Предпосылки и становление современного философского мышления 10 page

Еще две проблемы, одна, касающаяся природы методологии, другая - этической значимости методологических норм, ставит А.Огурцов.

“Как трактовать, - спрашивает он, - предельное основание и существо методологии - либо как формы мыследеятельности (Г.П.Щедровицкий), либо как способы жизнедеятельности (не только научной и технической деятельности, а деятельности вообще, в том числе и организации деятельности)... Если подчеркивается примат практического разума и нормативность методологии, то возникает ряд вопросов: существуют ли различия между правильным применением методов рассуждения в науке и праведным следованием этическим нормам и регулятивам? В чем отличие этических норм от методологических норм? Каков статус такого методолого-практического применения разума?... Аксиологическая нагруженность методологии науки выражена не только в совпадении нормативности методов и нормативности ряда наук (например, юриспруденции), но в том, что метод, выбранный в качестве приоритетного в той или иной методологической программе, становится универсальной нормой оценки работы исследователя и ее результатов, да и вообще нормой научности”186.

Стоит отметить, что Г.П. Щедровицкий отрицал аксиологическую нагруженность методологии. В одной из частных бесед на мой вопрос “А зачем нужна методология? Может быть, какие-то ее формы вредны, поскольку порождают негативные последствия для культуры?”, Щедровицкий ответил: “Это не обсуждается. Просто методологию нужно развивать”. В работе “Философия. Наука. Методология”, возможно, продолжая данную дискуссию, Г. Щедровицкий пишет: “Но если вы будете работать внутри методологии, в методологической команде, то у вас не будет всех этих проблем: зачем нужна методология, что она позволяет и чего она, наоборот, не позволяет. Вы будете методологизировать - и все... у нас нет проблем внедрения; как правило, мы создаем знания, необходимые нам самим и всем тем, кто хочет работать, как мы”187.

А. Огурцов на материале методологии науки обсуждает и вопрос о механизме развития методологии, а также необходимости различать разные уровни методологии, начиная с философского, кончая “здравым смыслом” мыслящего. Отмечая, что в методологии метод становится нормой, которая уже не нуждается ни в обосновании, ни в оправдании, А. Огурцов пишет следующее.

“Метод в методологии становится рутинным, машинообразным, автоматически используемым и нуждается лишь в развертывании методики его использования. Но в этой рутинизации метода и заключается опасность: универсализация метода, ведущая к превращению его в методическую машинерию, в своего рода логическую или технологическую инженерию, означает по сути дела завершение всякой рефлексивной методологической работы и исчерпание методологической программы. В то же время альтернативные методологические программы выявляют не только трудности и пределы предшествующей программы, но и новые проблемные ситуации, находят новые методы в качестве ядра исследовательской, а затем и методологической программы... изучение истории методологии науки не может ограничиваться только философским уровнем методологии, необходимо проанализировать различные уровни специальной методологии, в том числе и методологический “здравый смысл” научного сообщества... Между уровнями методологии и методологическим сознанием ученых - временный лаг, когда реальная исследовательская работа осуществляется в соответствии с другими методами и образцами, а методологическое сознание ученых отдает приоритет прежним методам, догматизируя методы, выбранные в качестве приоритетных, рутинизирует их, а нередко и выхолащивает их содержание”188.

Посмотрим теперь, как замышляется подход, который сегодня, мы может истолковать как предпосылки методологии. В "Великом восстановлении наук" Френсис Бэкон утверждает, что руководящей наукой является "наука о мышлении", но само мышление предварительно должно быть подвергнуто сомнению и "новому суду"189. И о "методе" Бэкон заговорил первым, а не Декарт, как обычно считается. И хотя Бэкон, говоря о методе, имел в виду прежде всего способы изложения знаний ("мудрость сообщения"), однако, в его работах намечается и более привычное для нас понимание. "Знание же передается другим, подобно ткани, которую нужно выткать до конца, и его следует вкладывать в чужие умы таким же точно методом (если это возможно), каким оно первоначально найдено"190. Стоит обратить внимание: с самого начала метод задавался на пересечении двух подходов – педагогического и гносеологического. С одной стороны, метод – это, что можно передать другим и воспроизвести в их деятельности, с другой – это направляющая и операциональная характеристика философского или научного мышления (на это обстоятельство обратил внимание в своем докладе А.Огурцов).

Что же произошло в Новое время, почему Бэкон и Декарт рассматривают мышление как руководящую науку, одновременно подвергая традиционное мышление "принципиальному сомнению" (критике)? И каким образом мышление может направлять мысль, на что оно само при этом опирается, ведь Бог уже не участвовал непосредственно в социальной "игре", не определял поведение человека? Однако остается разум (ум, мышление), который еще в предыдущую эпоху все больше начинал пониматься в качестве направляющего и осмысляющего начала. Вспомним хотя бы Николая Кузанского, отождествившего ум с душой и приписавшего ему руководящее значение ("Ум есть живая субстанция, которая, как мы знаем по опыту, внутренне говорит в нас и судит и которая больше любой другой способности из всех ощущаемых нами в себе духовных способностей уподобляется бесконечной субстанции и абсолютной форме"191).

При этом мышление (ум, разум) аналогично природе тоже начинает пониматься двояко: в естественном залоге и искусственном, то есть и просто как природная способность человека и как способность, так сказать, искусственная, иначе говоря, способность окультуренная, "стесненная" искусством.

"С XVII в., - пишет Косарева, - начинается эпоха увлечения всем искусственным. Если живая природа ассоциировалась с аффектами, отраслями, свойственными "поврежденной" человеческой природе, хаотическими влечениями, разделяющими сознание, мешающими его "центростремительным" усилиям, то искусственные, механические устройства, артефакты ассоциировались с систематически-разумным устроением жизни, полным контролем над собой и окружающим миром. Образ механизма начинает приобретать в культуре черты сакральности; напротив, непосредственно данный, естественный порядок вещей, живая природа, полная таинственных скрытых качеств, десакрализуется"192.

Именно такое окультуренное ("законно приниженное") мышление вводится Бэконом и рассматривается как руководящее начало на том пути, который должен вывести человека из хаоса и помочь овладеть природой.

"Здание этого нашего Мира, - пишет Бэкон, - и его строй представляют собой некий лабиринт для созерцающего его человеческого разума, который встречает здесь повсюду столько запутанных дорог, столь обманчивые подобия вещей и знаков, столь извилистые и сложные петли и узлы природы... Надо направить наши шаги путеводной нитью и по определенному правилу обезопасить всю дорогу, начиная от первых восприятий чувств... но, прежде чем удастся причалить к более удаленному и сокровенному в природе, необходимо ввести лучшее и более совершенное употребление человеческого духа и разума... путь к этому нам открыло не какое-либо иное средство, как только справедливое и законное принижение человеческого духа "193.

Обратим внимание на два момента. Во-первых, начиная с эпохи Возрождения, когда элиминируется непосредственное участие Творца в управлении мышлением человека, возникает сложнейшая проблема понять, как, «стоя» в мышлении, не выходя из него, управлять мышлением? Во-вторых, законное принижение человеческого духа, Бэкон вероятно, понимает именно в ключе управления, как иначе можно понимать термины «направить», «обезопасить», «принижение»?

Но окультуренное, законно приниженное, "стесненное искусством" мышление, Бэкон понимает еще и одним образом: такое мышление, подчинено новой логике, ориентированной на создание инженерии, и очищено критикой, позволяющей усвоить новые представления. Последнее требование – естественное условие развития мышления: чтобы мыслить по-новому, необходимо было преодолеть традиционное сложившееся мышление и представления. Новая логика вкупе с критикой традиционного разума и есть по Бэкону то искусство, которое превращает "предоставленный сам себе разум" в разум (мышление), которым человек может руководствоваться.

"Действительно, - пишет Бэкон, - ведь и обычная логика заявляет, что она производит и доставляет поддержку и помощь разуму; в этом одном они совпадают. Но резкое различие между ними заключается главным образом в трех вещах: в самой цели, в порядке доказательства и в началах исследования. В самом деле, перед нашей наукой стоит задача нахождения не доказательств, а искусств, не того, что соответствует основным положениям, а самих этих положений, и не вероятных оснований, а назначений и указаний для практики. Но за различием в устремлениях следует и различие в действиях. Там рассуждениями побеждают и подчиняют себе противника, здесь - делом природу... Индукцию мы считаем той формой доказательства, которая считается с данными чувств и настигает природу и устремляется к практике, почти смешиваясь с нею... Ибо и основания наук мы полагаем глубже и укрепляем, и начала исследования берем от больших глубин, чем это делали люди до сих пор, так как мы подвергаем проверке то, что обычная логика принимает по чужому поручательству... истинная логика должна войти в области отдельных наук с большей властью, чем та, которая принадлежит их собственным началам, и требовать отчета от самих этих мыслительных начал до тех пор, пока они не окажутся вполне твердыми. Что же касается первых понятий разума, то среди того, что собрал предоставленный самому себе разум, нет ничего такого, что мы не считали бы подозрительным и подлежащим принятию лишь в том случае, если оно подвергнется новому суду, который и вынесет свой окончательный приговор"194.

Как мы видим, Бэкон (кстати, и Декарт) считает, что человек в том случае сможет доверять указаниям мышления, если последнее будет критически осмысленно, обосновано в логическом плане (то есть, если мыслитель сможет убедиться в "твердости", «основательности» самых первых начал), наконец, ориентировано на практические приложения в инженерном духе (победа над природой, использование ее сил и энергий).

Более того, задача построения «науки о мышлении», которую сформулировал Бэкон в своих трудах, показывает, что формирующийся инженерный подход распространяется им на само мышление. Вероятно, Бэкон считает, что мышление, как и все остальное, – это одно из природный явлений, а следовательно, законы мышления можно описать в новой науке. В этом случае на основе выявленных законов можно будет строить и эффективные методы.

Но что Ф. Бэкон делает реально? Он ведет критику традиционных представлений человека (Бэкон называет их Идолами Разума). Формулирует новые ценности и представления. Доказывает, что главное в познании - не силлогистические доказательства, а индукция и опыт, позволяющие приводить людей "к самим вещам и связям вещей". Наконец, на примере "исследования формы тепла" создает образец нового способа построения знаний (это и есть прототип первого метода). Кстати, и мышление Бэкон истолковывает соотносительно с выстроенным методом. Действительно, сконструировав метод индукции, Бэкон и само мышление вкупе с наукой истолковывает как индукцию, направляя многочисленные стрелы против силлогистического истолкования мышления Аристотелем. Напротив, Декарт, ориентируясь на образцы математики, конструирует другой метод - дедукцию; соответственно, мышление и науку он понимает во многом как дедукцию.

В своей программе Ф.Бэкон фактически формулирует две разные задачи: создать “науку о мышлении”, позволяющую описывать методы, и, используя эти методы, построить новые науки. Если вторую задачу начинает решать сам Бэкон, а потом ее, но иначе, продолжает Декарт и за ними многие другие философы и ученые, то первая задача вплоть до ХХ столетия, так и не была в философии решена. И вот почему. Философ в лучшем случае может сконструировать в своей системе идеальную конструкцию, которую он называет мышлением, а создание науки о мышлении предполагает исследование мышления. Методы же исследования мышления стали обсуждаться и разрабатываться только во второй половине прошлого столетия.

В начале 60-х годов Г.П.Щедровицкий, критикуя традиционную логику и противопоставляя ей содержательную логику как программу исследования мышления, пишет:

“Естественным и вполне закономерным итогом разработки логики в этом направлении явилась формула: логика исследует не мышление, а правила формального выведения, логика - не наука о мышлении, а синтаксис (и семантика) языка... Одной из важнейших особенностей содержательной логики является то, что она выступает как эмпирическая наука, направленная на исследование мышления как составной части человеческой деятельности”195. Но еще раньше в работе “Языковое мышление” и его анализ” (1957) Г.Щедровицкий обсуждает методы исследования мышления196.

Однако можно заметить, что для того, чтобы приступить к исследованию мышления, последнее должно рассматриваться как противопоставленное познающему субъекту, как объект исследования. Но даже Кант еще не мог встать на такую позицию.

Перечисленные здесь идеи мышления, как содержащего инстанцию управления мышлением, создания науки о мышлении, описания методов, критики, построения на основе закономерностей мышления и выявленных методов новых наук можно считать предпосылками методологии. Однако, даже Кант, не говоря уже о Бэконе и Декарте все же понимают мышление как реальность существующую, а не создаваемую. Потребовалась революция мысли, произведенная К.Марксом, чтобы выйти на другое понимание сначала бытия (“Главный недостаток всего предшествующего материализма - включая и фейербаховский - заключается в том, что предмет, действительность, чувственность берется только в форме объекта, или в форме созерцания, а не как человеческая чувственная деятельность, практика, не субъективно”), а затем, но значительно позднее, и мышления. Маркс утверждает, что мир - это продукт культурно-исторического процесса и общественной практики людей, и что главная задача - не объяснить мир, а его переделать. За этими тезисами Маркса стоит и новая революционная практика и новые социально-инженерные (технологические) способы мышления.

Важной предпосылкой методологии можно считать влияние технологического мироощущения; последнее облегчило намеченное уже Марксом истолкование мышления как деятельности и как объекта преобразования. Уже в конце XIX века Альфред Эспинас в книге «Возникновение технологии» предлагал создать учение о различных видах искусств и техник, причем они рассматривались как виды деятельности. В тридцатые годы ХХ столетия Л.С.Выготский в работе «Мышление и речь» рассматривает мышление человека не только как естественный феномен, но и творимый самим человеком, который «овладевает» течением собственных психических процессов и «направляет» их на решение стоящих перед ним задач. Для Щедровицкого возможность не только организовывать, но и управлять мышлением кажется само собой очевидным.

«Это, - пишет он, - очень важный и принципиальный момент в понимании характера методологии: продукты и результаты методологической работы в своей основе – это не знания, проверяемые на истинность, а проекты, проектные схемы и предписания. И это неизбежный вывод, как только мы отказываемся от слишком узкой, чисто познавательной установки, принимаем тезис К.Маркса о революционно-критическом, преобразующем характере человеческой деятельности и начинаем рассматривать наряду с познавательной деятельностью также инженерную, практическую и организационно-управленческую деятельности, которые ни в коем случае не могут быть сведены к получению знаний. И естественно, что методология как новая форма организации мышления и деятельности должна охватить и снять все названные типы мыследеятельности»197.

Наконец, как о предпосылке методологии можно говорить об общем кризисе традиционной философии после Канта. Так и не удалось научно обосновать философию и выйти на единственный ее истинный вариант. Существенно размывались принципы традиционной философии и под влиянием гуманитарных, социологических и особенно культурологических исследований первой и второй половины ХХ века.

Понимание методологии в ММК. В практике работы ММК (речь идет о первой половине 60-х годов) рассмотренные выше предпосылки методологии позволяют сделать следующий шаг – выйти на концепцию методологии, но не сразу. Первоначально речь идет не о методологии, а о «содержательно-генетической логике», однако, идеи критики существующего мышления, построения науки о мышлении, исследования мышления как деятельности уже сформулированы, не менее четко артикулирована и установка на перестройку мышления в различных дисциплинах и науках в рамках социально-инженерного подхода.

Необходимо отметить, что деятельность представители содержательно-генетической логики понимали частично психологически, но больше по Марксу, как развивающуюся общественную практику. Свою же роль в науке они истолковывали сходно с позицией, идущей от Аристотеля через Ф.Бэкона и Декарта вплоть до Канта, а именно как нормировщиков мышления. За этим стояли представления о единой реальности и единой системе норм, которые строятся на основе законов мышления. Если Аристотель и Кант, чтобы оправдать эти претензии, апеллировали к тому, что через них действует сам Разум (Бог), то представители ММК были просто абсолютно уверены, что они подобно Марксу носители самого современного мышления (ведь и начинали они свою деятельность с анализа мышления Маркса). Наконец, эта позиция подкреплялась и усиливалась ориентацией на естественную науку (в связи с чем, возможно под влиянием ранних методологических работ Л.С.Выготского, формулировалась программа построения логики как точной эмпирической науки); известно, что естественнонаучный подход предполагает принятие единой реальности (идея природы) и описывающих ее законов, на основе которых создается инженерная практика.

Но одно дело методологические программы - другое реальная работа. Как я старался показать на первых "Чтениях", посвященных памяти Г.П.Щедровицкого, хотя при создании схем и понятий содержательно-генетической логики представители ММК субъективно руководствовались поиском истины и желанием понять природу мышления, однако объективно (то есть как это сегодня видится в реконструкции) решающее значение имели, с одной стороны, способы организации коллективной работы - жесткая критика, рефлексия, обсуждения, совместное решение определенных задач и т. п., с другой - возможность реализовать основные ценностные и методологические установки основных участников (естественнонаучный подход, деятельностный подход, семиотический, исторический и др.).

На втором этапе развития ММК задача построения науки о мышлении на время отставляется в сторону и ставится новая – построения теории деятельности. При этом казалось, что поскольку мышление – это один из видов деятельности, то, создание такой теории автоматически позволит описать и законы мышления (правда, выяснилось, пишет Щедровицкий в 1987 г., «что анализ деятельности ведет в совсем в другом направлении и сам может рассматриваться как ортогональный к анализу мышления и знаний»198. Но в середине 60-х это еще не выяснилось, напротив, Щедровицкий считает, что единственной реальностью является деятельность, которую можно не только исследовать, но и организовывать и строить. Почему в качестве реальности берется деятельность? С одной стороны, потому, что представители ММК считали мышление видом деятельности. С другой – потому, что они в жизни по отношению к себе и другим специалистам отстаивали активную марксистскую и одновременно нормативную позицию.

Вот здесь и выплывает методология, точнее «панметодология», как программа перестройки и исследования деятельности (включая мышление как частный случай деятельности), стоя в самой деятельности. Как же это возможно? Щедровицкий отвечает: опираясь на идею рефлексии, системный подход и собственно методологическую работу по организации новых форм и видов деятельности. Если рефлексия позволяет понять, как деятельность меняется и развивается («Рефлексия – один из самых интересных, сложных и в какой-то степени мистический процесс в деятельности; одновременно рефлексия является важнейшим элементом в механизмах развития деятельности»199), то системный подход – это необходимое условие организации деятельности; «категории системы и полиструктуры определяют методы изучения деятельности вообще, так и любых конкретных видов деятельности»200.

Особенностью панметодологии является смещение задач, во-первых, от изучения мышления к изучению той реальности (в данном случае деятельности), законы которой по убеждению «панметодологов» определяют все и, в частности, мышление, во-вторых, к задачам вменения заинтересованным специалистам-предметникам (ученым, педагогам проектировщикам и т. д.) законов подлинной реальности (то есть представлений теории деятельности). Так и произошло: Г.Щедровицкий ставит задачу построения «теории деятельности», включающей в себя как свои части «теории мышления», «теории знания», «семиотики», «теории науки», «теории проектирования», «теории обучения» и прочее. Кроме того, представители ММК «идут в народ», пытаясь пропагандировать свои представления среди ученых, педагогов-исследователей, идеологов проектирования и других специалистов.

Именно на втором этапе развития ММК его представители идентифицируют себя уже как «методологов», а свою дисциплину называют методологией. Рефлексируя свою работу, методологи соответственно понимают и мышление: если на первом этапе в замысле оно понимается как “исторически развивающееся, или, как говорил Маркс, “органическое целое”, то на втором и третьем этапах - как деятельность.

Ради справедливости нужно сказать, что в методологии, разрабатываемой в рамках ММК, всегда были две разные установки (отчасти даже программы): на построение панметодологии, которая как писал Г.Щедровицкий является «формой организации и “рамкой” всей мыследеятельности и жизнедеятельности людей, рефлексивно охватывающей все формы и виды мышления и деятельности" (в результате методология захватывает и подчиняет себе науку и другие области и «становится новой исторической формой «всеобщего» мышления, замыкающего на время рамки нашего мира201) и установка на построение частных методологий, обслуживающих различные дисциплины и практики. Эта вторая установка вполне отвечает ориентациям и ценностям второго направления методологии, формирующегося начиная с конца 50-х, начала 60-х годов; его можно назвать «частной методологией».

Действительно, начиная с середины прошлого века частные методологии складываются в разных дисциплинах (в языкознании, социологии, педагогике, философии науки и т.д.), ставя своей целью – интеллектуальное обслуживание и управление мышлением в данных дисциплинах; при этом нет претензий на кардинальную перестройку и включение этих дисциплин в новый методологический органон, как на этом настаивал Г.Щедровицкий. Приведу один пример, относящийся к более позднему времени, – методологические проблемы биологии. В России в 80-х годах сложилась полноценная методологическая дисциплина, представители которой (С.Мейн, Р.Карпинская, А.Любищев, А.Алешин, В.Борзенков, К.Хайлов, Г.Хон, Ю.Шрейдер, И.Лисеев и ряд других, см.202), активно обсуждают кризис биологической науки и мышления, анализируют основные парадигмы этой науки, намечают пути преодоления кризиса, предлагают новые идеи и понятия, необходимые для развития биологии. Стоит обратить внимание: с одной стороны, никакого панметодологизма, но, с другой – все же недостаточное осознание специфики собственно методологической работы. А.Огурцов в НФЭ перечисляет и другие основные направления частной методологии.

Особенностью частной методологии является не только неприятие установок панметодологии, но и другое понимание нормативности методологических знаний. Частный методолог понимает себя как действующего в кооперации с предметником (ученым, педагогом, проектировщиком и т. д.). Хотя он и предписывает ему, как мыслить и действовать, но не потому, что знает подлинную реальность, а в качестве специалиста, изучающего и конституирующего мышление, такова его роль в разделении труда. Кроме того, он апеллирует к опыту мышления: ведь действительно, мышление становится более эффективным, если осуществляется критика и рефлексия, используются знания о мышлении, если методолог вместе с предметником конституирует мышление. Частный методолог использует весь арсенал методологических средств и методов, понимая свою работу как обслуживание специалистов-предметников, то есть он не только говорит им, как мыслить и действовать в ситуациях кризиса, но и ориентируется на их запросы, в той или иной степени учитывает их видение реальности и проблем, ведет с ними равноправный диалог.

Преодоление имманентной трактовки мышления. По мнению Г.Щедровицкого, четко противопоставившего «натуралистический» и «деятельностный» подходы, нечего «пялиться» на объект и мир, чтобы разрешить проблемы, волнующие человечество. И объект и в целом понимание мира являются продуктами деятельности, но не отдельного человека, а деятельности как деиндивидуального образования, развивающегося под влиянием, частично, внешних факторов (механизмов воспроизводства, трансляции, коммуникации, комплексирования и пр.), частично, внутренних противоречий.

«Объект как особая организованность, - пишет Г.Щедровицкий, - задаются и определяются не только и даже не столько материалом природы и мира, сколько средствами и методами нашего мышления и нашей деятельности. И именно в этом переводе нашего внимания и наших интересов с объекта как такового на средства и методы нашей собственной мыследеятельности, творящей объекты и представления о них, и состоит суть деятельностного подхода»203.

Естественно, что деятельностный подход может быть распространен и на само мышление, а также деятельность, они тоже являются объектами и поэтому должны быть распредмечены. Эта интенция подкрепляется и результатами социокульных и псевдогенетических исследований мышления и деятельности, которые ведутся, начиная с шестидесятых годов прошлого столетия. В результате в самой методологии (на третьем этапе ее развития) намечается подход, по сути, отрицающий возможность конституировать мышление, стоя в самом мышлении (конституировать деятельность, стоя в деятельности). Методологи утверждают, что мышление и деятельность обусловлены культурой, социальной коммуникацией, творчеством самих мыслителей (сравни с концепцией Канта), требованиями современности (отсюда значение проблематизации).

Действительно, Г.Щедровицкий на третьем этапе (80-е, начало 90-х годов) развития ММК признает, что деятельность – это, оказывается, еще не вся реальность, например, важную роль в формировании последней играют процессы коммуникации; что мышление так и не было проанализировано, наконец, что методолог не может сам подобно демиургу создавать новые виды деятельности; требуется разворачивать организационно-деятельностные игры, которые представляют собой «средство деструктурирования предметных форм и способ выращивания новых форм соорганизации коллективной мыследеятельности».

«С этой точки зрения, - пишет Щедровицкий в одной из своих последних работ, - сами выражения «деятельность» и «действие», если оставить в стороне определение их через схемы воспроизводства, выступают как выражения чрезвычайно сильных идеализаций, чрезмерных редукций и упрощений, которым в реальности могут соответствовать только крайне редкие искусственно созданные и экзотические случаи. В реальном мире общественной жизни деятельность и действие могут и должны существовать только вместе с мышлением и коммуникацией. Отсюда и само выражение «мыследеятельность», которое больше соответствует реальности и поэтому должно заменить и вытеснить выражение «деятельность» как при исследованиях, так и в практической организации»204.

В современной ретроспективе переход к оргдеятельностным играм выглядит вполне закономерным: если в обычных условиях, на территории той или иной дисциплины многие специалисты не хотели принимать методологические требования и нормы, то в игре их ставили в такие жесткие, искусственные условия, которые позволяли не только распредмечивать (размонтировать) сложившееся мышление специалистов, но и более или менее успешно вменять им методологические схемы и схемы деятельности.

При этом Щедровицкий не отказывается и от своей исходной программы: необходимо и исследование (теперь мыследеятельности) и практическая организация ее, причем на основе соответствующих теорий мыследеятельности.

«Развитая таким образом методология, - пишет он, - будет включать в себя образцы всех форм, способов и стилей мышления – методические, конструктивно-технические, научные, организационно-управленческие, исторические и т. д.; она будет свободно использовать знания всех типов и видов, но базироваться в первую очередь на специальном комплексе методологических дисциплин – теории мыследеятельности, теории мышления, теории деятельности, семиотике, теории знания, теории коммуникаций и взаимопонимания»205.