Слитность и цельность

Занятия «простыми вещами», у которых нет прямой привязки ни к чему, кроме как к своей сути, вызывают множество вопросов. Как к самим этим сущностям (точка, линия, звук – пятно, мелодия, цвет), так и к себе.

1. Зачем мне это нужно?

2. Зачем я учусь тому, что не есть моя профессия?

3. Что из этого я могу взять для занятий с детьми?

Ни на один из этих вопросов я ответить не могу, ибо они не ко мне обращены.

Продолжаю гнуть свое: чтобы понять слитность и цельность (в жизни, в творчестве, в произведениях искусства, в картине за окном), надо задуматься над составляющими этой цельности, что уже само по себе парадокс.

Мы складываем или умножаем?

Мы видим целое явление или его фрагменты?

Как сделать видимой мысль вещи о самой себе – линии, например?

«Пункты 1 и 2 – «Зачем мне это нужно?» и «Зачем я учусь тому, что не есть моя профессия?» – для меня оказались тесно взаимосвязаны. Дело в том, что если считать необходимыми компонентами полноценного развития личности творчество и свободу то мой кораблик дал сильный крен в сторону.

С творчеством всегда были проблемы. Вернее, проблем не было, как и самого творчества. Только я всегда ощущала свое сиротство, как будто у меня в детстве отняли близкого и родного человека, но он жив, и мне обязательно нужно отыскать его для того, чтобы быть счастливой. Поэтому я и учусь на вашем семинаре рисовать. Я встречаюсь здесь не только с вами, с сокурсницами, – я встречаюсь с собой, с той маленькой девочкой, которую звали Лидася и которая увлеченно рисовала на клочках бумаги кули‑мули маминой учительской красной ручкой. И если, как говорила Фридл, занятия искусством призваны «освободить такие источники энергии, как творчество и самостоятельность, пробудить фантазию, усилить способности к наблюдению и оценке действительности», то в моем случае смело отметаем оценку действительности и самостоятельность и плескаемся в пересохшем, еле текущем тонкой струйкой ручейке моей фантазии и творческой наблюдательности, что я с упоением и делаю уже почти месяц…

Что касается детей, то тут все просто. Я хочу перестать быть зашоренной взрослой теткой и хотя бы немного приблизиться, почувствовать, а если повезет – и побыть самой творящим ребенком, вспомнить, как это было, и не оказать своим мальчишкам медвежьей услуги. Ведь все дети – гении, они и не читая Пастернака знают, что «цель творчества – самоотдача», а не красивый рисунок, за который учитель рисования выведет приглаженную пятерку в альбоме (вообще что за дикость – оценки в детском альбоме!).

Назавтра я выпадаю из всех дел, сегодня на работе распечатала из сети журнальный вариант «Фридл» и еще несколько ваших рассказов, так что появлюсь, когда очнусь…

Утром несколько минут смотрела в окно. Наш дом стоит на краю города, и, просыпаясь утром, я обычно вижу поля, перелески и небо – каждый раз другое. Только раньше я мало вглядывалась в него, а сейчас подолгу рассматриваю оттенки, переходы, свет и тени… Сегодня на бледно‑голубом чистом небе плыло одно‑единственное фиолетово‑дымчатое облачко. И пока я смотрела в окно, оно растаяло, прямо на моих глазах. Раньше я никогда в жизни не видела так быстро тающих облаков. Спустя несколько часов читаю одно из писем Фридл: «Я сейчас уткнулась в маленькую картину – в пятнышко коричневатых елок – рисую ее из окна. Все возникло из коричневатого пятнышка, которое вдруг резко обозначилось на фоне розового и голубого мерцания снега… И так я рисую и рисую, вздыхая все чаще, думая о маленьком мерцающем пятнышке, – но где же оно, куда запропастилось? Его нет…» И потом, когда читала, все подспудно думала об этом пятнышке… Сохранилась ли эта картина Фридл? Как бы мне хотелось хоть на одно мгновение взглянуть на нее.

Я часто прерывалась, меня одновременно накрывало столько разных чувств, которые просто не опишешь словами… Чтобы успокоиться, опять вспоминаю сегодняшнее растаявшее облако и пятнышко Фридл…

Знаете, Лена, когда я дошла до слов, которыми вы закончили эпилог, я прямо онемела.

С работы я примчалась и сразу бросилась делать копию рисунка Петра Гинца. Было такое ощущение, что если я его не нарисую немедленно, то просто не смогу больше никогда ровно дышать. У Гинца на этом рисунке одновременно находишься внутри и вне Земли, меня он так потряс! Как и вообще книга.

В голове какой‑то сумбур: у вас и у Фридл – одно и то же лицо, Чижек, Кандинский, Гроппиус, Иттен ожили и заговорили».