Постулат универсального подобия

В соответствии с принципом структуры за всем разнообразием феноменов лежит единый паттерн. Мы не можем ни понять этот принцип, ни полностью схватить его значение. Однако, основываясь на методе последовательного приближения, мы можем взять на себя смелость сформулировать постулат, основанный на этом представлении, даже прежде, чем мы сможем понять или применить его, поскольку мы имеем интуицию его истинности, которая глубже, чем противоречия нашего более поверхностного опыта феноменов. Этот постулат мы можем назвать постулатом универсального подобия. Практически мы можем извлечь из этого постулата правило, которое может быть применено при сведении феноменов к фактам. Именно в соответствии с этим постулатом мы предполагаем, что распознаваемые нами соответствия являются частичными проявлениями одного универсального паттерна. Мы, следовательно, должны стремиться проникнуть более глубоко, нежели это требуется для нахождения и прояснения универсалий. Мы скоро обнаруживаем, что неразличающее знание, как оно выражено в общих формах языка, всегда подразумевает – хотя обычно без признания этого – универсальное подобие.

Естественные науки должны делать фундаментальные, т.е. метафизические предположения относительно своих предметов, но они стремятся оправдать эти предположения, апеллируя к опыту. Остается, однако, верным, что ни один чувственный опыт не вселяет в нас уверенность в единообразии и связности феноменов. Напротив того, мы обнаруживаем гетерогенный и прерывистый поток впечатлений. Равным образом, в нашем внутреннем мире мы находим столь же гетерогенный и не менее прерывистый поток автоматических ассоциаций.

Мы издавна привыкли интерпретировать наши чувственные впечатления как материальные объекты и их поведение, а наши ассоциации – как мысли и мышление. Но за этими интерпретациями лежит предположение о структуре того и другого, которое требует акта веры. мы верим, что природа не играет с нами шуток, а также, что наши автоматические ассоциации большей частью соотносимы с нашими чувственными впечатлениями. Мы также вынуждены предполагать, что память в большей или меньшей степени заслуживает доверия.. Некритически принимая эти предположения, мы склонны проглядеть беспорядок и сложность нашего непосредственного опыта.[77]

Тем не менее представители естественных наук восемнадцатого и девятнадцатого веков не полностью заблуждались, следуя своим процедурам. Их ошибка состояла в ложной вере в адекватность их методов и окончательность суждений. Поиск универсальных законов велся в предположении, что они окажутся простыми и выразимыми в терминах человеческого знания. Ньютоновские законы движения считались прообразом законов, еще более простых и еще более широких по сфере применения. Странно, что в эти века не обращали внимания на феномен случайности и вследствие этого отказывались принимать неопределенность как элемент факта. Наука сделала большие успехи, несмотря на этот отказ, только благодаря бессознательному соотнесению с правилом универсального подобия. Доктрина лорда Кельвина, что измерение есть единственный источник достоверного знания, не может быть принята без критики, но она, тем не менее, имеет твердое основание в принципе универсального подобия. Когда мы предполагаем, что футовая линейка остается той же самой, применяем ли мы ее к измерению стены или длины одежды, мы обращаемся к этому принципу. Научная индукция в действительности не имеет иного оправдания, кроме свидетельства нашего опыта, что одинаковые ситуации повторяются. Этих примеров достаточно для того, чтобы показать, как широко характеристика универсального подобия раскидывает свои сети и как она может служить для сведения воедино многих предположений, без которых не может работать естественная наука. Применяемый с должной осторожностью – т.е. с учетом того, что мы находим в нашем опыте – постулат гомогенности факта и правило универсального подобия может послужить твердой основой для объединения наук.

Становится все более ясным, что наблюдение неотделимо от наблюдателя. Понимание этого приводит к возвращению к феноменализму, противопоставленному объективизму в науке. Но реальная значимость этой перемены отношения еще не схватывается полностью. Мы возвращаемся назад к феноменализму, потому что обнаруживаем, что невозможно не учитывать элементы бытия и воли, которые присутствуют в каждом моменте опыта, и что это открытие указывает на направление, в котором следует искать объединения наук. Очевидно, что, поскольку дело касается внимательного наблюдения, мы должны принимать во внимание роль сознания в восприятии. Различие между учеными лежит в основном в способности "видеть" феномены, которые они наблюдают. Феномены не историчны; они наличествуют, и всегда наличествовали для опыта. Факт историчен; это аккумулированный результат сведения человеком феноменов к статусу знания. Каждый важный шаг в истории факта совершается посредством признания противоречия. Заурядный ученый видит одни и те же факты, поскольку он приспособился к этим ограничениям посредством знания, что должно получиться из проводимого эксперимента, и это делает его слепым к тому, что действительно происходит. Гениальный ученый видит то, что противоречит наличествующему факту, т.е. феномен как таковой.

Это, однако, не все, что содержится в прямом восприятии феноменов; форма воли, присутствующей у наблюдателя, также должна быть принята во внимание. Опыт учит нас, что два ученых не только могут видеть различные и по-видимому противоречащие друг другу факторы в одной и той же ситуации; они могут также поставить различные эксперименты, основанные на этих противоположных взглядах, чтобы раскрыть феномен. Великий ученый – не тот, кто знает факт, но тот, кто имеет волю изменить его. Это – подлинное экспериментирование, но оно редко достигается. Даже гениальный ученый, однако, создает свой эксперимент по долженствованию – т. е. в соответствии с той формой воли, которая наличествует в нем, и которую он сам не может изменить. Он всегда ведом – сознательно или бессознательно – чувствованием универсального подобия.