Вербованные

Дорога к Тихому океану длилась целую вечность. Многие из вербованных уже забыли куда и зачем они едут. В вагоне все чаще раздавался пьяный смех, звучали мат и пошлые анекдоты. Людям казалось, что мир для них больше не существует, как не существуют мораль, стыд и даже брезгливость. Они вели себя развязно, как привыкли делать это в кругу своих близких. Среди парней возникали драки, которые на следующий день превращались в горячие разборки и очередную пьянку. Женщины отбросили всякое притворство и вели себя естественно и деловито. Разговоры, с чего бы они ни начинались, заканчивались гаданиями о будущей работе, о заработках и условиях жизни на островах. Все понимали, что везут их не на курорт и, предчувствуя каторжный труд, расслаблялись, кто как мог.

После вынужденного месячного пребывания во Владивостоке в ожидании попутного судна взятые в дорогу припасы закончились, пьянки и драки прекратились. Лица осунулись, в глазах все чаще отражалась тоска, у многих началась депрессия. Люди внимательней стали относиться друг к другу. Делились крохами, которые удавалось собрать, подрабатывая у скупых завскладов местных товарных станций и щедрых завмагов. Весь табор размежевался на отдельные семьи, где женщины приняли на себя заботу о мужчинах, а те добывали продукты питания.

Стасу и Павлуне было легче, чем другим. Они не нуждались в деньгах и знали, что на острове их ждет Юрин товарищ, что работать они будут на флоте и хорошо зарабатывать.

Стас расспрашивал случайно подвернувшихся моряков о работе на рыболовных судах, но они по трезвому больше говорили о береге и лишь за столом поднимали первый тост "За тех, кто в море!" С этим же тостом наполняли последний бокал. В начале застолья это напоминало браваду. В конце окрашивалось черной краской не наигранной скорби.

"Ну и что, - думал Стас, - что с того, что они в море? Стоит ли так сокрушаться?" Но один из подвыпивших рыбаков объяснил:

- Ты знаешь, что означают на карте кресты?

- Какие еще кресты? - удивился Стас. - Разве они там есть?

- Обязательно! - ответил рыбак. Почти возле каждого пролива и другого сложного для плаванья места.

- Наверное, - осенило Стаса, - это сигнал об опасности.

- Не-е совсем, - поучительно сказал рыбак, - это указатель затонувшего судна. Как на кладбище: утонул - крест! Еще утонул - еще крест! Я утону, - он взглянул на Стаса мутными от спиртного глазами и нехорошо улыбнулся, - ты утонешь - тоже крест! Понял?

- Понял, - хмуро согласился Стас. Романтика, которая захлестывала его живое воображение, стала тускнеть. Он понял, за кого пьют рыбаки, и то, что за это пьют все, заставляло серьезно задуматься.

Трое суток теплоход кружил около островов, но войти в пролив не решался. Тихий океан встал на дыбы и не желал впускать в охраняемые им владения пришельцев. Многие из них уже не раз прокляли свою судьбу и день, когда подписали злополучный договор. В каютах стоял спертый зловонный запах изрыгаемой пищи, морской воды и табачного дыма. Скрипели переборки, ревел одуревший от натуги двигатель, оглушали мощные удары волн. Судно кренилось с одного борта на другой, проваливалось в бездонные ямы и, когда казалось, что оно уже не выберется, палуба медленно подымалась вверх.

Стас не мог даже представить себе, что бывает такой сильный шторм. Он восхищенно следил за матросами, которые не только ходили, почти не держась за переборки и леера, но и выполняли обычную работу. Напротив, они еще больше шутили и, казалось, опьянели от шторма. Один из них, выслушав восхищение Стаса, сунул ему вяленую рыбу и посоветовал:

- Больше ешь. Больше двигайся и меньше думай о шторме. Старайся отвлечь себя полезным делом.

- А как же качка? - удивился Стас. - Невозможно же стоять на ногах.

- Это ерунда! - улыбнулся матрос. - К такой качке привыкнуть можно! То ли дело на сейнере, - он с уважением произнес слово "сейнер". - Здесь хоть за шиворот не льет. А там… - лицо матроса стало серьезным, - там, брат, только держись! Зевнул - и за борт. Ищи потом. Да еще при таком-то шторме.

- Они что, и в такую погоду в море, - удивился Стас.

- Это брат, как придется. А если кишка тонка, лучше не пробовать. "Да уж попробуем!" - вопреки страху подумал Стас и напросился в помощники. На третий день океан сжалился и впустил пассажирский лайнер в узкую горловину пролива.

Правый берег выглядел зловеще. Огромные торчащие из воды клыки скал вспарывали брюхо волн и те, изрыгая пену, неслись на каменистый берег. Некоторые рифы выступали далеко в пролив и поджидали зазевавшееся судно там.

Левый берег был более пологим и изгибался в дугу. Конец ее выходил почти на половину ширины пролива и заканчивался сверкающей от снега сопкой. На снегу отчетливо были видны два удаленных друг от друга по вертикали красных щита с белыми полосами. Над каждым из них вспыхивал рубиновый фонарь.

- Створы, - объяснил Стасу матрос, - по ним судно ориентируется, когда заходит в пролив.

Обогнув сопку, судно оказалось в тихой гавани. Перед ним показались первые рыболовные сейнеры. Некоторые из них стояли на якоре. Другие обходили сигнальные буи и ныряли в ворота маленького порта. Из-за портового мола виднелись мачты других судов. Вдоль берега вытянулось несколько причалов. За ними угадывались заваленные снегом дома и бараки. В сторону порта полз вездеход. На одном из причалов скопились люди. К нему спешил буксир, который тащил похожую на огромную банку из-под шпротов металлическую посудину. Как только она причалила, люди подхватили свои пожитки и полезли на палубу. На буксире взвизгнула сирена, и он потащил посудину к прибывшему теплоходу.

- Приехали! - торжественно объявил сопровождающий вербованных человек, с усмешкой поглядывая на их позеленевшие от долгого плавания лица. - Это и есть город Северо-Курильск!

- Где город? - взволнованно спросил Павлуня.

- Разуй очи! - усмехнулся сопровождающий.

- Во-он! - он указал на торчащие из снега похожие на деревянные нужники будки. Они рассыпались по низине и поднимались на сопки. Мимо них вытянулись длинные ряды столбов, связанных между собой тросами.

- Это и есть город. Правда, видны только лазы, через которые попадают в дом, а сами дома под снегом, но это ничего не меняет, - объяснил сопровождающий.

Павлуня недоверчиво взглянул на него:

- Так что, эти сортиры на крышах стоят?

- На крышах, - согласился сопровождающий и громко обратился к остальным: - Сейчас подойдет плашкоут! На трап выходить только по моей команде! Пусть сначала поднимутся отъезжающие, а потом сойдем мы! На берегу не расходиться! Вас разделят на две группы. Женщин определят в "Пентагон". Мужчин - в бараки на Сигнальной сопке.

- Что за "Пентагон" - раздалось несколько женских голосов.

- Во-он, видите, - сопровождающий показал рукой на возвышающееся рядом с портом серое двухэтажное здание. - Это и есть "Пентагон" - общежитие женское.

На борт поднялись пассажиры плашкоута. Они молча проходили мимо толпы вербованных и прятались в каюты. В основном это были утомленные, с осунувшимися лицами и темными кругами под глазами женщины. Они изредка поглядывали на вновь прибывших, но эти короткие взгляды не сулили ничего хорошего. В них не было любопытства или удивления, а отражалось одно - сожаление. Некоторые из женщин, ступив на палубу, облегченно вздыхали. Другие бросали затравленные взгляды на берег и, словно боясь, что он заберет их обратно, спешили скрыться в каютах. Одна из отъезжающих с сочувствием проронила:

- Крепитесь, бабоньки. Мы свое отгорбатили. Теперь ваш черед.

- Денег-то заработала? - выкрикнул кто-то из вербованных. Все взгляды с надеждой приковались к уезжающей.

- Тебе оставила! - с обидой ответила та. - Будь они прокляты!

По трапу сходили молча. У некоторых женщин навернулись слезы. Они хотели вернуться, порвать договор и уплыть обратно, добираться домой без денег, без пищи, но только бы не оставаться здесь. Многие вспоминали свои покосившиеся хаты, коммунальные квартиры, таких же, как и они нищих родственников и знакомых. Теперь все это казалось им раем по сравнению с холодным заснеженным островом. Но, сойдя на металлическую обледеневшую палубу плашкоута, они тут же забыли все свои беды и стали отчаянно цепляться руками за колючие троса поручней. Плашкоут, как огромное животное бился о борт теплохода, кренился с борта на борт и подпрыгивал на волнах. Впервые попав на него, человек чувствовал себя всадником на необъезженной лошади. Он постоянно искал равновесие, скользил, падал на колени и хватался за окружающих его, таких же беспомощных людей. Если палуба теплохода показалась вербованным сущим адом, то на плашкоуте об этом некогда было даже подумать.

Буксир взвизгнул и привычно потащил плашкоут к берегу. Вербованные с нетерпением и страхом смотрели на приближающийся порт и с завистью - на залихватского матроса буксира. Он ходил по палубе, нагло рассматривал женщин и даже не думал за что-то держаться или нырять в каюту. Через палубу перекатывались волны. Они доставали почти до колен его высоких рыбацких сапог, но он лишь ухмылялся и покуривал папиросу.

Стас тоже попробовал отпустить поручень, но тут же упал на колено и поморщился от боли. "Ничего, - подумал он с обидой, - не боги горшки обжигают. Придет время…"

У причала столпились местные зеваки. Тут были женщины в оранжевых прорезиненных костюмах, одетых поверх резиновых сапог и ватных фуфаек. В стороне от них стояли бородатые, с суровыми, обветренными лицами рыбаки. И те и другие смотрели на вербованных с нескрываемым любопытством.

Рыбаки почесывали бороды, о чем-то переговаривались и громко смеялись.

Во взглядах женщин было не только любопытство, но и вызов.

- Что, деньгу зашибать пожаловали?! - выкрикнула одна из них.

- Да уж свое не упустим! - ответила вербованная.

- Давай-давай! Смотри лишка не прихвати! - засмеялась рыбообработчица, но тут из толпы вынырнула другая, с худым азиатским лицом и злобными глазами.

- Оп-па! - вскрикнула она театрально. - Это кто ж там такой прыткий? - Она оценивающе посмотрела на вербованную и, ухмыльнувшись добавила: - С такой-то рожей и деньги?! Ха! Ха! Ха! - рассмеялась так злобно, что среди вербованных послышался угрожающий ропот.

- Сусанна! - прикрикнул на азиатку сопровождающий. - Ох, и допрыгаешься ты у меня!

- Не пугай, пуганная! - огрызнулась она, но с переднего плана все же удалилась. - Козел атрофированный! - долетел ее злобный голос уже из толпы.

Остров

Человеком, который по Юриной просьбе должен был им помочь, оказался заросший седой бородой невысокий мужчина в коротком тулупе и лохматой собачьей шапке. С первого взгляда было трудно определить его возраст и род занятий. Звали его Андреем Николаевичем, но рыбаки между собой называли его "диссидентом" и относились к нему с явным уважением. Это проявлялось в добрых приветствиях и почтительном тоне при разговоре.

На вопрос, почему женское общежитие местные жители прозвали "Пентагоном", он ответил:

- Раньше общежитие было в пэобразном бараке. Его-то и окрестили "Пентагоном". Потом женщин переселили в бывшую двухэтажную контору, но название так и осталось. - Затем он глянул на заваленное снегом до второго этажа здание и презрительно добавил: - Да он и впрямь "Пентагон". Разврат, пьянство, драки. Иначе и не назовешь.

Стас оглядел здание более пристально. Оно напоминало брошенную в снег огромную грязную коробку, вокруг которой валялись консервные банки, бутылки, тряпки и прочий мусор. К заляпанным, без единой занавески окнам второго этажа вели утоптанные десятками ног тропинки. И это несмотря на то, что к подъезду первого этажа был прорыт широкий проход.

- Они что, через окна ходят? - спросил Павлуня, видимо, тоже обративший внимание на тропинки. Однако ответ слушать не стал а, подозрительно глядя себе под ноги, затоптался на месте.

Стас тоже почувствовал что-то неладное. Когда он сошел на берег, ему казалось, что земля качается. Андрей Николаевич объяснил, что это привычное явление после долгого пребывания в море. Но сейчас земля не качалась, а ударяла в ступни.

- Землетрясение, - спокойно сказал Андрей Николаевич.

- Землетрясение?! - глаза Павлуни испуганно округлились.

- Да оно тут по пять раз на день! - успокоил Андрей Николаевич.

После этого он объяснил, что натянутые вдоль дорог троса спасают людей от пурги, которая неожиданно может ворваться в город и полностью завалить его снегом. А троса и канаты, свисающие с сопок, приготовлены на случай цунами. Он долго рассказывал, что это такое. Указал на возвышающееся на сопке в Старом городе черное здание японской тюрьмы. Оно оказалось единственным сооружением, не снесенным цунами в пятьдесят втором году.

- Город находится в низине, - объяснял Андрей Николаевич. - С одной стороны Тихий океан, с другой - Охотское море. Где бы ни разыгрался шторм, он непременно заденет город. Ни зимой, ни летом покоя нет.

- А почему летом? - удивился Павлуня.

Андрей Николаевич указал рукой на возвышающееся со стороны Охотского моря огромное плато.

- Еще до войны там находился японский аэродром. Посадочная полоса была покрыта деревянными шпалами. После войны, когда остров стал нашим, островной комендант решил, что шпалы можно использовать как дармовое топливо. Подорвали. Сожгли. Оказалось, японцы не дураки были, когда стелили. Они не только посадочную площадку делали, но и плато укрепляли, чтобы на город с него песок не несло. Теперь шпал нет и, как только подует хороший ветер, на город обрушивается настоящая пыльная буря. Единственное спасение, когда снег выпадет, но тогда начинаются снежные бури. Бывали случаи, когда за одну пургу все одноэтажные дома под снегом оказывались.

- Зачем же вы тут живете? - удивился Павлуня, - или у вас специальность такая?

- Да нет, - после некоторой паузы ответил Андрей Николаевич. - Специальность у меня военная: раньше преподавал в Ленинградском военно-морском училище. Кстати, - оживился он. - Там и Юра вместе с моим сыном Алексеем учились. Когда закончили учебу, их направили на Северный флот. Алексей погиб. Юра ушел в отставку и уехал на юг. Я тоже оставил службу и подался сюда к старому фронтовому другу - капитану сейнера…

Андрей Николаевич вновь сделал паузу, обвел задумчивым взглядом стоявшие в порту сейнеры, словно искал тот, на котором капитанил его друг, затем добавил6

- Был капитаном сейнера. Шесть лет назад его сейнер разбило на скалах. Из шестнадцати человек команды в живых остался только один матрос, да и тот умом тронулся. Нашли его на острове случайно, через два месяца после трагедии. Чем питался, как выживал - никто не знает. О чем ни спроси, ничего не помнит. Был Степан, сейчас окрестили Степашей. Да вы увидите его. Он тут со стаей собак по городу бродит, даже спит и ест с ними. Конечно, вдовы его погибших друзей помогают: кормят, одевают, пытались в семью забрать, но он не хочет - живет с собаками в своем доме.

- Чего ж его в дурдом не отправят? - удивился Павлуня.

Андрей Николаевич остановился, внимательно посмотрел на него, как-то нехорошо улыбнулся и неожиданно спросил:

- А ты бы отправил?

- Я? - растерялся Павлуня. - Так ведь он еще зашибет кого!

- Нет, - успокоил Андрей Николаевич, - он безобидный.

- Ну-у, - неуверенно протянул Павлуня, - если не опасный…

Но Андрей Николаевич перебил:

- Да не в этом дело. Просто для вдов он единственное живое напоминание об их мужьях. Накормят, обогреют… им легче… Тут все немного не так, как везде… Остров…

На вопрос Павлуни, почему местные называют его "диссидентом", Андрей Николаевич отшутился:

- Они все работают, а я на пенсии. Вот и выходит, что "диссидент".

Придерживаясь натянутых между столбов тросов, они долго петляли по снежной равнине, пока не остановились возле одной из разбросанных по ней деревянных будок.

- А вот и мой дом! - вполне серьезно сказал Андрей Николаевич.

- Дом?! - недоверчиво переспросил Павлуня и покосился на неказистую будку.

Хозяин улыбнулся и распахнул дверь.

Ребята с любопытством заглянули внутрь и увидели уходящую вниз лестницу.

Внутри дома было тепло и уютно. В топке печи горел уголь. После маленькой будки на крыше и узкого спуска по лестнице в доме казалось необыкновенно просторно. Даже не верилось, что такая громадина находится под снегом. Но об этом свидетельствовали окна, забитые снаружи крест на крест досками. Сквозь них загадочно проступала синяя толща подплавленного снега. Кое-где от тепла образовались пещеры и свисали замысловатые сосульки. Дом был построен так, что все комнаты окружали печь. Топка выходила в удлиненную кухню. Это помогало поддерживать одинаковую температуру во всех комнатах. В кухне было три двери. Две из них вели в отдельные комнаты. Третья выходила в коридор, который опоясывал весь дом. Из него можно было попасть в дровяной и угольный сараи, кладовку, баню и туалет. Вода поступала в дом из водопроводной трубы. Все это позволяло вести автономный, не зависящий от суровой природы образ жизни.

Андрей Николаевич объяснил, что так устроены все дома местных жителей. Но больше всего ребят удивило не это. Когда Андрей Николаевич гостеприимно распахнул дверь одной из комнат, ребята словно перенеслись из заснеженного царства в городскую библиотеку, или, по крайней мере, в профессорский кабинет. Вся комната была заполнена книгами. Они были везде: на книжных полках, которые занимали три стены и опускались с потолка до самого пола, на самодельных этажерках, просто в углу, сложенные в аккуратные стопочки, на узкой деревянной кровати и на письменном столе. На этом же столе находилась пишущая машинка и возвышалась стопка исписанных на ней листков бумаги.

- Вы что, писатель, - спросил Павлуня.

- В душе, - отшутился Андрей Николаевич

Потом перешли в кладовую. Она была как бы прилеплена к дому с наружной стороны и совсем не получала тепло. На полу стояли деревянные бочки, бидоны и бутыли. С низкого потолка свисали огромные балыки палтуса, красной рыбы, вязанки корюшки, камбалы и других мелких рыб. На полках стояли стеклянные бидоны и банки с вареньями, соленьями и красной икрой. Если в комнате Андрея Николаевича царили книги, то здесь было царство деликатесов. Несмотря на холод, комната благоухала копченым, соленым и тонким ягодным запахом.

Павлуня потерял дар речи, как завороженный он ощупывал глазами и руками несметные богатства и судорожно дергал кадыком. Андрей Николаевич смотрел на него с легкой добродушной улыбкой. Затем кивнул на лежащий на нижней полке нож и гостеприимно предложил:

- Угощаю я, но ассортимент выбирайте вы.

Павлуня метнул на него короткий недоверчивый взгляд и даже облизнулся. Он тут же взял нож и подошел к самому большому балыку из красной рыбы. Но резать не стал, а вновь с недоверием посмотрел на Андрея Николаевича.

- Режь! - приказал тот и улыбнулся. - А ты что стоишь? - подтолкнул растерявшегося Стаса. - Выбирай! Тут грибы… Вот здесь икра красная… Там икра и печень трески… Вот здесь - жареные крабы… Тут в бочке - сельдь… - Ребятам казалось, что перечислению не будет конца. Когда они опомнились, весь порог был завален банками, кусками рыбы и кульками с различной снедью. Стас и Павлуня сконфуженно смотрели на Андрея Николаевича.

Тащите все на кухню, - скомандовал он, - там разберемся.

После царского обеда Андрей Николаевич истопил баньку. После бани все переживания ребят, связанные с длинной дорогой и морским переходом ушли в прошлое. Их ожидала новая, неизвестная, и от этого еще более заманчивая островная жизнь.

Флот

Прошло полмесяца, пока ребята оформились на работу. Первому повезло Павлуне. С сейнера "Уолы" ушел кок. Ходили слухи, что в команде сейнера состоялся крупный разговор. Причина, по которой был списан кок, для всех оставалась тайной. Стас мельком увидел невысокого смуглого человека с маленькими бегающими глазками. Это было перед посадкой на уходящий в Петропавловск-Камчатский буксир. Случайно Стас услышал и фразу, которую сказал бывшему повару провожающий его рыбак: "на флоте тебе не жить! Надеюсь, больше не встретимся". Сказано это было спокойно, но прозвучало, как приговор. Бывший кок покорно перелез на буксир и, ни разу не оглянувшись, исчез в надстройке.

И только спустя несколько месяцев из пьяных уст одного из рыбаков "Уолы" Стас узнал, что присутствовал при изгнании с флота труса - кок не помог выпавшему за борт товарищу.

Павлуню приняли по-семейному. Каждый рыбак считал своим долгом дать ему добрый совет, показать судно, научить нехитрому рыбацкому ремеслу. Когда же Павлуня привел в порядок изрядно запущенный камбуз и приготовил обед, рыбаки единогласно решили, что на палубе ему делать нечего. "Ты, сынок думай о наших исстрадавшихся по домашней еде желудках, - сказал капитан, - а о рыбе мы и без тебя позаботимся".

Уже через полгода капитан "Уолы", встречаясь с другими капитанами, объяснял богатые уловы так: "На запах идет! Как наш Павлуня разведет свой камбуз, так рыба тут как тут. Хоть авоськой черпай".

- Да уж кок у тебя отменный! - завидовали капитаны. - Нам бы такого!

- Специально из Сочи выписал, - хвастал капитан "Уолы". Но это и не требовалось. Стоило "Уоле" появиться в порту, как она обрастала гостями, словно ракушками. В гости набивались даже диспетчеры, не говоря уж о рыбаках с соседних судов. В камбузе и кают-компании "Уолы" постоянно находились бочки с острым, шибающим в нос квасом, который по утверждению рыбаков лечил не только похмелье, но и простуду. На закуску подавались жареные крабы, кальмары, рыба и испеченные Павлуней пирожки. В бочках не убывала соленая рыба, квашеная капуста, огурцы, грибы. Как непременный атрибут на столе стояла эмалированная кастрюля с красной икрой. На верхней палубе висели большие вязанки вяленой корюшки, камбалы, брюшки терпуга и длинные полосы жирного палтуса. Команда заразилась всякими заготовками и засолками. Некоторые рыбаки увлеклись так, что, приходя на берег, еле тащили нагруженные всякой морской снедью сани.

К Павлуне бегали коки с других судов: записывали рецепты различных блюд, способы выпечки хлеба и другие секреты прославленного камбуза. Стас радовался успехам друга, но не только в поварском деле. Он с восхищением наблюдал перемены в самом Павлуне. Из угрюмого и молчаливого тот превратился в распорядительного и жизнерадостного человека. Даже привычная тяга к спиртному отошла на второй план.

- Ну когда же мне пить? - жаловался Павлуня. - То тесто стоит, то от плиты не отвяжешься. Некогда.

Стас благодарил судьбу за то, что свела его с Юрой. И не без гордости думал о том, что это ему, Стасу удалось заманить друга на Дальний Восток.

К удивлению Стаса Павлуня оказался не только хорошим поваром, но и не лишенным юмора человеком. За полгода он нахватался всяких морских словечек и сыпал ими без перебоя. Однажды ребята высмеяли его за путаницу, из которой следовало, что носовой трюм, "форпик", в словах Павлуни превратился в "мальгогер" - приспособление из роликов для выборки троса. А "мальгогер", по его же словам - в брашпиль - механизм, с помощью которого выбирается якорная цепь. Смеху было много. Но Павлуня сделал вывод. Стоило кому-то из членов команды загрустить, как Павлуня начинал умышленно путать морские словечки. Рыбак раздраженно поправлял его, начинал объяснять истинное значение слова и, в конце концов, отвлекался от хмурых мыслей, а то и хохотал на всю палубу. Эта уловка Павлуни сберегла не одному члену команды хорошее настроение. Ее давно раскусили, но продолжали поучать и поправлять кока. Никто не хотел терять маленькую возможность поиграть в детство. Это сглаживало конфликты и ссоры, которые непременно возникают между людьми в процессе тяжелой, однообразной работы.

Стасу повезло меньше. Его отправка на судно была связана с тяжелой травмой члена команды. Рыбаки приняли его неохотно. Они еще переживали за друга и к тому же сильно измотались в затянувшейся путине. К Стасу относились как к человеку временному. Ревниво поглядывали, когда он заваливался на койку их товарища. "Особо не располагайся, - говорили они, - не сегодня - завтра вернется наш Саня, и ты отвалишь".

Но Стас не сдавался. Он приглядывался к тому, что делают рыбаки, и смело брался за работу. Заливал исцарапанные руки йодом и упорно учился.

Сначала над ним посмеивались, изредка давали мимолетные советы, но после первого же шторма отношение к нему изменилось. Он не испугался, не стал искать безопасное место, а вместе с другими рыбаками карабкался к трюму, затягивал его горловину брезентом, крепил такелаж, ставил стопора на стрелы и даже выхватил из влетевшей на палубу волны маленькую любимицу команды - собачку Чапу. Раньше Чапа не подпускала Стаса близко. Она бегала вокруг надстройки, лаяла, старалась обойти его с тыла и укусить за ногу. Теперь же мирно сидела у него на коленях и сквозь черную кудрявую челку следила за другими рыбаками. Стоило кому-то протянуть к Стасу руку, как Чапа тут же оскаливала белые клыки и угрожающе рычала.

- Вот это номер! - удивлялся заглянувший в кубрик пожилой капитан. - Ты вот что, парень, - строго взглянул он на Стаса, - зря на рожон не лезь… Побереги себя, - он по-отечески похлопал его по плечу и, улыбнувшись, добавил, - И меня заодно.

- Так ведь унесло бы, - возразил Стас и с чувством погладил притихшую на руках собачку.

- Я не только о Чапе, - добродушно сказал капитан и, отыскав глазами боцмана, уже строже заметил, - человека прислали… не его вина, что с Сашей случилось! А вы… - он не стал договаривать и направился к выходу.

- Да ладно Ионыч! - виновато и в то же время обиженно пробурчал боцман. - Сами не дети, разберемся.

- Я ж и говорю, Леня, - по-отцовски мягко согласился капитан, - разберитесь, сынок, разберитесь. - Он кряхтя поднялся по крутому трапу на палубу и еще долго стоял, глядя на успокаивающееся море.

Через месяц с берега пришла печальная весть о смерти Саши. Ребята сняли его фотографию, висевшую у изголовья койки Стаса и поместили в черной рамочке на переборке кают-компании. Исчезла она уже в порту, когда на судно приходила девушка, на которой Саша хотел жениться сразу же после этого рейса.