Молдаване

Двое снайперов, совершивших небольшой переход – лежали с оружием на присмотренной ими еще несколько дней назад лежке. Лежка была хороша тем, что с нее просматривалось очень хорошее местечко, что‑то вроде поляны, где можно было съехать с серпантина и отдохнуть там... разнообразно. В то же время – с самой поляны снайперскую позицию увидеть было почти невозможно, сектор обстрела – градусов десять и очень большая дальность. Пока на поляне никого не было...

– Послушай, что в мире происходит... – приказал снайпер‑один, не отрываясь от прицела.

Особенностью этой снайперской пары было то, что вторым номером здесь выступал не боец прикрытия, не наблюдатель – а второй снайпер. Такое почти никогда не практикуется – два снайпера, работающие в связке и без прикрытия. Поэтому такой дуэт может иметь шанс на успех, – но это только в том случае, если оба снайпера, во‑первых, настолько профессиональны, что каждый может играть «соло», во‑вторых – если оба снайпера настолько сыграны, что чувствуют мысли и намерения друг друга даже без слов. Пара таких снайперов может наделать дел... Например, если снайпер постоянно бьет то из одной точки, то из находящейся далеко от нее другой – установить точное местоположение снайперов и вызвать артиллерийский удар – намного сложнее, ведь один видел одного снайпера, другой – другого и, прежде чем выяснится, что их на самом деле двое... Одновременный удар двух снайперов по одной цели делает практически стопроцентным поражение одиночной цели на тысяча триста – тысяча четыреста метров, то есть за пределами реальной дальности стрельбы «СВД». Хоть одна пуля да попадет в цель, один исправит ошибку другого.

– Все тихо. Румыны треплются, у них что‑то в комендатуре произошло.

– Что именно?

– Кажется, кто‑то кого‑то застрелил.

Такое бывало – румынские комендатуры разложились окончательно, силы стабилизации окончательно превратились в один из главных источников нестабильности. В армию вербовали молдаван‑националистов, вояки были еще те – как нормально воевать, так их нет, а как селения замирять – так айнзац‑команда СС в полном составе нервно курит в сторонке.

– Товарищ подполковник...

– Что?

– Ночью – что было? Вызывали – нас?

– Меньше болтай.

* * *

В этот момент – по серпантину мчалась старая «Тойота Ланд Круизер», следом за ней поспевала довольно пожилая небольшая «Хонда», за ним – русский «Урал». Обе легковые машины были угнанными... но здесь, когда идут боевые действия – на это мало обращают внимания, нужен транспорт – останови на дороге, выкини водителя и бери. Никто ничего за это не сделает. Потому что – война.

Самым главным в «Тойоте» был Марек Копош. У него не было никаких воинских званий, он официально не только не входил в состав контингента сил стабилизации – но и не был на связи у секуритаты, румынских спецслужб. Он был черным агентом – настолько черным, насколько это было возможно, агентом, имени которого нет ни в одном документе, и поэтому его невозможно было раскрыть. С ним даже не расплачивались деньгами... обычно таких черных агентов, как он, раскрывают именно на денежных выплатах. С ним и его людьми рассчитывались тем, что позволяли творить беспредел, грабить, убивать, рэкетировать – и за это он выполнял маленькие и не совсем маленькие поручения румын. За это можно было не бояться привлечения к ответственности... после того, как WikiLeaks и Джулиан Ассанж установили (это они думали, что установили) новые стандарты прозрачности в деятельности государств и их спецслужб – на самом деле в таких делах стали применять просто новую схему засекречивания, расплаты с агентами и вообще работы. Автономные, никак не связанные с государством группы действия, не маскирующиеся – а на самом деле являющиеся коммерческими предприятиями или бандитами, получающие устные указания, получающие оплату в виде налички, контрактов или разрешения творить беспредел. Тот же Марек Копош – это обычный безнаказанный бандит, и попробуй скажи, что он имеет какое‑то отношение к силам стабилизации.

Марек Копош был не просто молдаванским бандитом – он был потомственным бандитом. Его дядя зверствовал в ОПОНе[8], ослеплял людей, вырезал им языки и стал настолько «популярен», что когда казаки его поймали, то привязали его за одну ногу к одной машине, а за другую – к другой, а потом машины разъехались по своим делам. Сам Марек вырос на хуторе, с пьяным отцом и не менее пьяной, опустившейся ниже некуда матерью, злобным от постоянных побоев, неученым – в Молдавии последнего времени учили плохо, потому что учебники на языке оккупантов были запрещены, а на молдавском – их не было. Вино он впервые попробовал в шесть лет – в Молдавии вообще в сельской местности употребляют много самодельного вина, наливают чуть ли не грудным детям. Там, где он жил – несколько бывших колхозов скупили итальянцы и стали выращивать виноград, от привычки местных пацанов лазать на лозу отучали тем, что наняли откровенных уголовников охранять лозу. Одного из пацанов изнасиловали, другому сломали позвоночник железным прутом – а потом Марек и еще двое лихих пацанов вычислили момент, когда сторожа были пьяные после получки, накормили собак котлетами с толченым стеклом, подперли дверь сторожки, вылили на стены канистру бензина и подожгли. Вот такие нравы были в мирной, суверенной Молдавии, и именно тогда Марек понял, что пошел в дядю, – ему нравилось возглавлять людей и убивать людей. И то и другое он делал хорошо.

Молдавия мирно и не особенно громко катилась к катастрофе и разрушению, родилось поколение, которое воспитала улица и которое практически не училось, поколение железного прута и «коктейля Молотова», то самое, которое разграбило и подожгло парламент. Не было нормальной работы, не было нормальной жизни, не было ничего, в том числе и государственного единства. К власти в Молдавии рвались люди, которые отрицали молдавскую государственность как таковую, требовали вхождения в состав Румынии, такой же нищей и неустроенной, как и сама Молдавия. Зачем требовали? Да затем, что Румыния входит в ЕС, гражданство Румынии дает паспорт ЕС и возможность легально находиться в Европе, устраиваться на работу – вот что нужно было молдаванам, всего лишь паспорт. Работать молдаване не хотели – чуть ли не пятая часть преступлений в Австрии, например, совершалась румынами и молдаванами[9], румыны и молдаване контролировали во многих европейских странах проституцию точно так же, как албанцы – наркоторговлю, на «секс‑работу» в Европу вербовали чуть ли не в центре Кишинева. Поэтому, когда Польша начала наступление в Украине и ввязалась в бои с русскими и частью украинцев (более значительной, чем это принято было признавать), – оккупация Молдавии прошла относительно тихо и незаметно, даже без тяжелой техники, а в Приднестровье румыны дальновидно не пошли, ограничившись берегом Днестра...

Но потом – не справляющаяся Польша выделила новой объединенной Румынии целый сектор оккупации (первоначально планировалась Польша от можа до можа[10]), после того как стало понятно, что борьба с терроризмом на территории Речи Посполитой будет долгой и жестокой, а старые европейские страны решительно осудили «одностороннее польское решение украинского вопроса, сомнительное с точки зрения международного права и неприемлемое с точки зрения права гуманитарного» – и вот тогда началось. Сама‑то Румыния – и думать не думала, мечтать не мечтала об Одессе и Севастополе, которые ей никогда не принадлежали, а были обычными русскими землями. Но легкость (погибло три человека, двое – по случайности) оккупации Молдовы толкнула румынских националистов на опасную, очень опасную дорожку.

Вот Марек Копош и взял оружие, сколотил компашку из таких же, как он, хуторских пацанов и завербовался в частную военную компанию. Да, начинал он именно так, в Кишиневе моментально образовались (во главе процесса, как ни странно, были цыгане) частные военные компании для обеспечения южного сектора оккупации. Вот только если в США на работу в такие компании брали профессионалов, расторгших контракты с армией по той или иной причине – то тут это были откровенные «работники ножа и топора, романтики большой дороги».

Прошли курс начальной военной подготовки – две недели в бывшем советском пионерлагере, полосы препятствий там нет, инструкторы – из румынской армии, не те, кто прошли Ирак и Афганистан – а другие, похуже. Потом контракт – в контракте черным по белому было написано: делиться награбленным. Ворвались в Одессу, когда там уже поработали профессионалы, в том числе и американские «морские котики», первой задачей было устроить сплошную «проверку паспортного режима», которая вылилась в такой вал грабежей, изнасилований, расправ, что вопрос поднимался в ЕС, откуда Румынию пригрозили исключить, если такое будет продолжаться. Приведя в порядок расстрелами частное воинство, отняв часть награбленного, их вышвырнули из Одессы и разбросали по сельской местности юга Украины (принадлежавшего России до большевиков) на блокпосты. Навар там был относительно небольшой, повеселиться тоже было негде – поэтому Мареку Грозе пришла в голову идея грабить самому и ни с кем не делиться. Забрав автоматы в качестве части гонорара за службу, они угнали две машины (владельцев расстреляли в придорожной канаве), на них доехали до Одессы, где уже сложился черный рынок наемников и где люди с автоматами в руках и без царя в голове были нужны. Потом на них вышла секуритата и предложила – или крыша за выполнение поручений, или расстрел за грабежи и убийства. Показательный, публичный – чтоб перед ЕС отчитаться, вот мол, наводим порядок. Отмена смертной казни ЕС уже не волновала – пришли другие времена.

Сегодняшняя задача была простой, даже слишком – всего‑то расстрелять людей. В изоляторе временного содержания скопились люди, которые румын больше не волновали, – а выпускать их было нельзя, иначе всплывет правда о фильтрах румынской секуритаты. Тогда вызвали Марека и его людей, поставили задачу, дали трофейный «Урал» – это в принципе было его гонораром, машину потом надо было пригнать на одесский рынок и там продать, вот тебе и гонорар. Ну и оружия с патронами подкинули из трофейного. Расстрелять надо было примерно двадцать человек, даже больше, все подростки – их связали и покидали в кузов «Урала», туда еще сели двое из воинства Марека, чтобы никто не смог сбежать. Остальные ехали в машинах... и черт же им нашептал выбрать для показательной экзекуции именно эту полянку, а на ней двое снайперов ждали кого‑то из румын, которые здесь иногда появлялись. Место для экзекуции у них было другое, там рядом была пещера, удобно сбросить тела – но ехать до него было лень, да и «Урал», здоровенный грузовик, жрал много соляры, а румынские офицеры, передавая им машину, слили из бака почти все, что там было, мамалыжники проклятые. Потом эту дуру на базар гнать, соляра из своего кармана... в общем нехрен. Сойдет и тут, а этим – все равно, хе‑хе...

* * *

– Внимание, цель. Две легковые автомашины, один «Урал».

– Расстояние?

– Один сто.

Решение о том, стрелять или нет – принимал подполковник.

– Выдвигайся вперед. Делай тихо. Я жду.

* * *

– Гы‑гы‑гы...

Все‑таки употребление спиртных напитков чуть ли не с грудничкового детства весьма скверно сказывается на умственных способностях. И хоть ты зауважайся культурных особенностей местных народов – от клинической картины дебильности никуда не деться.

В машине были в основном пацаны, как и в сопротивлении, – взрослых было мало, пацаны по восемнадцать, по пятнадцать, некоторые даже по двенадцать лет. Взрослые... они уже были сломлены, многие оскотинены, вжились или пытались вжиться в новый безумный порядок... да и много ли требуется для того, чтобы привыкнуть к положению рабов после того, что происходило на этой земле последние двадцать лет.

А пацаны... есть пацаны. Они еще не знают, на каком куске торта больше крема.

– Гы‑гы‑гы...

Игра была простой, примерно в такую же играли чеченские подростки с русскими военнопленными – но там‑то хоть были подростки, а тут – взрослые мужики. Несколько человек с ножами становятся в круг, и в этот круг загоняют пацана со спутанными ногами. Его задача – прорваться из круга, а его тыкают ножами, не дают этого сделать. Пока не режут, просто пускают кровь. Потом, как надоест – пацана зарежут...

– Гы‑гы‑гы...

Пацан попался гордый. Получив несколько ножевых ранений по касательной, он вдруг встал в центре – худенький, замызганный, не старше четырнадцати. Сложил руки на груди.

– Ну что ты, русский. Беги! Видишь – море! Давай! Или вставай на колени!

Пацан сплюнул под ноги, по рукам его медленно сочилась темная, почти черная кровь.

– Пошел ты, мамалыжник!

– Чего? Как ты меня назвал?! – взвился Думитр.

– Фашистов перебили и вас всех перебьют!

– Ах ты...

Гулко стукнул выстрел. Пистолетный. В воздух.

– Назад!

Ворча, как собака, Думитр повиновался.

– Связать его – и в кабину! – приказал Марек. – Давайте следующего!

Сразу несколько бандитов бросились на парнишку. Ему не повезло, нет – тех, кто отказывался умолять, встать на колени, молить о пощаде – перед тем, как зарезать, обычно насиловали. Все вместе.

* * *

У дороги с пулеметом занял позицию Петр – все‑таки Марек не совсем пропил мозги и выставил у дороги пост с пулеметом, на всякий случай, чтобы никто не помешал экзекуции. Если бы Марек был военным, а не бандитом – то он выставил бы пост не из одного, а из трех человек, чтобы невозможно было снять дозорного из бесшумной винтовки и пройти дальше. Но Марек был все же бандитом, а не военным, и в воинстве у него были одни бандиты, которым западло было стоять на посту, в то время как остальные – издеваются над пленными. Поэтому – в дозор, как обычно, отправили Петра с пулеметом, наказав стрелять, если что.

Петр был русским, с Кубани, – хотя если бы казаки поймали такого русского – жить ему осталось бы до первой осины на дороге. Родился он в семье, где бухали по‑черному, не работали, нормальное хозяйство не вели. Потом отправился в райцентр, поступил в училище, хотел быть трактористом – но попался на краже и два года мотал срок. Там он приобрел криминальный опыт – места лишения свободы в современном мире давно превратились из мест исправления в места обмена криминальным опытом. Вышел озлобленным, ни жены, ни детей, ни работы, ни профессии, узнал, что отец хлебнул метилового спирта и умер (на похоронах насмерть отравился сивухой еще один аграрий – так и жили, как свиньи). Совершил кражу, но на этот раз не попался. Власть в крае все больше брали вооруженные отряды казаков, за кражи они карали своеобразно – кнутом по заднице, исправительными работами полурабского типа, а Петр подставлять задницу под кнут не хотел. Прибился к каким‑то цыганам, попал в Одессу, там нанялся шабашить – на шабашке его и застала война. То, что румыны оккупировали Крым, Одессу – ему было наплевать, лишь бы было что выпить. Работы не стало – они строили коттедж, хозяина коттеджа убили. Попытался наняться полицаем, румыны не взяли – своих таких же дятлов пруд пруди, еще и русских не хватало. Тут он и прибился к банде Марека, разжился автоматом, потом ему дали пулемет, потому что здоровым как лось был. В банде его не любили, потому что русский – но терпели. Что делали остальные – делал и он, грабил, убивал, насиловал. Русских, украинцев – все равно.

Так и жил. И не один он был такой – в бандах, терроризирующих Украину, немало было и русских, бандитов было раза в три больше, чем бойцов сопротивления. Почему? Да потому что подонком и свиньей двуногой быть проще, вот и все.

Сейчас – он просто нашел местечко у дерева и сел с пулеметом в обнимку, прислонившись спиной к древесному стволу, потому что стоять было лень. За спиной довольно ржали в несколько голосов, что‑то кричали на румынском, из которого он знал только несколько слов – бес с ними, пусть развлекаются. Жалко только, что косяк последний утром выкурил и бухнуть нечего.

В этой позе Петр и подох.

* * *

– Э, ты куда?

Один из бандитов, собравшийся отойти в темноту – обернулся.

– Я пойду, поссу.

За спиной раздалось довольное, лошадиное ржание.

Молдавский бандит, которому от роду‑то было девятнадцать лет и на счету которого было шесть трупов, если считать только те, которые он заделал лично, – отошел в сторону, дошел до канавы, расстегнул ширинку и принялся ссать – хорошо! Если бы только еще... что‑то больно, еще не хватало, чтобы трепак подцепить. Тогда придется антибиотики покупать, а они дорогие, с...а! Можно еще у румын попросить, их там бесплатно лечат, они часть перепродают, – но тоже не бесплатно, понятное дело. Хреново, что ты не румын, тогда подцепил трепак – бесплатно лечить будут.

Бандит поссал, сунулся рукой, чтобы застегнуть ширинку, машинально кинул взгляд вниз – и увидел на своей груди странную, маленькую, чуть подрагивающую красную точку. Потом на том месте, где была точка – появилась дыра, и бандит упал лицом вперед в собственную мочу.

* * *

– Гы‑гы‑гы...

Бандиты, раздухарившись, начали пинать одного из подростков, когда тот, изрезанный, упал, и пинали до тех пор, пока он не перестал шевелиться. Потом – ткнули несколько раз ножом, и двое пинками погнали тело к обрыву. И тут – Марек кое‑что вспомнил.

– Э, а где Василь?

Бандиты недоуменно переглянулись.

– Поссать, кажется, пошел.

– Э, Василь! – крикнул один из бандитов.

Ответило только эхо.

– Петр! Петр!!!

Марек уже понял, что дело неладно.

– Думитр! Иди, проверь!

Кто поосторожнее – отошли за машины, подальше от костра из облитых солярой тряпок, который разложили, чтобы не издеваться над пленными в полной темноте. Если в полной темноте – какой в этом кайф?

Думитр осторожно, выставив вперед автомат, шагнул в темноту, и она поглотила его. Все настороженно ждали, минута тянулась за минутой. В голове еще бродило хмельное, пахнущее свежей, парной кровью веселье, в то время как профессиональный военный, может быть, уже прыгнул бы со скалы в воду, чтобы иметь хоть какой‑то шанс спастись.

– Думитр!

Один из боевиков подбежал к чадящему костру, чтобы затоптать его – и рухнул прямо в пламя, убитый наповал снайперской пулей.

– А‑а‑а!!!

Боевики, в том числе и сам Марек, бросились за машину, открыли шквальный огонь из автоматов в темноту, во все стороны.

Один из боевиков, разрядив магазин автомата, попытался пробежать три метра до кабины, и на втором шаге – рухнул замертво. Все происходило в полной темноте.

Марек, с пистолетом, поняв, что дело дрянь, – вскочил в кузов, схватил кого‑то, потащил – ему нужен был заложник, чтобы прикрыться им, – и в этот момент обожгло лицо, резануло нестерпимой, ослепляющей болью, потекло горячее... потом резануло еще раз и еще. Пацаны бросились на него и погребли под собой в живой, озлобленной куче...

* * *

Пацаны...

Почему они пошли на это? Может быть, потому, что не знали, какой кусок торта слаще. Может, потому, что не успели смотаться вовремя и вынуждены были теперь жить в зоне боевых действий. Может, еще почему?

Как бы то ни было – они теперь были здесь. Все вместе.

Как только «Урал» остановился, хохочущие мамалыжники потащили из кузова первого – стало можно говорить. До этого – только шептаться, и то осторожно.

– Слышь, пацаны, подрываться надо, – сказал тот, кто сидел четвертым... четвертым в очереди на экзекуцию, невысокий, чернявенький, похожий на цыганенка, – кому как, а мне...

– Глохни, – мрачно сказал еще один, угрюмый, прыщавый здоровяк, – если есть что дело – предлагай, а не болтай.

– Пусть один заберется. Мы – все вместе.

– Там человек десять. С «калашами».

– У этого – тоже будет.

– Посекут.

– Слышь, ты, хорош гнать!

– Гонят г...о по трубам, я дело говорю.

– Партизаны...

– Хрен их найдешь, твоих партизан! – огрызнулся еще один пацан. – Надо было жить, как люди живут, и не...

Остаток фразы он не договорил – скорчился от боли, от резкого удара.

– Глохни, огрызок! Так люди не живут, так шавки живут. Я – не шавка подзаборная. Если ты шавка – иди, отсоси этим, может, отпустят.

Еще один пацан что‑то делал... натужился, напружился и... показал свободные руки. Румыны пользовались стандартными одноразовыми пластиковыми наручниками, если знать как и иметь кое‑какие инструменты – высвободиться было реально.

– Тю...

– Атас, пацаны, идут!

Освободившийся спрятал руки.

Подошли мамалыжники, выхватили из кузова еще одного. Остальные пацаны смотрели на карателей волком – но ничего не сказали. За ними никто не следил – гораздо интереснее принимать участие в экзекуции.

– Ты чо, пионер‑герой, что ли?

– Заткнись. Руки давай.

Неизвестно откуда взявшимся обломком одноразового бритвенного лезвия пацан высвободил руки одному. Потом еще одному.

– Тихо.

– А чо...

– Лучше человеком умереть. Со свободными руками.

– А ты кто вообще такой, пацан?

– Конь в пальто. Плавать умеете?

– Ну...

– Э...

– Короче, – пацан зажал бритву между пальцев, – ща, как эти придут, я одного писану и волыну прикинусь схватить. Ты – ему в ноги и держи, отвлеки, понял? Потом тоже беги. Вы – стадом из машины и бежать. Рядом обрыв, они туда будут трупы сбрасывать. Море. Туда и прыгайте.

– А ты?

– Мои проблемы...

Произошло все совсем не так, как должно было получиться. Сначала не приходили... там, на воле забухтели чего‑то, завозились, послышались какие‑то крики. Потом в кузов вскочил бандит, бородатый, расхристанный, с пистолетом. Он диким взглядом обвел кузов – но сделать больше ничего не успел, пацан со свободными руками, как кошка, бросился ему в лицо, потом ломанулись и другие, навалились, затоптали...

* * *

– Слышь, пацаны. А чо снаружи‑то?

«Пионер‑герой», не отвечая, схватил пистолет, машинально прикинул – «стечкин» или его румынская копия, «Дракула», плохо видно в темноте, судя по весу – заряжен, да и нахрен бандюкам носить незаряженный? Писанул обломком бритвы по тенту, потом еще раз. Прильнул к щелке.

– Э...

– Нишкни.

В кузове все более откровенно воняло горелым... жуткий, знакомый многим запах. После боев в города сгоняли пленных, выгоняли на работы всех людей – собирать трупы. Потом эти трупы сваливали в кузова машин и везли их на окраину. Там – вываливали, обливали бензином и поджигали. В санитарных целях. Каждый раз после такого несколько дней невозможно было дышать, сладковатый, тошнотворный дымок вызывал позывы к рвоте.

Пацан соскользнул на землю, грамотно соскользнул, прижался к откинутому заднему борту «Урала», привыкая глазами к темноте. Потом огляделся, присвистнул.

– Вылазь, братва! Не боись!

Пацаны, многие из которых уже попрощались с жизнью – вылезали, осматривались. «Пионер‑герой» уже подобрал у одного из убитых выстрелом в голову автомат, сделал несколько знаков руками в темноту – правой рукой себя за горло, потом большой палец – сигнал «я свой!». Никто не откликнулся, но все экзекуторы, вся банда Марека – была безжалостно перебита. Поняв, что те, кто это сделал, вовсе не жаждут проявлять себя, пацан присел над убитым и начал деловито шмонать его карманы, расстегивать разгрузку, чтобы приспособить на себя.

– А чо это...

– Партизаны...

– Заткнулись! – не оборачиваясь, скомандовал пацан. – Шмонайте трупы, машины. Все собрать, если обувь у кого дерьмовая – поменять. Швыдко!

Команда была понятна, беспризорники этим и жили, кражами, шмоном – растекшись по окрестностям, они собрали несколько автоматов Калашникова, в основном румынских, но были и два русских, пулемет Калашникова, тоже румынский, со складным прикладом и коротким стволом, так называемый «красавчик», девять пистолетов, ножи, боеприпасы, пару десятков гранат, некоторое количество денег и ханки. Кто‑то сменил обувь, другие подгоняли на себя разгрузку. Нашли порезанных пацанов, как смогли, перевязали, тем более что бинт тоже нашли. Дали хлебнуть сивухи – для обезболивания. Для одного – сделали самодельные носилки, вырезав кусок тента. Трупешники мамалыжников – поскидывали в море, туда, куда сами мамалыжники собирались скинуть трупы пацанов.

– Строиться!

– А чо...

– Кто не в строю – все, что здесь взяли, на землю положили и мотайте отсюда, пока целы!

Пацаны помялись – но из строя никто не вышел.

– Значит, так. Уходим в горы. Идем тихо, кто гавкнет – лично язык отрежу. Кто оружие бросит – потом за ним вернется, я не шучу. Двигаемся!

* * *

Утром на место экзекуции прибыли румынские каратели. В горы они не пошли – в конце концов, это были не их солдаты, это были всего лишь убитые мамалыжники, бандиты, за них никто и никогда не спросит, и идти по следу в горы – себе дороже. Они ждали, что за ними пойдут вертолеты‑охотники, которые могли летать ночью и стрелять, если даже ты спрятался в лесу, – но вертолетов почему‑то не было, погода летная, а вертолетов нет. К середине следующего дня группа пацанов дошла до одной из партизанских явок...