Сторожевая застава, район отметки 2685

– Э, дух! Душара!

Старший сержант Кордава, которому до дембеля‑то оставалось чуток, спрыгнул в «гнездо» – выложенную со всех сторон крупными валунами, по пояс человеку, воронку от авиабомбы. Наблюдательный пункт. За спиной у Кордавы висела на ремне новенькая снайперская винтовка Драгунова.

– Ты че, душара, задох, что ли, тут?

Невысокий белобрысый солдат – слон[2]по сроку выслуги, а не дух, но его пока не перевели, как полагается, и он считался еще духом – в потертой, пропитанной потом до состояния соляной корки эксперименталке[3], беззлобно и добродушно улыбнулся, отодвигая в сторону кусок дерюги, которым он накрывался от солнца.

– Жарко, тащ гвардии старший сержант.

Кордава огляделся.

– А Деменчук где?

– Так это... по малой отошел, тащ гвардии старший сержант.

– Давно?

– Да... минут десять как...

Кордава мгновенно взбесился: как и любой грузин, пусть и с севера, он заводился с полоборота...

– Козел, деда шено! Щас колонну погонят, а он с поста дернул. Ничо... майор ему вечером устроит ското‑клизм... усрется. Деда мухтан траге.

Старший сержант посмотрел на часы.

– Колонну, тащ гвардии старший сержант? Не объявляли же на разводе... А следующая – через полчаса.

– Да бес их знает... только что объявили. Бивень меня сюда дернул... посты проверить, б... Ладно, молодой, не бзди... Зырь только в оба...

– Есть...

Молодой – он был слоном, и права на имя у него не было – приложился к станковому пулемету, обозревая окрестности.

* * *

Саланг...

Вряд ли найдется такое место на афганской земле, которое столь обильно полито кровью советских воинов.

Единственная дорога от пограничного Термеза на Баграм, можно сказать, дорога жизни, потому что все снабжение сороковой армии и вся помощь, которая идет Афганистану – идет через нее. В Афганистане нет ни единого километра железнодорожных путей, если не считать построенную в двадцатых и потом сломанную железную дорогу из центра Кабула до королевского дворца. Дорога сложная, пролегает в высокогорье, петляет меж горных круч, если и есть куда свернуть – так это в зияющую пропасть. Ни одна и не две машины в пропасть улетели... особенно страшно было зимой и на гусеничной технике, тот же танк зимой – как корова на льду, чуть что и... С любого склона может работать снайпер, бронированных кабин тогда не додумались сделать... вот и гибли пацаны. А против гранатомета, который в засадных группах у каждого второго духа имеется – даже танковая броня не помогает. Но есть две самые страшные точки. Первая – это тоннель под перевалом Саланг, пробитый советскими инженерами в шестидесятых, он очень плохо освещенный, узкий и там нет внутренней вентиляции. Дважды там были такие ЧП, что и подумать страшно, – в одном из них разом погибли, отравившись углекислым газом, больше пятидесяти человек. А что – машина сломалась и встала, остальные газуют – все. Был там и пожар бензовоза. Душманы все время пытались прорваться к одному из входов в тоннель, чтобы заложить взрывчатку, если бы это им удалось – последствия были бы катастрофическими. Чтобы этого не допустить – по обеим сторонам Саланга стояли несколько сторожевых застав, и тех, кто уходил туда, провожали как покойников. Вторая точка – это как раз в районе Джебаль‑Уссарадж, там на трассу выходит ущелье Саланг, вотчина Ахмад Шаха Масуда, талантливого и удачливого военачальника моджахедов. Девять операций было предпринято для того, чтобы овладеть ущельем Саланг, в ходе второй из них вертолеты, чтобы блокировать ущелье, высадили одновременно четыре тысячи двести десантников. И все равно, как только заканчивалась «очередная пандшерская» – ущелье переходило под контроль духов, для которых оно было таким же важным, как и для нас Саланг. Дело в том, что идущая по перевалу Саланг дорога была единственной, прикрытой с обеих сторон скальными массивами дорогой, которая шла от места, где сходятся границы четырех государств – СССР, Афганистана, Пакистана и Китая, – и по ней можно было безопасно выйти в самый центр Афганистана. Сам Ахмад Шах, кстати, не очень‑то стремился атаковать советские колонны на трассе, он больше занимался делами создаваемого им в Пандшере собственного государства – но другие командиры духов, прошедшие Пандшером из Пакистана – очень даже были не прочь поразбойничать на трассе.

Как раз это направление и прикрывала сторожевая застава, стоящая на отметке 2685.

Застава эта была в принципе такой же, как и десятки других по обе стороны трассы, за семь лет уже обжитых. Жили в некоем подобии жилья, построенного на манер афганского из глины и камней, были тут и траншеи, вырытые неимоверным трудом в каменистой почве, были и бомбоубежища – перекрытые щели, потому что у духов были минометы. Была натоптанная дорога к роднику – до него был примерно километр. И были выносные посты, на одном из которых как раз и разворачивалось сейчас описываемое действо.

От поста до дороги было примерно метров шестьсот, и все эти шестьсот метров были таким крутым спуском, что, как выражались местные деды, «до низу только уши твои доедут». Все подходы к выносному посту были заминированы, кое‑где кинули и МЗП[4]– но все понимали, что духи не сумасшедшие, чтобы лезть в гору под шквальным огнем с нее. Накроют минометами да снайперы отработают – вот и все дела. А пока одни будут пост огнем давить – другие колонну выбьют.

Благо, все‑таки хоть частично – но «гнездо» сверху прикрыли, вот только выдержит ли это прикрытие взрыв минометной мины – никто не проверял...

Первыми, конечно же, появились вертолеты. Два «крокодила» – большие, уродливые «Ми‑24» шли над ущельем, парой, один за другим, то первый, то второй изредка плевались факелами тепловых ловушек МТЦ. Хоть ущелье и прикрыто сплошной цепью застав – никогда не знаешь, где, на каком выжженном солнцем склоне тебя поджидает огнехвостая смерть – и поэтому только полные дураки привозили из полета хоть одну кассету с ловушками. Вертолеты проходили над ущельем нечасто, только плановые облеты да прикрытие особо важных колонн...

Выжженная солнцем, бурая, не дающая плодов земля. Острые, рвущие бездонную синь неба пики гор. И пацаны – вцепившиеся зубами в эту землю, чужую и враждебную. А каждому пацану всего‑то – девятнадцать‑двадцать лет...

Первым полз танк. Старая каракатица, железная коробка с донельзя изношенным дизелем, она ползла по натоптанной сотнями тысяч шин дороге, толкая перед собой зубчатые колеса трала; совершенно бесполезная в такой ситуации пушка смотрела в сторону. Танк здесь был совершенно не нужен, он разбивал своим весом и гусеничными траками и так уже испохабленную дорогу и задерживал колонну, большей частью состоящую из мощных полноприводных новеньких «КамАЗов». За все время войны ни одна светлая голова в советском ВПК не сумела придумать колесную машину, которая могла бы толкать перед собой этот трал. Много чего не мог придумать на восьмой год войны неповоротливый советский ВПК – ни миннозащищенные БТР, ни колесные машины разминирования, ни бронированные от пуль кабины, которые можно было бы поставить вместо обычной кабины грузовой машины, ни тяжелые ружья – аналоги военных времен ПТР, из которых можно было бы проломить дувал, стену дома или достать противника на противоположном склоне ущелья, ни бронированные транспортные вертолеты. Господи, да за все время войны формы нормальной солдату не дали, все по форме одевались только во время проверок, а так воевали либо в трофейном, либо в чем попало, выходит рота на операцию – как сброд блатных или шайка нищих. Но они все равно воевали. И отступать – не собирались.

Второй ползла «Шилка» – страшный зенитный танк шурави, шайтан‑арба. Тоже гусеничная, с хреновым бронированием и маломощным двигателем – но с зенитной установкой о четырех стволах, способной на максимальной скорострельности выплевывать шестьдесят четыре снаряда в секунду. Духи, если эта машина шла в колонне, – первой целились по ней, а если с первого залпа подбить не удавалось – сразу начинали отходить. Трудно представить, сколько солдатских жизней спасла эта неповоротливая, неказистая машина.

Дальше шли машины – колонна была смешанной, машины были и военные, и гражданские. Среди разноцветья кабин – зеленые, оранжевые, синие – выделялись машины прикрытия – мощные «Уралы» с зенитными установками в кузовах со снятыми тентами. Это не «Шилка», но тоже даст – мало не покажется. Таких машин было целых три – а вдобавок еще четыре БМП‑2, нервно нюхающих воздух своими, готовыми в любой момент огрызнуться огнем стволами скорострелок. Колонну и в самом деле охраняли нехило – вопрос был только в том, что это в ней такое везли...

Дух повел стволом пулемета.

– Тащ гвардии старший сержант, а что это там наши – колонну, что ли, пошмонать намылились?[5]– спросил он, заметив лежащие в кустах у самой дороги силуэты в советской военной форме.

– Где?

– А вот от камня... Левее тридцать.

Старший сержант прильнул к прицелу снайперской винтовки, повел стволом – и вдруг громко и страшно закричал:

– Духи! К бою!!!

Винтовка плюнула огнем – и в этот момент совсем рядом с Духом раздался такой мокрый шлепок и что‑то брызнуло. Брызнуло мокро, противно и завоняло. Дух от неожиданности выпустил пулемет, повернулся – и увидел, что старший сержант Кордава лежит, навалившись на бруствер, и у него нет половины головы.

Внизу, на дороге громыхнуло – да так, что дрогнула земля, пахнуло горячим ветром. Потом долбануло еще раз и еще... Заговорили пулеметы.

Крац! Крац!

Что‑то больно ударило Духа по голове, он машинально провел рукой по скуле – и пальцы вляпались в горячее – кровь! Две пули попали в пулемет, еще не сделавший ни одного выстрела, одна из них раскололась на части, и один из осколков чиркнул Духа по щеке. Потекла кровь. Он свалился на дно «гнезда», слыша новые взрывы и нарастающий шум вертолетных лопастей.

Влипли...

Вертолеты, возвращаясь, заходили на штурмовку на предельно малой, хищно наклонив носы в сторону земли – словно гончие, чующие добычу по крови. Ни одна банда моджахедов не могла выстоять против вертолетов – но сейчас был не восемьдесят первый год и не восемьдесят четвертый. Сразу несколько комков огня оторвались от склонов и полетели навстречу вертолетам – и вертолеты отклонились от курса, щедро расшвыривая огненные шары, заложили вираж, спасаясь от летящих им навстречу огненных шаров – и часть из светлячков пролетела мимо, а два – полетели за одним из вертолетов, как привязанные. Все понятно, вертолетчики колонну прикрывать не будут; в связи с последними потерями в материально‑технической части и летном составе входящих в состав сороковой армии эскадрилий и полков издан приказ: при обстреле в первую очередь следует работать по средствам ПВО духов и только потом – прикрывать колонну. Пока одни духи отгоняли вертолеты – вторые обстреливали колонну, а потом они просто скроются, и все. Осталось немного...

Взгляд Духа упал на винтовку – убитый гвардии старший сержант Кордава выпустил ее из рук, и она сползла на дно «гнезда», легла рядом с ним. И тут ему в голову пришло, что духи считают его сторожевой пост подавленным, и теперь у него есть преимущество. Никто, тем более духи, не знает, что он жив и умеет пользоваться этой винтовкой, – а он знает...

Только бы пристреляна была как надо...

Он осторожно взял винтовку в руки, посмотрел, в каком положении стоят маховички прицела. Получалось, что боковые поправки стоят на «нуле», старший сержант их не трогал и правильно делал, гораздо проще прицелиться по делениям. Дальность... Он загреб левой рукой пыли со дна его прикрытого камнями окопа, бросил ее в воздух – и узнал, какой сейчас ветер, прикинув, что в ущелье он будет дуть несколько по‑другому, тут сыграет свою роль и волна жара от горящей техники. А значит, надо...

Танк с тралом лежал на боку безжизненной тушей, загораживая проход, – это какой же силы надо было заложить фугас, чтобы сотворить такое, и как они смогли его заложить? Не иначе как ночью, по‑тихой...

Просрали...

Чуть дальше, в стороне стояла «Шилка», все люки у нее были открыты, и из раны в стальном ее боку, из открытых люков наружу взлетали, как фейерверк, трассеры – рвался боезапас. Еще дальше огрызалась погибающая, но не желающая сдаваться колонна, по ущелью полз тяжелыми, черными облаками густой солярный дым...

Ага...

Приняв поправки и в уме рассчитав только одну ему ведомую точку, Дух выстрелил – и в нескольких сотнях метров от него дух с гранатометом дернулся, как от удара током, выронил свое оружие и покатился безжизненным тряпочным мешком по горному склону. Ага! Значит, винтовка пристреляна как надо, и он попадает точно туда, куда и хочет попасть. Дух перенес прицел дальше, туда, где строчил по ненавистным шурави пулеметчик, до поры до времени укрытый вместе со своим напарником большим бурым покрывалом, под которым боевика на склоне не заметишь и с пятидесяти метров. Выстрел – винтовка привычно отдает в плечо – и дух вдруг замирает, обнимая свой внезапно замолчавший пулемет. Второй номер, подававший ленту, по глупости попытался вскочить – и рухнул рядом, поливая каменистый склон хлещущей из перебитой артерии кровью.

Выстрел – и дух, только что увлеченно целившийся в грузовик шурави из шайтан‑трубы[6], болезненно сгибается пополам, палец его в агонии нажимает на кнопку электроспуска – и кудлатое черное облако разрыва встает над позициями духов.

Брызнуло в лицо каменным крошевом; Дух поспешно скатился на дно окопа «гнезда», стараясь не ударить обо что‑то винтовку. Винтовка – это теперь его жизнь...

Перевернув на спину труп Кордавы, он обшмонал его и разжился четырьмя снаряженными магазинами к «СВД». Потом – дав выстрел наобум, не высовываясь, чтобы привлечь внимание снайпера и заставить его следить за амбразурами «гнезда», он сменил магазин, выскользнул из защищенного окопа, прополз несколько метров до соседнего валуна, затаился за ним. Потом снял каску и начал осторожно выдвигать ее с левой стороны валуна...

Бах!

Пуля взрыла почву левее от валуна, подняла фонтанчик земли. Он еще подвинул каску.

Дух стрелял из БУРа, он несамозарядный, ему надо перезарядиться, он промедлит и потеряет время. Где же он?

Бах!

Есть...

Он пихнул ногой каску – и та покатилась по склону, уже продырявленная – все, что ему надо было знать, он узнал, увидел – по тому, с какой стороны попала и с какой стороны вышла из каски пуля. А в следующее мгновение далеко, в нескольких сотнях метров от него, безжизненно распласталась за валуном одетая в советскую военную форму фигурка. Интересно, где он взял эту форму, гаденыш....

Как бы то ни было – снайпера больше нет. А вот другие духи – есть. И он начал выискивать через дым новые цели...

* * *

Землянка, хоть и командирская – мало чем отличалась от землянок времен Великой Отечественной войны, будто и не прошло сорока с лишним лет с тех пор. Те же ступеньки на входе, выкопанные в земле при помощи лома, лопаты и какой‑то там матери. Те же стены, обитые зелеными досками от снарядных ящиков. Буржуйка‑поларис, сейчас ненужная – наоборот, жара, дешевый, купленный в дукане вентилятор. Только у стены в заботливо сколоченном ящике с крючками – не «ППШ» висят, а «АКС‑74», да бухтит у стены магнитофон‑радио, тоже купленное в дукане. На некоторых заставах есть видюшники, запитанные от стыренных танковых аккумуляторов, но здесь этого нет. Бедная застава.

За столом, тоже сколоченным из вездесущих зеленых досок, на перевернутых снарядных ящиках – два офицера, оба голые по пояс от жары. Между ними – «зелененькая», бутылка «Московской» со сдернутой крышкой‑кепочкой, буханка грубого, выпеченного в полевой пекарне хлеба, да две вспоротые банки: одна с «красной рыбой» – килькой в томатном соусе, другая со сгущом. В столешницу воткнут острый, как бритва, местной работы нож, кому надо отрезать хлеба – берет и отрезает... Стаканов – три, один стоит в стороне, почти полный и накрытый кусочком хлеба – тем, кто здесь остался. Кордаве, пацанам из колонны. Да всем, кого за восемь лет жестокой и бессмысленной войны забрала эта земля. Офицеры молча пьют. Закусывают...

– Много? – спрашивает Бивень, только выдохнув после очередного влитого в себя без закуси стакана. Ему хочется опьянеть – но он не пьянеет, только к глазам и к горлу подкатывает – а так он трезв. Болезненно трезв.

– Шестеро. Одного не довезли, – второй офицер, мрачный и загорелый до черноты, похожий на местного, задумчиво держит в руке стакан, да так, что нажми еще немного – и брызнут в стороны окрашенные красным осколки.

– А метлы?

– Повезло. Летун оказался опытный, майор, вторую ходку здесь – дотянул, посадил. Второй тяжелый – но жить будет. Могло и хуже быть. Четыре контейнера от «Стингеров» нашли.

– Могло...

И снова льется в глотку прозрачная, почти невесомая жидкость, обжигая нутро натощак, но не даруя спасительного беспамятства, пьяного бреда, где можно поплакать, можно выругаться, можно выплюнуть из себя гложущую изнутри боль. Они приговорили целую бутылку натощак – и они оба оскорбительно трезвы.

– Ты мне вот что скажи... Кто это у тебя Чингачгук тут такой?

Бивень недоуменно смотрит на гостя.

– Что за Чингачгук?

– Да так... С одного из постов духов изрядно проредили – почти целый сектор выбили и снайпера положили. Мои не поленились, промерили. Снайпера приговорили с девятисот метров, единственным выстрелом. С восьмисот загасили пулеметный расчет. Тоже два выстрела, оба точные. Положили нескольких гранатометчиков. В том секторе никого не вытащили, Бивень, как они это делают – потому что тащить было уже некому.

– Откуда?

– Где у тебя пацан лег.

Бивень покачал головой.

– Кордава, что ли? Так он же...

– Да нет, не Кордава... Там пулемет сбитый – его снайпер вывел из строя. Пацана твоего прямо в укрытии нашли, двухсотым – а после этого кто‑то от валуна бил и жив остался – там гильзы. Кроме второго, пулеметчика твоего, – некому.

– Он же сопляк еще! Сколько он... да в последний приказ и прибыл!

– Кроме него – некому! – настойчиво повторил загорелый офицер. – Вот я и хочу познакомиться с твоим Чингачгуком.

Бивень тяжело, пьяно отдышался, потом изо всех сил забарабанил кулачищем по столу. Топая, в землянку влетел один из солдат‑старослужащих...

– Это... как тебя...

– Гриденко, товарищ гвардии капитан! Ефрейтор Гриденко!

– Ты вот что, Гриденко... как того молодого, что с Кордавой сидел... ну...

Старослужащий почесал в голове, вспоминая – дух, он и есть дух, у духа нет имени, он просто дух. Хотя этот, кажется, по срокам уже слон, не перевели только.

– Баранов, что ли, товарищ гвардии капитан? – с сомнением в голосе сказал тот. – Он точняк был там, где Резо лег, больше некому...

– Ну, вот и гони его сюда! Трассером!

– Есть!

Все знали: когда Бивень датый – связываться с ним нельзя, потом не расхлебаешь. Даже старослужащие ходили по струнке в такие дни.

– У тебя дело личное на него есть?

– Какое дело, Паша, какое дело?! – Бивень обвел рукой нехитрый интерьер палатки, его уже начало схватывать, к глазам подступили слезы. – Вот смотри, все, что у нас тут есть. Нам, б..., пулемета лишнего дать зажимают, два трофейных пользуем. А тут...

– Расползлись мы что‑то. – Гость поставил недопитый стакан на стол.

– Нет, ты мне скажи, какой п...р вот так погнал колонну, без разведки, безо всего! Какой, б..., п...р?!

– То она помогла бы!

На входе простучали по камням сапоги, оба офицера повернулись, рассматривая явившегося.

– Товарищ гвардии капитан, гвардии рядовой Баранов по вашему приказанию явился! – выдал молодой высеченную на скрижалях фразу представления.

Молодой как молодой. Неопрятный, форма не ушита, побритый плохо, нечисто – новые бритвы, конечно же, отобрали деды. Среднего роста, лопоухий, белобрысый...

– Ты мне скажи, что произошло, Баранов? – начал Бивень.

– Стоп, Володя, – прервал его гость, негромко, но уверенно, – давай‑ка я. В твоем секторе, рядовой, был выведен из строя пулемет. Когда это случилось?

– Ну... когда Резо... товарища Кордаву... там снайпер был, понимаете, товарищ...

– Расскажи мне про бой. К вам пришел Кордава, так. У него была снайперская винтовка, как и положено.

– Так точно.

– Дальше. Где был твой напарник?

– У пулемета, товарищ...

– А потом?

– Ну... отстреливался он.

Гость помрачнел.

– От кого отстреливался? От мандавошек? Я потом у этого бздуна ствол проверил – чистый, б...ь! Его около склада вашего ранило, шальной пулей. И как же он туда добежал за время боя? Отстреливался он, б...ь! Как бы ему кое‑что не отстрелили потом, по приговору военного трибунала, за трусость! И поделом будет! Оставил пост и бежал, с...а! Рассказывай как есть!

– Ефрейтор Беленко оставил свой пост, – тяжело сказал Бивень, – мы это уже знаем. Вопрос в том, когда он его оставил, до начала боя или после. Рассказывай, рядовой.

– До, товарищ гвардии капитан, – понурился молодой, – сказал, по малой нужде отойдет и вернется скоро.

– Отошел, б...ь, – снова сказал гость, – лучше бы под себя нагадил, п...р. Теперь дальше – что было? Как бой начался?

– Я увидел людей в советской форме, внизу – понимаете, там точно советская форма была. Я товарищу... старшему сержанту сказал – а что это наши там у дороги. Он посмотрел через прицел и закричал – духи, к бою! Колонна шла уже. Тогда я к пулемету, я там вторым номером, но стрелять могу. А потом громыхнуло, я свалился вниз – смотрю, товарищ старший сержант... мертвый уже... голова разбита.

– Потом ты взял его винтовку и начал стрелять. Так? Да говори – ничего тебе не будет. По уставу, если твое оружие выведено из строя – ты был вправе и даже обязан взять оружие погибшего товарища и продолжать бой.

– Ну... так точно.

– Скольких завалил – знаешь?

– Никак нет.

– Семерых нашли. Ты мне скажи, молодой, ты где так стрелять научился? Эсведуха ведь не твоя штатная, ты вторым номером пулеметного расчета числишься.

– Ну...

– Докладывай как положено! – взвился Бивень. – Не запряг!

– Так точно, товарищ гвардии капитан, разрешите доложить! Я из Крыма, там у нас школа подготовки олимпийского резерва есть! Отец еще мой в тире работал, вот я там и учился стрелять!

– О как...

Гость с удивлением смотрел на молодого.

– А чо в военкомате не сказал, что стрелять умеешь?

– А никто и не спрашивал.

Бивень загнул матерную руладу на несколько этажей.

– А еще так можешь?

– Ну... винтовку если дадут, смогу.

– Тогда... возвращайся в казарму, – сказал гость, опережая командира, – и благодарю за службу, рядовой.

– Служу Советскому Союзу!

Когда рядовой смылся, Бивень очумело потряс головой – вот теперь ему пьяным быть не хотелось, но уже схватило.

– Бывает же...

– Да... и может собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов советская земля рождать.

– Чего?

– Ничего. Ты наградные писать будешь?

– Да какие там наградные...

– Ну... колонну все же отбили. И заметь – потери для такой засады небольшие, и груз целым остался.

Бивень взял нож, отрезал ломоть хлеба, начал жевать.

– А чо везли‑то?– наконец спросил он.

– Бабки... – усмехнулся гость.

– Бабки?! Какие бабки?

– Какие надо, такие и везли. Такие, что если бы душки их взяли – потом бы каждый до конца жизни на курорте жил. Да вот не взяли. Не спрашивай меня больше, капитан, – все равно не отвечу. И язык за зубами держи.

– Есть... Но это, что я напишу? Рядовой первого года службы, пулеметчик, взял снайперскую винтовку убитого товарища и восемь духов удвухсотил, в том числе снайпера. Да меня на галоперидол сразу же...

– Напиши на Кордаву. Геройски погиб, перед этим выбил целый сектор.

– Да...

Оба офицера не хотели смотреть друг на друга – дело мерзкое. Но с наградами был полный атас – для боевых зажимали, а один штабной полкан поехал гранатами рыбу глушить, бухой в сисю, кинул неловко, словил пару осколков в ж... И за это – «За службу Родине в Вооруженных Силах», с...а, вымутил. Штабные – подстилок своих наградами отмечали, офицеры горько шутили, что пора новую медаль ввести «За половые заслуги». А тут... раз погиб, чем‑нибудь да отметят. Это по понятиям – дело святое. Вон, двое, с пулеметами остались роту отходящую прикрывать, потом по кускам собирали – каждому по «Красной Звезде» кинули, посмертно, хотя по справедливости обоим – Героя.

– А Чингачгука твоего я забираю... – как бы впро‑брос заметил гость.

– А ху‑ху не хо‑хо? – сказал Бивень. – Такая корова нужна самому.

– И не спорь. Взамен – весь твой бардак, со стариками, с поста бегающими, – прикрою, накажешь сам. И представление твое протолкну, как смогу.

Делать было нечего.

– По рукам. Еще по одной?

– Да нет. Не стоит...

Гость по‑прежнему был трезвый, хоть и выпил.

* * *

Гвардии старший сержант Резо Кордава за этот бой получил орден Боевого Красного Знамени – посмертно. Получил свой перевод и медаль «За отвагу» и рядовой Баранов – перевод в отдельную мотострелковую роту, базирующуюся в Джелалабаде. Как оказалось, под названием «отдельная мотострелковая рота» – где, кстати, вы видели отдельные мотострелковые роты в Советской армии – скрывался сто пятьдесят четвертый отдельный отряд специального назначения. У каждого в отряде должна была быть кличка, ну а раз Баранов пришел сюда духом, ему такую кличку и дали – Дух.