Я – это я

Со взрослыми я впервые начала заниматься в иерусалимском Музее Израиля. Это были, правда, весьма специфические взрослые, умственно отсталые и душевнобольные. Они были не способны осмыслить никакой опыт и этим отличались от нас, автоматически причисляемых к категории нормальных.

К счастью, я не психолог по образованию, с меня никто не требует дефиниций. Какими бы мы ни были, мы плачем, когда нам больно, смеемся, когда смешно, грустим, когда грустно. Однако бывает, мы вдруг мрачнеем, когда все веселятся, или слезы не пророним, когда больно. Почему? Не знаю. Но причина наверняка есть, за каждым таким случаем что‑то стоит.

Искусство выявляет состояние души. Терапия искусством не устраняет причин, но своим воздействием на иррациональное помогает справиться с теми глубинными явлениями, которые не формулируются в словах. Невыразимые состояния находят разрешение в красках и формах. Творчество высвобождает из‑под спуда не только грусть и печаль – оно дает выход радости. Радости бытия, радости быть тем, кто ты есть.

Моим больным ученикам нравилось рисовать и лепить вместе, нравилось повторять то, что у них получалось, нравилось, когда их за это хвалили, нравилось пить на переменке чай с печеньем, нравилось устраивать спектакли по праздникам. Их любовь была безграничной – почти все хотели на мне жениться, и мужчины и женщины, каждый норовил меня поцеловать или обнять (а объятия у них очень крепкие). Так же бурно они расстраивались, если что‑то у них не выходило. Обижались, если не оказывалось под рукой того, что им в этот момент нужно, плакали, если не скатывался шарик…

Однажды двадцатилетний олигофрен Дуду спросил у меня:

– Ты постриглась?

Я поймала его взгляд: он смотрел мне на грудь, туда, где обычно был прицеплен беджик Музея Израиля – фотография с именем, и на этой фотографии у меня были длинные волосы.

– Да.

– Зачем ты это носишь? – спросил он.

– Чтобы знать, что я – это я.

Он подпрыгнул на месте, замахал руками:

– Я тоже хочу знать, что я – это я!

Я предложила ему нарисовать себя, принесла из учительской пластиковые рамки для беджей, он сам написал «Дуду», мы вложили его «фотографию» с подписью в рамку и прицепили на грудь.

Конечно же, всем захотелось ощутить: я – это я. Пришлось каждому дать по картонке. Все быстро нарисовали себя и написали свое имя. Понятно, что реализмом тут и не пахло. И все же эти оформленные кружочки и закорючки выглядели как настоящее удостоверение личности, и мои пациенты, нацепив «себя» на грудь, ринулись на выход, к автобусу. Воспитательницы остановили их: снять немедленно, мы едем в городском транспорте! Однако уговоры не подействовали. Пришлось мне ехать вместе с ними, с музейным беджем на груди.

В автобусе было весело. Уставшие после рабочего дня люди улыбались нам, а может, в глубине души и завидовали – ведь не всем относящим себя к категории нормальных дано знание: я – это я.

Эта история меня не отпускает. Впервые она появилась в книге «Преодолеть страх, или Искусствотерапия», потом затесалась в предисловие к новому изданию «Освободите слона», теперь угодила и сюда. Не про меня ли рассказ о маленьком старичке в большой компании?

Эммануэль, попечитель группы, с которой я занималась, хотел, чтобы слабоумные были признаны художниками и чтобы я работала с ними без всяких скидок. Помню, мы сидели с ним на солнышке, все было так красиво вокруг – скульптуры Ботеро, детские лазалки, музей свитков Торы – белая луковица, омываемая водой, – и не хотелось спорить. Эммануэль же гнул свою линию:

– Дала бы им копировать Ван Гога, как прежняя учительница…

– Но они же от нее убежали!

– Да. Тебя они любят. И ты, если бы захотела, смогла бы сделать из них художников. Организовать выставку, выпустить каталог. Деньги я бы достал. В Европе есть целый музей искусства сумасшедших…

Чтобы сменить тему, я решила рассказать ему смешную историю про того же Дуду. Он вбежал в класс возбужденный и сказал, что завтра не придет. В чем дело? Оказывается, сторож спросил, есть ли у него оружие. А Дуду ответил: мол, зачем ему оружие, ведь он пришел на кружок искусства! И кто здесь сумасшедший?!

– Вот видишь, – рассмеялся Эммануэль, – ты сама себе все время противоречишь. Дуду – художник, а ты его не учишь.

– Он не художник! Просто раньше ему все надоедало за пять минут, а теперь он может рисовать картину полчаса. Он способен концентрировать внимание. И это грандиозный успех.

– Мы говорим с тобой на разных языках, – сказал Эммануэль.

И он был прав.