвение о смерти, происходят столь великие последствия, добрые или злые, благополучные или бедственные? Не оскорблю ли я мудрости христианской, обращая в вопрос то, что еще прежде христианства утвердительно полагали как известное и очевидное; но когда вижу, как многие из нас не любят всего, что каким-нибудь образом напоминает о смерти, как самым обыкновенным явлением ее поражаются или обращаются в бегство, то само собой обличается, что мы слишком мало или совсем не знакомы с правильным или основательным размышлением о смерти, а потому, к стыду нашему, не излишне для нас и такое о сем исследование, какое употребляют в предмете новом и неизвестном.

Итак, спрашиваю, что лучше: оставить ли жизнь свою на произвол течения дней, как ладию — стремлению волн, понесут ли ее к берегу, сокрушат ли о камень, погрузят ли в бездну, — или, напротив, назначить себе пристанище, избрать удобнейший путь и по направлению сего править кормилом? В веке, который хвалится образованностию и усилиями привести в порядок все части знания и деятельности, можно надеяться, что и основательный, и легкомысленный согласно скажут: лучше начертать план жизни, поставить себе известную цель и действовать сообразно с нею. Возьмем же для понятного всякому примера один из обыкновенных мирских планов жизни. Желает кто-либо устроить и обеспечить благополучие жизни приобретением богатства; чтобы усилить ход приобретения, он лишается, по вышеприведенному выражению еврейского мудреца, от дне добра, и часть желания блага проходит мимо его, то есть он отказывает себе в покое, в удовольствии и иногда в необходимых потребностях; исполнение: даждь и возми, дай неимущему и возьми себе из отложенного в хранение — он отлагает дотоле, доколе, по его мнению, обилием приобретенного не приведет себя в совершенную безопасность от скудости. Поступая таким образом, если не вспомнит он о смерти, яко не замедлит, то будет изнурять и мучить себя заботами приобретения, не пользуясь плодами приобретения дотоле, пока наконец сокровенная судьба явится внезапно и делом совершит над ним слово притчи евангельской: безумне, в сию нощь душу твою истяжут от тебе; а яже уготовал еси, кому будут? (Лк. 12:20). Так даже мирской план жизни для самого мира оказывается негодным, если в нем не принята в соображение мысль о смерти. Возвысим план жизни и опять посмотрим, может ли он стоять, если не будет поддержан соразмерно возвышенными понятиями о смерти. Желает ктолибо утвердить блаженство жизни на основании добродетели. Известны давние усилия человеческой мудрости доказать, что добродетель сама для себя может быть достаточным основанием, побуждением и наградою. Учение сие не оказало истинных успехов или потому, что истина в сем случае не благоприятствовала усилиям, или потому, что гордость мудрователей наводила на истину неестественный блеск, который одних ослеплял, но не просвещал, а для других обнаруживал поддельный вид истины, или, что наиболее вероятно, внутреннее достоинство и блаженство добродетели, известное только тем, которые достигли в ней совершенства, не возбуждало тех, которые при первых в ней опытах встречали только подвиги, которые совершить, препятствия, который преодолеть, удовольствия, которыми пожертвовать надлежало. Посему нужно было подкрепить от-инуду основания самой добродетели, на которой хотели основать блаженство: и хотя не озаренные светом откровения Божия не могли ясно созерцать того, что находится по ту сторону смерти, однако и они видели себя в необходимости углубляться во мрак гроба, чтобы там хотя, так сказать, ощупью искать оснований для утверждения на них нравственного порядка в жизни. Если за пределом настоящей жизни — так рассуждали они — нет ничего, кроме тления и ничтожества, то добродетель, которой так часто в настоящей жизни не отдают справедливости, навсегда лишается венца за подвиги, вознаграждения за пожертвования и ободряющей надежды в искушениях. Но если — так как мы во всей познаваемой природе вещей не находили такого места, где с бытием было бы сопредельно ничтожество, и всюду за пределом одного встречаем другой образ бытия, — если за пределом настоящей есть другая область жизни, если — как требует понятие о Творце мира Премудром и Праведном — там, где кончится тленность, начинается бессмертие, там, где кончится смешение зла и добра, начинается царство порядка, в котором добр о по существу своему всегда блаженно, а зло по свойству своему всегда злополучно, то знающему и памятующему сие можно ли не быть всегда готову, чтобы недолго подвизаться, немного пострадать, немного лишиться и чрез то водворить в себе добро, которое навеки водворит его в блаженстве? Если бы даже сия надежда — повторяю, что я говорю сие по понятиям рассуждающих без помощи откровения, — если бы надежда блаженной жизни по смерти не была выше сомнения, и тогда она еще достаточна к тому, чтобы возбудить здравомыслящего подвизаться для нее со всею ревностию: и в том случае, когда бы она не сбылась, подвизавшийся не теряет ничего в сравнении со всеми прочими, потому что ничтожество для всех одинаково. Но когда она совершится самим делом, тогда нет меры, коею можно было бы определить, сколько приобретает подвизавшийся, и сколько не подвизавшийся теряет; и не только теряет он беспредельные блага, но, что еще ужаснее, наследует бесконечное зло. Так древние нелицемерные любители деятельной мудрости при помощи естественного разума и рассуждения из размышления о смерти извлекали сильнейшие, по их состоянию, побуждения к добру и, следственно, средства к блаженству1.

Что сказать о христианине? Сколько план жизни, начертанный для него в Евангелии, возвышеннее, нежели всякий другой, столько яснее, нежели какому бы то ни было мудрецу, сияет ему руководящий и возбуждающий свет из гроба. Он знает будущую жизнь не по заключениям и догадкам, но по опыту, в котором ее видели и осязали: Христос воста от мертвых, начаток умершим бысть (1 Кор. 15:20). Пристально смотря в живоносный гроб Христов как в открытое окно будущего века и приемля оттоле в храмину земной жизни небесный свет, он ощущает непонятную для других легкость — бодрствовать как сын света, подвизаться против царства тьмы и совершать живые дела света. Ты должен умереть миру, заповедует ему Евангелие. Он говорит: повинуюсь, потому что мир преходит, и похоть его: а творяй волю Божию, пребывает во веки (1 Ин. 2:17). Ты должен распять плоть со страстьми и похотьми. И как иначе? — ответствует он, потому что сеяй в плоть свою, от плоти пожнет истление: а сеяй в дух, от духа пожнет живот вечный (Гал. 6:8). Ты должен распяться со Христом. Не отрицаюсь: аще бо с Ним умрохом, то с Ним и оживем; с Ним страждем, да и с Ним прославимся (2 Тим. 2:11; Рим. 8:17). Угрожайте ему страданиями, он скажет: недостойны страсти нынешняго времени к хотящей славе явитися в нас (Рим. 8:18). Угрожайте ему смертно, он будет ответствовать: желаю разрешитися, и со Христом быти… мне еже жити, Христос: и еже умрети, приобретение есть (Флп. 1:23, 21). Прилежным, глубоким размышлением о смерти он не только разрушает все ее ужасы, но, сообразуясь с своими понятиями и чувствованиями, отъемлет у ней последнюю черту грозного вида ее, отъемлет у смерти самое имя смерти и называет ее успением, то есть отхождением ко сну по трудах сея жизни, или, если угодно, можно назвать ее рождением в лучшую жизнь, или воскресением от сей мертвенной жизни — в смертной плоти, в истинно живую — бессмертного духа. Так благоговейное христианское размышление о смерти, особенно при постоянном в нем упражнении, становится наконец истинным праздником духа, в котором он в то же время и собирает силы для спасительных подвигов настоящей жизни, и наслаждается предвкушением будущего блаженства.

Спроси себя, слушающий сие, умеешь ли таким образом праздновать Успение, или ты только боишься смерти, или совсем не хочешь думать о ней? Вопрос не маловажный; он может показать тебе, в каком состоянии душа твоя, и чего подлинно ты можешь надеяться или бояться. Если ты часто, хотя и без страха призываешь к себе смертный помысел, дабы поставить его судиею твоих дел и стражем твоей совести, благо тебе! Он может соделаться для тебя ангелом, которому заповедано будет сохранять тебя на всех путях твоих. Но если ты совсем не помышлял доныне о смерти и бегаешь всего, что напоминает о ней, горе тебе! Сие расположение духа не обещает чистого добра в настоящей жизни и не предвещает блаженства в будущей, которого, впрочем, при употреблении средств, дарованных благодатию, всех нас да сподобит Господь наш Иисус Христос, истиная жизнь наша, предстательством Преблагословенной Девы Марии, Матери жизни. Аминь.

Date: 2015-05-22; view: 376; Нарушение авторских прав; Помощь в написании работы --> СЮДА...



mydocx.ru - 2015-2024 year. (0.006 sec.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав - Пожаловаться на публикацию