Предчувствие

После пропахшей медициной комнаты морской ветер показался Стасу божественным эликсиром. Казалось, что даже мелкий пронизывающий дождь был разбавлен настоем из водорослей и свежего запаха рыбы. Тончайшие ледяные струйки кололи лицо и руки, попадали за шиворот. Но спешить не хотелось. Стас чувствовал, что это последние слезы уходящего тепла, а потом… Потом завьюжит пурга. Дома вновь спрячутся под снег. Побелеют сопки. Холодными, неприступными станут обледеневшие скалы. Застынут берега Охотского моря, вздыбится и загремит штормами Тихий океан. Лица рыбаков станут еще более суровыми. Придут с моря первые горькие вести. В городе появятся женщины в черных платках и повзрослевшие за одну ночь дети.

Изрядно промокнув, Стас нырнул в кают-компанию и увидел там сидящих за столом боцмана и вахтенного матроса.

На столе стояли графин со спиртом, несколько кружек, лежала нарезанная рыба. В пепельнице дымили папиросы.

Боцман налил кружку и подал Стасу.

- Разговор будет, - сказал он строго.

Вахтенный смущенно отвел глаза.

Стас выпил, бросил на стол пачку "Беломора" и тоже сел.

Я слушаю, - сказал он коротко. Вахтенный, не глядя на Стаса, нервно выпалил:

- Оставь Верку в покое!

Стас пропустил его слова мимо ушей и вопросительно посмотрел на боцмана.

- Я слушаю, - повторил он, обращаясь конкретно к нему.

Боцман смутился и затеребил папиросу. Затем взял графин и разлил спирт по кружкам.

- Понимаешь, Стас, - начал он неуверенно, - мужик ты, конечно… И ребята тебя приняли… Но Вера… - боцман явно не мог подобрать нужные слова. Увидев это, вновь вмешался вахтенный:

- Она как сестра нам! Мы всей толпой уговаривали ее выйти за Сашку! А ты! - он потянулся к кружке, но сильная, с набухшими венами рука боцмана стиснула его запястье.

- Не гони, - спокойно сказал он. - А ты, - повернулся он к Стасу, - хорошо подумай. Разве других нет? Наша она. Понимаешь? Хотя бы в память о Сане. Нельзя с ней так просто. - Он не договорил и задумчиво посмотрел в иллюминатор.

По стеклу стучал уже крупный с мелкими льдинками дождь. От двери тянуло холодом и сыростью.

Стас вновь подумал о надвигающейся суровой зиме, о трудной, изнуряющей работе в штормовом море. Вспомнил, как ему помогали ребята. Как сидящий напротив добродушный боцман буквально выловил его из стремительно летящего за борт трала. Как терпеливо учил его ремеслу и прощал ошибки. Вспомнил и курносого с воспаленными глазами парня, который спас его от удара сорвавшейся грузовой стрелы. Этим парнем был сидящий напротив вахтенный матрос Валера.

- Я подумаю, - примирительно ответил Стас.

- А я тебе что говорил?! - обрадовался боцман, взглянув на Валеру.

- Я сказал: подумаю, - спохватился Стас, - это не значит, брошу.

Боцман растерялся. Вахтенный вновь потянулся к кружке со спиртом.

- Я же сказал "не гони!" - недовольно повторил боцман.

- Если она не против, - спокойно, но твердо сказал Стас, - я спрашивать ни у кого не стану!

Валера молча осушил свою кружку и вышел.

Уже в рейсе он подошел к Стасу и признался в своих чувствах к Вере. - Тогда она предпочла Саню, - сказал он грустно, но без обиды. - А теперь вот тебя.

Флот не стал дожидаться отбоя "штормовой". Один за другим выходили из порта сейнеры и, минуя опасный пролив, вгрызались в штормовое море. Каждый пробовал шторм на себе, он словно примерял силу стихии на свои возможности.

Некоторые сейнеры бросали трал и даже возвращались с добычей. Другие попадали тралом на подводные скалы и, изодрав его вдребезги, возвращались в порт без улова. Команда сутками штопала изодранную сеть и вновь уходила в море.

Шторма делали небольшую передышку и обрушивались с новой силой. Появился плавающий лед. Береговые скалы покрылись угрожающим стеклянным блеском. В проливе загуляли густые и плотные как вата туманы. Они все чаще скрывали порт, прятали под белое покрывало створы и сигнальные буйки. Судам все трудней и трудней стало заходить в порт и выходить из него в море, но рыбзавод требовал рыбу и рыбаки ее давали. Все чаще стала оправдываться пословица: "Где тонко, там и рвется". Изношенные до предела двигатели не выдерживали такую нагрузку. Они клинили, пропускали масло, стучали. Запасных частей не было. Местные умельцы вместе с судовыми механиками прибегали ко всяким уловкам, ухищряясь продлить срок работы. Изношенность корпусов перекрывала все дозволенные пределы. На них накладывали толстые слои сурика и краски, но от этого они не становились прочнее. Рулевые в страхе лавировали между льдинами, пытаясь уберечь судно от столкновения. Любое из них могло оказаться для него смертельным.

На сейнере Стаса отказал главный двигатель. Только благодаря отчаянным усилиям команд соседних судов его подцепили на буксир и спасли от неминуемой гибели на береговых скалах. Пришвартованный к другому сейнеру, он медленно вползал в порт. В машинном отделении не теряя времени трудились измазанные в соляре и масле механики. Матросы, пользуясь передышкой, смазывали лебедки, наращивали троса и заплетали гаши. Работу делали торопливо. Каждый понимал, что в море ремонтироваться будет сложнее. Но "главный" не заработал. Не починили его и прибывшие с берега мастера. Начались нудные дни ожидания какой-то важной запчасти с острова Сахалина. Летели телеграммы. Взывали радисты, но дело не продвигалось.

Вскоре к их сейнеру пришвартовался еще один, потом еще и, наконец, притащили за ноздри "Уолу".

Стас обрадовался, увидев Павлуню, и целый день просидел у него в камбузе. Ему казалось, что желающим "заглянуть в гости" не будет конца. Одни несли спирт, другие - заготовленные летом приправы, третьи - засушенных и покрытых лаком крабов. И каждый считал своей обязанностью отведать Павлунин квас и угостить уставшего кока если не спиртом, то хорошей сигаретой.

Павлуня принимал всех одинаково. Будь то сторож с проходной или капитан соседнего судна, он непременно приглашался в кают-компанию и угощался с полным радушием. Принесенный спирт тут же выливался в графин и ставился на стол. Но пили его не все. Это "добро" каждый мог попробовать и у себя, другое дело закуски.

Стас заметил, что гостеприимство "Уолы" не так уж и бескорыстно. Крутившиеся возле Павлуни механик и траловый мастер "Уолы", пользуясь хорошим настроением гостей, пополняли свои кладовые дефицитными запчастями, тросами, капроном и даже приволокли со склада запасной трал. Капитан "Уолы" хлопал Павлуню по плечу и по-отечески приговаривал: "Потерпи, сынок. У них же по-хорошему ни черта не выпросишь. А нам бы еще мотылевый подшипник достать. Тогда уйдем в море. Там отоспишься". Но и Павлуня, и кэп знали, что в море он будет работать так же.

Вечером, когда гости разошлись, Павлуня сник, стал угрюмым и молчаливым. Таким его видел Стас на далеком юге.

Неожиданно он спросил: - Ты Надю помнишь?

- Надю? - удивился Стас. Он не мог понять, куда клонит Павлуня. Тем более что тот знал о его встречах с Верой.

Павлуня не стал дожидаться ответа и торопливо сказал: - Я недавно заходил к Вере. Но ты не думай… - Смущенно покраснел он.

- О чем ты? - обиделся Стас. - Заходил и ладно, я тут при чем?

- Не ври, - спокойно сказал Павлуня. - Ты ей нравишься, и знаешь об этом.

- Нравлюсь? - искренне удивился Стас.

- Нравишься, - повторил Павлуня, - и это очень плохо, - добавил недовольно.

- Да с чего ты взял?

- А я и не брал, она сама мне сказала.

- Она! Тебе! С какой это стати?!

- А вот с такой, - голос Павлуни принял враждебный оттенок. - Я просил ее быть с тобой осторожней!

Теперь Стасу стало ясно, почему Павлуня начал разговор с напоминания о Наде. Но он не обиделся. Весть, которую сообщил ему друг, была дороже.

Больше говорить было не о чем. Они просто сидели и курили, пили квас и думали каждый о своем. Стас - о Вере. Павлуня… Впрочем, о чем думал Павлуня никто никогда не знал. Лишь спустя много лет, когда Стас вспомнит этот разговор, он пожалеет о том, что так мало говорил с Павлуней. Он поймет, что Павлуня был гораздо сложнее, чем казался. Но это потом, а в этот вечер пришла первая горькая весть о налетевшем на скалы сейнере из Приморска. Ее принес пьяный радист. Он ввалился в кают-компанию и торжественно сообщил:

- Размочили!

- Что размочили? - равнодушно спросил Стас, но сердце при виде пьяного трезвенника все же екнуло.

- Один уже есть! - все также торжественно заявил радист

- Приморец на скалы выскочил. Говорят, главный заклинило, а тут еще туман, мать бы его! - Радист, спотыкаясь, подошел к столу и, опрокинув несколько кружек с квасом, потащил к себе графин со спиртом. По подбородку и шее полилась испаряющаяся жидкость.

Стас взглянул на Павлуню и в страхе отшатнулся. Лицо друга было белее снега. Застывший от ужаса взгляд замер на двери камбуза. Стас тоже посмотрел на дверь, но ничего пугающего там не увидел.

- Ты че? - толкнул он Павлуню.

Павлуня вздрогнул и рассеяно оглядел кают-компанию.

- Да что с тобой?! - не на шутку перепугался Стас.

Павлуня потер кулаками виски и хрипло пробормотал: - Так, показалось что-то… - затем откашлялся, потрогал рукой горло и добавил. - Задрайки на иллюминаторах поржавели, Надо бы расходить да смазать. Случись чего, и открыть-то не сможешь. Да еще и аварийный люк в наружной двери камбуза сварщик приварил. Как откроешь?..

Павлуня бормотал что-то еще, но так невнятно, что Стас не разобрал. Наконец он замолк и потянулся за кружкой со спиртом.

- Какие иллюминаторы? Какие задрайки?! Какой, к черту люк?! - взорвался Стас. - У тебя что, крыша поехала?

Но Павлуня не обратил на это внимания. Повернулся к радисту и стал расспрашивать о подробностях трагедии.

Стас встал из-за стола и, не прощаясь, вышел. Надо было успокоиться, через час он должен был заступить на ночную вахту.

Ночь выдалась необыкновенно холодная и звездная. Луна светила так ярко, что даже не потребовалось включать главный судовой прожектор. Кое-где на бортах и надстройке поблескивали первые корочки льда. Возле судна как обычно плескались глупыши, изредка высовывалась любопытная морда нерпы.

Несмотря на холод, Стас не хотел сидеть в рубке и задумчиво расхаживал по палубе. Он думал о Вере, о странном поведении Павлуни и о затонувшем приморском сейнере. Каждый раз, когда приходило такое извещение, он чувствовал страх. Вот и сегодня, когда радист сообщил о приморце, этот страх напомнил о себе пробежавшим по телу ознобом. Стас знал, что нечто подобное чувствует каждый рыбак, но только до выхода в море. Там уже бояться некогда, да и не безопасно. Это как прыжок с парашютом: прыгнул - лети и делай все, что положено. Запаникуешь - станешь лепешкой.

Стас сел на укрытый брезентом подмерзший трал и стал наблюдать за подплывающей к судну пятнистой нерпой. Она тоже вытаращила не него свои огромные, как слива глаза, словно спрашивала: "Чего мерзнешь? Ныряй в воду, согрейся!"

Сзади хрустнула корочка льда. Стас обернулся и увидел Павлуню.

- Че пришел? - недовольно спросил он.

- Ты же все равно не спишь, - виновато ответил Павлуня. Вынул из карманов стакан, бутылку, вяленую корюшку и сел рядом. - Замерз, наверное? - спросил примирительно.

- Есть маленько, - согласился Стас, - но ты же не за этим пришел. Небось, мораль читать будешь?

- Не буду, - грустно сказал Павлуня, - у меня другое.

- Ну, тогда валяй! - обрадовался Стас.

- У меня предчувствие дурацкое, - неожиданно признался Павлуня. - Вчера показалось, что в камбуз хлынула вода. А недавно в море, когда у нас заглох двигатель, и потащило на скалы, я вдруг почувствовал, что если я выпрыгну за борт, двигатель опять заработает. Как будто он из-за меня заглох. Стас насторожился. Память мгновенно перенесла его в маленькую грязную каморку, в которой жил Павлуня и зловещую петлю, которую тот привязывал к электрическому шнуру. "Неужели опять!" - с тревогой подумал он, но виду не подал.

- Ерунда какая-то, с наигранным спокойствием сказал он. - Я где-то читал, что в море такое бывает. От усталости. А иной раз от перемены давления. Выспишься, и все пройдет.

- Может и усталость, - согласился Павлуня. А может… - он не договорил, а только поморщился.

Стас взял стакан и бутылку. Ему хотелось не только согреться, но и прогнать тревогу, которую разбудила память.

- Выпьем, и мир переменится, - шутливо сказал он, но Павлуня не ответил. Стас мельком взглянул на него, да так и застыл.

Лицо Павлуни было таким же бледным и перекошенным, как и вчера вечером. Глаза блестели нездоровым блеском и не отрывались от какой-то точки в проливе. Стас посмотрел в пролив, но ничего, кроме прижатого к воде густого тумана там не было.

- Ты что? - хотел спросить он и вдруг увидел плывущий на облаке тумана черный крест. Раскачиваясь из стороны в сторону, он медленно приближался к берегу.

Стас невольно огляделся по сторонам, но на соседних судах было безлюдно. Он еще раз взглянул на Павлуню.

Лицо Павлуни перекосилось гримасой ужаса. Порт замер. Стасу показалось, что даже чайки, увидев приближающийся крест, смолкли. Даже волны угомонились и перестали греметь кранцами. В ушах появился звон. Он нарастал с каждой секундой, и казалось еще немного - и он разорвет перепонки.

Вертикальная стойка креста постепенно вытянулась вниз и уперлась в ледяную глыбу. Глыба медленно росла, расширялась и неожиданно оборвалась с двух сторон крутыми бортами. Из тумана выплыл обледенелый сейнер. Он так глубоко осел, что казалось, вот-вот кивнет бесформенным носом и уйдет под воду.

Бледное лицо Павлуни передернула судорога. Он глубоко вздохнул и дрожащей рукой вытащил пачку "Беломора". Не глядя на Стаса, протянул папиросы ему и лишь потом закурил.

- Немец, - проговорил он охрипшим от волнения голосом.

"Немцами" рыбаки называли тяжелые, еще довоенной постройки рыболовные сейнеры, которые были собраны в Германии. Их еще много бороздило Тихий океан и Охотское море. Из-за своей тяжести они плохо отыгрывались на волне и шли как бы сквозь нее. Это уменьшало качку, но стоило перегрузить палубу, как судно моментально опрокидывалось. Каждую зимнюю путину в море оставался "немец". Рыбаки не без тревоги шутили: "Пока не уйдут все - не спишут". Но шутка была сквозь зубы. Каждый "немец" нес на себе шестнадцать человеческих душ.

- Немец, - облегченно вздохнул Стас. - Идет под жвак, - намекнул на богатый улов, но думал о другом. Из головы не выходил крест. Сколько раз смотрел он на мачты судов, но ни разу не думал об их сходстве с крестами. И только сейчас он понял, какой глубокий смысл кроется в этом.

Стас украдкой взглянул на Павлуню и не ошибся. Павлуня тоже не отводил взгляда от мачты.

- Может, домой поедешь? - осторожно спросил Стас. - Погуляли и хватит…

- Не-е, - решительно отказался Павлуня. - Уж лучше здесь… Чем дома от водки. - Он нервно улыбнулся и кивнул на мачту. - Вон, видишь, и крест уже есть.

Шутка не удалась. Оба молчали и смотрели, как "немец" шел на швартовку. Как забегали вздремнувшие во время перехода рыбаки. Как огромная ложка каплера стала нырять в трюм и выбрасывать на палубу еще живую рыбу.

Протяжно заскрипели транспортеры рыбцеха. Ежась от холода и сырости, засуетились одетые в клеенчатые костюмы и рыбацкие сапоги рыбообработчицы.

Порт наполнился грубыми мужскими и простуженными женскими голосами. В них не было радости. Не слышалась веселая шутка или смех. В голосах звучали усталость и безразличие.

Рыбаки спешили сдать рыбу и хотя бы на пару часов забежать домой.

Женщины наоборот не спешили. Они знали, что эта рыба обеспечит им целую смену ледяного душа, обмороженные пальцы, нудную работу на примитивных дисках-ножах и долгое-долгое ожидание ее конца. Потом они придут в грязное общежитие, выпьют спирта и будут веселиться, как будто эта смена была последней.

Стас молча налил в стакан и протянул Павлуне.

- За их удачу? - кивнул он на "немца". Павлуня молча опрокинул стакан и только потом ответил:

- Что толку. Сдадут рыбу и снова в пекло.

- Тогда за тебя. За твой прославленный камбуз!

Павлуня промолчал, но Стас заметил, что ему приятно. Лицо Павлуни разгладилось, напряжение в глазах исчезло. Склонив голову на плечо Стаса, он умиротворенно смотрел на суету глупышей, виражи чаек и всплески нерп. Светало.

"Немец" уже сдал рыбу и перешел к запасному причалу. Матросы торопливо сбрасывали в воду сколотый лед, приводили в порядок палубу, а некоторые уже сходили по трапу и спешили домой.

На причале их поджидали продрогшие женщины, дети и даже собаки.

Павлуня взглянул на часы и неохотно поднялся.

- Пора, - устало сказал он. - Надо квас подогреть, тесто поставить. Говорят, мой квас лечит похмелье! Да ни черта он не лечит! Подливаю спирт, вот и весь секрет. Если что, запомни! - лукаво подмигнул он Стасу и ушел.

В этот же день "Уола" завершила ремонт и, к удивлению механиков соседних судов ушла в море.

Сейнер Стаса получил необходимую деталь только через неделю. За это время "Уола" дважды загружалась под якоря и сдавала рыбу. Оба раза Стас находился в городе и с Павлуней не встретился. Первый раз ему сообщили, что пришло письмо. Второй раз он ходил с ним к Вере. По пути завернул к дому Хромого, но в нем уже никто не жил. Из трубы не валил обычный в это время дым. Кирпичи покрылись блестящим инеем. На самой верхушке образовалась шапка из снега.

Подойдя ближе, Стас увидел заколоченные досками окна и двери. В дощатой стене, где находился угольный сарай, было выломано несколько досок. Тут же стояли сани с привязанным к ним коробом. В него был загружен уголь.

Из-за угла вынырнул низенький старичок в изодранной меховой шапке. Увидев Стаса, он виновато покосился на сани и, словно оправдываясь, пролепетал:

- Что добру пропадать? Кабы он Хромому был нужон, так и взял бы с собой на материк. А новые хозяева еще когда будут! Раньше весны и не жди! - Говоря "нужон", старик делал ударение на последнем слоге, и это придавало словам оправдательную интонацию. И в самом-то деле, раз не "нужон", так и брать можно. Но Стаса это не интрересовало. Его больше заботило то, что ещё пару месяцев назад никуда не собиравшийся уезжать Хромой, вдруг взял и уехал. С этой недоброй мыслью он и пришел к Вере.

Прочитав умышленно просторное, с описанием природы и погодных явлений письмо Юры, где он как бы, между прочим, сообщал, что высылать копченый балык - дело глупое, потому что у работников почты есть нюх, и они не пропустят его мимо своего стола, Вера задумалась. Но после рассказа Стаса об отъезде соседа Андрея Николаевича, она нервно заходила по комнате и даже закурила.

- Я думаю, что все это не случайно, - сказала она взволнованно. - И тебе ехать тоже опасно. Ты долго жил у Андрея Николаевича. За тобой могут следить.

- Да я и сам сейчас не могу, - виновато сказал Стас. - Путина в разгаре… Ребята… Я же не брошу их так…

- Да, да, ты прав, - согласилась Вера. - Сейчас нельзя. Надо выждать.

Затем она рассказала о встрече с Павлуней, и даже позавидовала тому, что у Стаса есть такой верный друг. Потом, вдруг, решила, что Павлуню надо обязательно познакомить с хорошенькой девушкой.

- Мужская дружба, - мягко сказала она, - это не совсем то, в чем нуждается он сейчас.

- Так, где ж ее, хорошую взять? - растерянно спросил Стас.

Вера понимающе улыбнулась.

Уже на пороге она как бы нечаянно прижалась к нему и тихо сказала:

- Хоть ты себя береги!

На следующий день судно Стаса закончило ремонт и ушло в море. Начиналась тяжелая и опасная зимняя путина.

"Уола"

Истерзанные в штормах сейнеры еле дотягивали до берега. По угрюмым лицам рыбаков было видно, что рыбы нет. Остановился рыбзавод. Посыпались угрожающие телеграммы из министерства. В порту все чаще появлялось начальство. Издавались распоряжения, объявлялись выговоры. Но рыбы не было. Она словно мстила рыбакам за высокие уловы прошлого года. Едва услышав натруженный рокот судов, она разбивалась на мелкие косяки и на большой скорости уходила под ледовые поля.

Сейнеры натыкались на льдины и, содрогаясь всем корпусом, пробивались к заполненным шугой полыньям. Разогнав шугу, делали небольшой пятачок чистой воды и бросали трал. В ход шли ледовые стопоры. По бортам становились рыбаки с баграми. Ревел перегруженный двигатель… Но трал приходил пустым.

Сейнеры все чаще попадали в ледовые ловушки. "Не до жиру, быть бы живу", - нервно шутили по рации капитаны и искали лазейку среди ледяных громадин, окружающих судно. Эфир замолкал. Флот следил за товарищем, попавшим в беду. "Плохая видимость!" - выкрикивал идущий на помощь "Спасатель".

- Освети ракетой! Дай три гудка!.. Есть! Вижу! Терпи!

Сейнер вырывался из ловушки и, как сорвавшийся с цепи радостный пес, спешил к чистой воде. Но тут его поджидали свирепые волны и ослепляющие залпы пурги.

Капитаны перечеркнули все запреты и инструкции. Они бросали хрупкие суденышки в самое пекло. Захлебываясь от бегущих через палубу волн, сейнеры упрямо тащили тралы.

Волн рыбаки не боялись. Куда страшней была белая смерть обледенения. Она подкрадывалась незаметно. Сначала едва видимой тонкой корочкой льда, потом превращалась в панцирь и, наконец, надводная часть судна становилась тяжелее подводной. Оно опрокидывалось. Даже находящиеся на палубе рыбаки не всегда успевали выпрыгнуть за борт. Но и это не спасало. Людей разбрасывали свирепые волны, уносили течения, сковывала судорогой ледяная вода.

За обледенением следили день и ночь. Назначалась специальная вахта. Рыбаки беспрерывно скалывали нарастающий лед, засыпали палубу крупной солью, обдавали механизмы паром. Обледенение отступало. Но судно попадало на рыбу, и все силы переключались на трал. Лица рыбаков загорались азартом. "Рыба" Вот для чего они здесь! И они ее возьмут! Чего бы это им не стоило!" Все остальное уходило на второй план. Первым поплатился сахалинский сейнер. Из шестнадцати рыбаков спаслось только пять. За ним ушел приморский траулер. Но и это не отрезвляло. Каждая команда спешила загрузить трюмы, чтоб повидаться с берегом. Но он голодал и, едва выгрузив рыбу, отправлял рыбаков обратно в море. И снова аврал, и так бесконечно. Каждый верил, что море возьмет не его, а оно не выбирало.

Неожиданно пурга стихла, и море уснуло. Еще вчера ревущая масса свирепых волн успокоилась и превратилась в белый, налипающий на корпус судна кисель. Ударили морозы. По воде пополз густой туман.

Загруженная по самые якоря "Уола" медленно пробивалась в порт. Она прошла горловину пролива и взяла курс на рубиновые огни створ. Туман рассеялся. Прямо по курсу сверкали обледеневшие бараки, на крышах засыпанных снегом домов дымились трубы, слышался лай собак и властный голос портового динамика. На измученных, заросших щетиной лицах рыбаков появились первые улыбки. Команда разделилась надвое. Одни продолжали скалывать лед, другие поднимали на палубу рыбу. Каждый хотел поскорее сдать ее на комбинат и хотя бы на минутку сбегать домой.

Павлуня суетился на камбузе. Волнуясь, он поглядывал в иллюминатор и хмурился. Ему не хотелось отпускать команду на берег голодной, а большая кастрюля с борщом как назло не закипала.

- Чтоб тебя! - ругал он маломощную плиту и грозился списать ее на берег. Он давно уже приметил на портовом складе новую, и даже распил с завскладом бутылку. Осталось только дождаться захода судна на ремонт и произвести замену.

Капитан запросил диспетчерскую и, устало, облокотившись на рацию, ожидал указаний.

На рыбзаводе заиграли тревогу. Одетые в клеенчатые оранжевые костюмы обработчицы сонно разбрелись по рабочим местам. Застучал обледеневший транспортер.

На причале, переминаясь с ноги на ногу, заволновалась группа встречающих. Радостно вспыхнули истосковавшиеся глаза жен рыбаков. Мальчишки посрывали с себя шапки и замахали отцам. На них с завистью смотрели ребята, чьи отцы еще находились в море. Из толпы выскочила чья-то собака и, радостно лая понеслась по пристани. Подбежав к самому краю, она нетерпеливо взвизгнула и вытянула морду в сторону сейнера. С бака судна замахал заросший бородой человек. Он был еще так далеко, что невозможно было разглядеть лицо. Но собака сделала стойку и завыла. Затем громко и как бы обиженно залаяла.

"Уола" подала гудки и, положив лево на борт, взяла курс на "ворота".

Неожиданно с пролива налетел сильный шквал ветра. По воде пробежала черная рябь и, уткнувшись в берег, закружила снег.

"Уола" исчезла.

Люди на причале оцепенели. Дети застыли с поднятыми шапками. Лица женщин вытянулись и побледнели. Взгляды растерянно шарили по воде, где только что было судно. Неожиданно вода расступилась и вытолкнула обросшую ракушками тушу с похожим на плавник килем.

Крик ужаса сорвался с причала и заставил задрожать воздух. Захлопали крыльями перепуганные глупыши. Сотни чаек заслонили небо. Стоявший на краю пристани пес жалобно взвизгнул и прыгнул в воду.

Завыли сирены буксиров. Они стремительно неслись к месту трагедии. Стоявшие в порту сейнеры один за другим рубили концы и покидали пристань. Разматывая троса, завыли траловые лебедки, загудели брашпили, выводились за борта стрелы. Опережая всех к "Уоле" шел "Водолаз". На его палубе стояли готовые к погружению спасатели.

Вокруг Уолы" барахтались рыбаки. Самые проворные взобрались на днище и с помощью связанных между собой свитеров и рубашек вытаскивали из воды товарищей. Те, взобравшись, тут же сбрасывали с себя одежду и вязали из нее спасательные концы. Со стороны казалось, что идет обыкновенная повседневная работа. На сосредоточенных лицах не было испуга. Один из рыбаков даже пошутил:

- Жадность фраера сгубила.

- Не дрейфи, Лунь! - захлебываясь соленой водой, выкрикнул из воды другой, - никуда наша рыба не денется. Перевернем корыто и сдадим всю до грамма!

Через несколько минут к "Уоле" подошли сейнеры и, прижавшись к ней с двух сторон своими бортами, тут же опутали её тросами. Подоспевшие сварщики вырезали в районе машинного отделения люк. Он захрипел и зашипел как живое существо, но тут же показалась голова машиниста. За ним вылез ошпаренный механик.

- Как банька? - пошутил улыбающийся бородач, подавая руку механику.

- Рулить надо лучше, мать твою! Вечно вас в кювет заносит, - сердито ответил тот. - Все целы? - спросил он взволнованно.

- С вами - все, - улыбка сошла с лица бородатого и он, уж в который раз внимательно осмотрел палубы окружающих "Уолу" судов.

- Чайку бы сейчас, да покруче, - мечтательно произнес машинист.

- Что чай! - подхватил бородач. - Щас спиртику хапнем! - но тут же он посерьезнел и еще раз пробежал взглядом по лицам ребят.

- А где Павлуня? дрогнувшим от волнения голосом спросил он. - Эй! - закричал он громко, чтоб услышали все. - Кто видел Павлуню?

- Вроде на камбузе был, - неуверенно предположил кто-то из рыбаков.

- Какой к черту камбуз?! - лицо бородача побагровело. - Здесь не видели?

На "Водолазе" и других, окруживших "Уолу" судах Павлуни не было.

В район камбуза срочно погрузился водолаз.

- Ну?! - в один голос закричали рыбаки, когда он вынырнул.

Водолаз молчал. Широко раскрытые глаза, не мигая, смотрели в воду.

- Ну?! - затряс его бородач.

- Готов ваш Павлуня, - еле выдавил из себя водолаз.

И только тут ребята заметили седую змейку на его голове. Казалось, что кто-то неосторожно провел кисточкой с серебристой краской по черным как смоль его волосам.

- Достать сможешь? - хрипло спросил бородач.

- Не-е, - протянул водолаз, - дверь заклинило… Только сваркой…

Через несколько дней, когда изрезанная сварщиками "Уола" была отбуксирована на корабельное кладбище рыбаки узнали страшную правду…

… Судно накренилось на правый борт. Кастрюля поползла к краю плиты и, упершись в ограждение, плюхнула на палубу борщ. Плита зашипела. Камбуз наполнился паром. Павлуня подхватил кастрюлю и, ожидая выправления крена, держал ее на руках. Крен усилился еще больше.

- Да что вы там, совсем спятили! - крикнул он в сторону рубки, и в то же время палуба выскользнула из-под ног. Лицо обожгла острая боль. Послышался звон падающей посуды. Глаза ослепила яркая вспышка, и камбуз погрузился во мрак. Из-за двери, ведущей в кают-компанию послышался режущий уши свист и шум бурлящей воды. Павлуня попытался встать, но тут же был сбит с ног ворвавшимся из кают-компании потоком воды. Его сильно ударило о дверь, выходившую на палубу. Он судорожно вцепился в ручку и попытался открыть ее. Но она не поддавалась. Из щелей хлестали тонкие холодные струйки. Павлуня заглянул в иллюминатор и все понял. За ним была темно-зеленая толща воды и несущиеся вверх пузырьки воздуха.

- Тонем, - подумал он с обидой. В воображении промелькнула только что увиденная картина приближающегося порта. - Под самым носом! - подумал он в отчаянии. - Надо открыть жалюзи вмонтированного в дверь аварийного люка и вынырнуть через него! - мелькнула в голове спасительная мысль. Но жалюзи не открывались. И тут он вспомнил, как выйдя из ремонта обнаружил на наружной части двери прихваченный сваркой металлический лист.

Вода прибывала с неимоверной быстротой. "Еще немного и она прижмет меня к оказавшейся над головой палубе", - подумал Павлуня и, цепляясь израненными руками за выступы переборки стал пробираться к двери, ведущей в кают-компанию. Он уже увидел полузатопленное помещение, но тут же попал в ревущий поток и был отброшен к переборке. Голову пронзила острая боль. В глазах потемнело. Глотая соленую ледяную воду, он еле выкарабкался к воздушной подушке. Глаза затягивала туманная пелена. С виска сочилась горячая струйка. Павлуня хотел вытереть стекающую на лицо кровь, но вместо обычной гладкости кожи почувствовал вздутые пузыри и бугры. Острая обжигающая боль заглушила сознание. Павлуня опустил голову в холодную воду и почувствовал облегчение.

- Это что, конец? - подумал он и удивился. Сколько раз он задумывался об этом, пытался угадать, что чувствует человек, прощаясь с жизнью. И вот он сам… "Так вот он какой" - подумал Павлуня без страха. Ему уже не хотелось поднимать отяжелевшую голову. Не хотелось бороться за жизнь. Сознание окутывалось приятным, расслабляющим туманом. Из него медленно выплывали яркие картины детства. Он увидел себя бегающим по усыпанному цветами лугу. Ощутил под ногами мягкую душистую траву. Услышал жужжание пчел. Почувствовал ласковое прикосновение матери. Запах ее тела. Увидел ее добрую и, как всегда, виноватую улыбку. Мать гладила его ноющую от боли голову горячей ладонью и что-то приговаривала. Боль уходила. Павлуня не хотел думать, что это вовсе не ладонь матери, а горячая струйка крови. Он не хотел думать ни о чем, кроме покоя. И этот Великий Покой окутывал измученное тело, давал ему легкость и погружал в сладкую дрему. Пальцы рук разжались. Тело медленно погрузилось в воду. Павлуня увидел летящие куда-то блестящие пузырьки. Они превращались в яркие звездочки и уносились в просторный космос. И он превратился в одну из них и тоже полетел. Он свободно парил над голубой планетой и поражался ее красоте. Легкая грусть прощания тронула душу. Яркая вспышка ослепила сознание и душа растворилась в пространстве.

Прильнувший к иллюминатору водолаз увидел изуродованное лицо. Из головы сочилась темная струйка крови. Губы Павлуни вытянулись в детской счастливой улыбке. Водолазу показалось, что Павлуня еще жив. Он постучал в иллюминатор. Веки Павлуни дрогнули, но не раскрылись. Лицо застыло в блаженном покое.

Крест

Хоронили Павлуню, как и всех рыбаков, без особых почестей. Снесли гроб на кладбище и устроили в столовой-ресторане поминки. Собрались на них рыбаки "Уолы" и стоящих на ремонте судов.

Говорили мало. В основном вспоминали тех, кто погиб раньше, сетовали на дряхлость флота, ругали умников, срезавших цены на рыбу. Некоторые подвыпившие рыбаки уверяли товарищей, что это их последний рейс, что уедут они на материк и пристроятся где-нибудь сторожами. Но и этот разговор не приносил облегчения, потому что все знали: закончат ремонт, и никакая сила не удержит их на берегу. Все понимали, что кроме денег нужна и свобода. Трудная, по-мужски жестокая, облитая кровью и потом, и все же свобода. Только в море каждый из них мог почувствовать себя личностью, только там он мог доказать это другим.

Рыбаки подходили к Стасу и понимающе хлопали по плечу:

- Крепись, - говорили одни.

- Такая у нас работа, - успокаивали другие. - Все мы там будем, - вздыхали третьи.

Наконец разошлись все. Подвыпившая, с напускной грустью официантка складывала на тележку тарелки и с грохотом катила ее в посудомойку. Там она чувствовала себя раскованно, говорила громко, допивала с толстой распаренной посудомойщицей остатки спиртного и, черпая рукой из тарелки, закусывала. Затем они с наслаждением "перемывали кости" одной из общих знакомых и зло хохотали.

Услышав смех, Стас недоуменно смотрел в сторону посудомойки, и ему начинало казаться, что затея с поминками чья-то неудачная шутка. Что вот-вот на пороге появится Павлуня и они, как всегда, поговорят о юге. Вспомнят Юру и Таню, поругают власть. Павлуня будет долго и неумело говорить о красоте Нади, а Стас назло ему станет вспоминать Камни и прекрасных "русалок". И только тогда, когда Павлуня набычится и раздует от возмущения щеки, Стас засмеется и скажет, что он пошутил. Так было всегда, и Стасу казалось, что так будет и сегодня. Он даже почувствовал приближающиеся шаги и, подняв голову, взволнованно посмотрел на входную дверь. Она распахнулась. В темном проеме застыла человеческая тень.

- Павлуня! - чуть не выкрикнул Стас, но сдержался и только приподнялся со стула и пристально посмотрел в проем.

Тень шевельнулась и двинулась в зал. Тусклый свет ламп осветил шубку из искусственного меха и рыжую лисью шапку.

- Вера? - удивленно прошептал он и опустился на стул.

Она внимательно посмотрела на Стаса, обвела взглядом опустевший прокуренный зал и, не снимая шубу села за стол. Ее лицо не выражало скорби и обычной в таких случаях жалости. Напротив, оно было уверенным и спокойным. Она налила полстакана разведенного соком спирта.

- Помянем, - сказала тоном, не терпящим возражений, и мягче добавила: - Павлика, Сашу и всех славных ребят.

Стас молча налил в свой стакан и тоже выпил. Появление Веры было приятно, но он ждал Павлуню, ему не хотелось верить, что того уже нет. Он вновь покосился на дверь, но там было пусто.

- И все! - твердо сказала Вера. - Что ушло - не вернешь! Жизнь идет дальше…

- Не вернешь, - согласился Стас. Ему стало стыдно за свою слабость. Тем более перед ней, потерявшей год назад не менее близкого человека. "Жизнь идет дальше", - мысленно повторил он слова Веры, и ему стало легче. Он украдкой взглянул на ее покрасневшие щеки, заблестевшие глаза и почувствовал запах снега, моря и чуть-чуть медицины. На плечах ее шубки еще таяли крупные снежинки. С брошенной на соседний стул шапки стекали тоненькие струйки воды. На полу образовалась небольшая лужица.

- Пошли? - решительно сказала Вера.

- Куда? - удивился он и почувствовал, как сильно забилось сердце.

- Домой. Куда еще? - уверенно сказала она, как будто говорила ему это каждый вечер.

- Домой? - растерянно спросил он, но уже искал глазами куртку и шапку.

Вера еще раз взглянула ему в глаза и, не говоря ни слова, пошла к выходу. Только у порога она остановилась и наигранно развязным тоном сказала:

- Прихвати бутылку! Сегодня нам можно!

На улице Вера неожиданно стала робкой. Она останавливалась, испытующе смотрела Стасу в глаза. Иной раз ее взгляд пугался и начинал метаться по его лицу. В это время она судорожно сжимала его сильную руку и ускоряла шаг.

В какой-то миг Стасу показалось, что он ее неправильно понял. Что сказанное Верой "домой" для него означает "в порт - на сейнер" и не более. Стас остановился и растерянно посмотрел в сторону порта.

Сквозь медленно падающий снег проглядывали черные контуры судов. Береговой прожектор выхватывал из темноты согнутую шею подъемного крана и мостик диспетчерской. На Сигнальной сопке горели рубиновые огни створ. С пролива потянут пропахший йодом ветер. Снежинки полетели быстрей и стали кружиться.

Из снежной завесы послышался лай, потом хруст приближающихся шагов и вдруг в окружении стаи собак появилось похожее на человека, заросшее седой щетиной чудовище в изодранной фуфайке и ватной шапке-ушанке. В руках у него был прозрачный ледяной куб.

- О, Господи! - испуганно вскрикнула Вера. - Степаша! Ну, ты нас и напугал!

Чудовище остановилось. Подозрительно посмотрело на Стаса и вдруг совсем по-детски рассмеялось.

- Ве-а-а! Ве-а-а! - замычало оно ласково. Положило на снег ледяной куб и, подойдя к девушке, стало осторожно гладить рукой ее шубку. Собаки тоже окружили Веру и, подражая хозяину, стали радостно взвизгивать и дружелюбно вилять хвостами.

- Иди, Степаша! Иди! - словно обращаясь к ребенку, ласково сказала она. - У нас горе… В другой раз…

- Го-е-е, - протянул Степаша печально, подхватил свой ледяной куб и побежал на сопку. - Го-е-е! Го-е-е! - доносилось из снежной завесы с каждым разом все более трагическим голосом, пока и вовсе не стало напоминать рев дикого зверя.

- Куда это он лед носит? - придя в себя, спросил Стас.

- На вершину сопки, - ответила Вера. - Мужики на реке эти кубы для ледников выпиливают, а он ворует и на сопку носит.

- Зачем? - удивился Стас.

- Говорят, что строит там что-то, наверное, дом для собак, - пошутила она, но шутка повисла в воздухе. Стас вспомнил, как однажды Павлуня носил Степаше горячие пирожки и вернулся на судно совершенно расстроенный.

- Ты представляешь! - возмущался он, - я ему пирожки с мясом! Только что из духовки! Думаю: "Пусть порадуется". А он - собакам!.. Представляешь! Себе один взял, а остальные собакам! - жаловался Павлуня.

- Ты что? - насторожилась Вера, увидев перемену в лице Стаса.

- Да так, - угрюмо ответил он, - Павлуню вспомнил. Они в чем-то похожи…

- Забудь! - решительно сказала она и, обдав его лицо жарким дыханием, прикоснулась влажными губами к щеке. - Пошли…

- Куда? - робко спросил Стас.

- Ко мне, - тихо ответила она, - куда же еще…

На следующий день Стас проснулся один. Было уже светло. За окном скрипели полозья саней и резвились дети. Хрустели шаги редких прохожих. Дом затрясся от проходившего мимо вездехода.

Стас с наслаждением обвел взглядом уютную чистую комнату и хотел окликнуть Веру, но увидел на столе записку. "На работе", - подумал он и потянулся к исписанному ровным почерком листку. Первые же слова заставили его вскочить с кровати и начать поспешно одеваться. Уже застегивая рубашку, он дочитывал последние строки и с болью повторял:

- Зачем же ты так!..

Вера писала:

"Стас. Извини. Я была счастлива! Спасибо! Но это была ночь, а сейчас утро. Я должна уехать. В семь часов уходит буксир. Прости, что не сказала вчера. Куда еду - ты знаешь. Крепко целую. Твоя Вера и, надеюсь - любовь".

Стас взглянул на часы. Стрелки показывали девять. Он накинул куртку и побежал в порт.

- Спать меньше надо! - ответил диспетчер, когда Стас спросил его о буксире. - Два часа мурыжили. Только сейчас отчалил… - диспетчер недовольно кивнул в порт. Стас выбежал на мостик и увидел уходящий буксир. На корме стояла девушка в знакомой шубке и лисьей шапке.

С причала махали провожающие, но девушка не отвечала.

Стас умоляюще взглянул на диспетчера.

- Скажи, что я здесь!

Диспетчер ухмыльнулся и нырнул в рубку. Порт оглушил хрипящий голос динамика.

- Да здесь он! Смотри на мостик!

Стас с волнением следил за Верой. Она медленно повернулась лицом к диспетчерской и вдруг запрыгала, как маленькая девочка и замахала руками. Голоса не было слышно, но Стас знал, что она выкрикивает его имя.

- Нет, ты только посмотри, что он сотворил! - раздался сзади удивленный голос диспетчера.

Стас оглянулся и увидел, что тот смотрит в бинокль, но не на уходящий буксир, а на вершину Сигнальной сопки.

- Вот стервец, - продолжал восхищаться диспетчер, - смотри, что удумал! И как он его слепил? Небось, на морозе водой склеил.

- Ты о чем? - не столько интересуясь предметом восхищения диспетчера, сколько его биноклем, спросил Стас.

- Да ты сам посмотри! - сказал тот и протянул Стасу бинокль. Вон, на самой вершине сопки! А говорят: "Умом тронулся"!

Стас взял бинокль и скорее ради уважения навел его на вершину сопки. То, что он увидел там, было похоже на чудо. Он даже забыл на время об уходящем буксире.

На самой вершине сопки стоял огромный ледяной крест. Яркие лучи солнца просвечивали его насквозь, но казалось, что это он сам светится изнутри. Теперь сопка была уже не созданным природой взлетающим в небо конусом, а превратилась в белый, увенчанный светящимся крестом купол огромного храма. Казалось, что сам храм находится под водой Великого Тихого океана и видна только его вершина.

Стас опустил бинокль к подножию креста и увидел там сидящего не снегу Степашу. Тот сорвал с себя шапку и радостно размахивал ею вслед уходящему буксиру. Вокруг Степаши резвились такие же счастливые собаки. Они запрыгивали ему на колени и норовили лизнуть лицо.

Стас перевел бинокль на корму буксира и вновь увидел Веру. Теперь она была так близко, что он разглядел ее грустный взгляд. Она тоже смотрела на сопку. По щекам скатывались слезы, но она их не смахивала. Неожиданно Вера повернулась лицом к диспетчерской. Стасу показалось, что она смотрит ему прямо в глаза, как будто хочет спросить его о чем-то важном.

Он догадывался о чем, и искренне верил, что наступит время, когда они будут вместе.

На следующий день его арестовали.