Помогая друг другу

Требования исключительных пациентов и обычных пациентов в точности аналогичны методам врачей древней Греции при лечении рабов и свободных людей, как их описывает Платон в книге IV своих "Законов":

"Заметили ли вы, что есть два класса пациентов… рабы и свободные? Врачи, лечащие рабов, ходят к ним и лечат их, или ожидают их в своих лечебницах. Практики этого рода никогда не говорят со своими пациентами отдельно и не позволяют им высказывать свои отдельные жалобы. Врач, лечащий рабов, предписывает то, что следует из простого опыта, как будто он все точно знает, и отдав приказание, наподобие тирана, он переходит с той же уверенностью к другому больному рабу.

… но другой врач, свободный человек, принимает и лечит свободных людей; он расспрашивает больного гораздо подробнее, присматриваясь к природе болезни; он вступает в разговоры с пациентами и его друзьями, сразу же собирая информацию от больного и давая ему указания, насколько это возможно; и он не дает ему предписаний, не убедив его.

… если один из этих эмпирических врачей, занимающийся медициной без знания, придет к благородному врачу и станет говорить с его благородным пациентом, пользуясь почти философским языком, начиная с начала болезни и рассуждая о природе тела в целом, тот разразится смехом. Он скажет о большинстве так называемых врачей с их разговорами: "Глупец, ты не лечишь больного человека, а читаешь ему лекции; но ведь он не хочет стать врачом, а хочет выздороветь".

Исключительные пациенты в самом деле хотят научиться и стать "врачами" своей собственной болезни. Одна из самых важных ролей, которые они требуют от своего врача – это роль учителя.

Когда я начал меняться, люди стали говорить мне вещи, каких я раньше не слышал. Я узнал, на что похожи многие врачи в своих кабинетах. Они кричат. Они заставляют пациентов ждать два часа, но отказывают им в пяти минутах обсуждения. Одна пациентка рассказала мне, как кричал на нее ее предыдущий врач, когда она усомнилась в выборе лечения: "В этой кухне будет только один повар". Один врач упрекал меня в том, что я давал книги его пациенту, больному раком библиотекарю. Он сказал: "Если вы хотите, чтобы я и дальше посылал вам пациентов, вам придется заранее все со мной обсуждать". Я сказал ему, что по моему мнению ум и тело пациента врачу не принадлежат. Один пациент рассказал, что, придя на прием к врачу он увидел на доске надпись: "Компромисс означает, что вы это сделаете по-моему". Я советовал бы вам, если вы увидите надпись такого рода, повернуться и уйти.

Сначала я гневался на других врачей. Мой собственный гнев усиливался еще оттого, что члены группы ИРП сдерживали свой гнев, решаясь высказывать его только в группе. В последствии я преодолел мой гнев, поняв, как много страданий врачи переносят в молчании. Я осознал, как можно извлечь пользу для пациентов из проблем, мучащих врачей. Немецкий поэт Райнер Мария Рильке писал однажды по поводу своих усилий ободрить одного молодого писателя:

"Не думайте, что человек, пытающийся вас теперь утешить, живет беззаботной жизнью среди простых и спокойных слов, которые вам нужны. Жизнь его полна трудностей и горечи, она намного тяжелее вашей. Иначе он никогда не мог бы найти эти слова".

Когда я начал пытаться учить моих пациентов в первой группе ИРП, я был поражен результатами. Люди, состояние которых было стабильным или ухудшалось в течение долгого времени, вдруг стали чувствовать себя лучше у меня на глазах. Вначале это вызвало у меня сильное ощущение неудобства. Я почувствовал, что это улучшение происходит по незаконным причинам. Оно не имело никакого очевидного отношения к лекарствам, облучению или другим традиционным видам лечения. Я почувствовал себя шарлатаном или мошенником и начал всерьез думать о роспуске группы.

Тут мои пациенты начали мне объяснять мне, что происходит. Они сказали мне: "Мы чувствуем себя лучше, потому что вы дали нам надежду и контроль над нашей жизнью. Вы этого не понимаете, потому что вы врач. Сядьте и будьте пациентом". Я так и сделал, и они стали моими учителями.

Тогда мы и приняли в качестве девиза изречение из книги Саймонтонов: "Перед лицом неопределенности нет ничего плохого в надежде". Некоторые врачи советовали пациентам держаться подальше от меня, чтобы не питать "ложных надежд". Но я говорю вам, что когда вы имеете дело с болезнью, в уме пациента такой вещи как ложная надежда нет. Надежда – не статистическое понятие. Она физиологична! Концепции ложной надежды и отстраненной заботы должны быть вычеркнуты из медицинского словаря. Они вредны для врача и пациента.

Когда я работаю со студентами-медиками или с другими врачами, я прошу их определить, что такое "ложная надежда". Они всегда мычат нечто неопределенное и ничего не могут сказать. Я объяснил им, что для большинства врачей выражение "не давать ложной надежды" попросту означает говорить пациенту, что он должен вести себя согласно статистике. Если девять из десяти больных некоторой болезнью, как предполагается, должны умереть, то не возбуждать у них "ложных надежд" значит говорить им, что все десять вероятно умрут. Вместо этого я говорю каждому, что он может быть одним из выживших, потому что в уме пациента любая надежда реальна.

Шломо Брезниц, психолог Еврейского Университета в Иерусалиме, доказал недавно, что положительные и отрицательные экспектации производят противоположные действия на уровень кортизола и пролактина в крови: это гормоны, играющие важную роль в активировании иммунной системы. Брезниц заставил несколько групп израильских солдат проделать изнурительный марш 40 километров, дав им при этом различную информацию. Некоторым группам он сказал, что им придется пройти 60 километров, но остановил их на сорока, а другим сказал, что они должны пройти 30 километров, но потом заставил их пройти еще 10. Некоторым группам разрешалось смотреть на указатели расстояния, другие же не имели сведений, сколько они прошли и сколько надо пройти до конца. Как обнаружил Брезниц, те, у кого была точная информация, лучше выдерживали марш, но уровень стрессовых гормонов всегда отражал оценки солдат, а не настоящее расстояние.

Если даже не оправдается ваша наибольшая надежда – полное выздоровление – то сама по себе надежда может поддержать вас тем временем и помочь вам многого добиться. Отказ от надежды – это не что иное как решение умереть. Как я знаю, некоторые люди живы сегодня потому, что я дал им надежду, сказав им, что они не должны умереть.

Когда я начал учиться у моих исключительных пациентов, я начал резко изменять свою медицинскую практику. В конце концов я смог с чистой совестью принять решение остаться врачом, но при этом установить прямые, долговременные отношения с пациентами; я расширил свою роль, приняв на себя, кроме функции простого механика, обязанности проповедника, учителя и целителя. Я воспринял пациентов как индивидов, имеющих право мнения и выбора. Мы составили коллектив.

За год до того, как я организовал ИРП, я обрил себе голову. Многие связывали это с эмпатией по отношению к больным, потерявшим волосы при химиотерапии, но дело было совсем не в этом. Как я понял позже, это было символом раскрытия, попыткой обнажить мои собственные эмоции, духовность и любовь. И в самом деле, одна из сестер напомнила мне, что обритие головы – стандартная подготовка к операции на мозге.

Это нередко вызывало неожиданные реакции. Многие стали говорить со мной иначе, как будто я был калекой. Они охотно делились со мной своим страданием. Некоторые врачи порицали меня за то, что я был на них непохож – и это было еще одним мотивом сохранить мой новый вид.

Мотивы, по которым я обрил голову, стали мне яснее на семинаре Элизабет Кюблер-Росс. Один из ее приемов состоял в том, что участников просили сделать рисунки, изображающие разные аспекты их жизни. Я нарисовал гору со снежной вершиной, изобразив снег белым карандашом на белой бумаге. Снизу этой горы был пруд с рыбой, выглядывающей из воды. Ключ к этому был в том, что нечто скрывается (белое на белом), так что духовный символ (рыба) был неуместен. Я осознал, что хотел раскрыть не мой череп, а мою любовь и духовность. В ту ночь у меня был удивительный сон, в котором я увидел себя с головой, покрытой волосами. После семинара я сказал моим домашним, что знаю, почему я обрил себе голову, и могу теперь снова отрастить волосы, но наша дочь Кэролайн сказала: "Нет. Так легче найти тебя в кино". Так принимаются великие решения. Моя голова осталась лысой, хотя Кэролайн иногда садится по ошибке рядом с другим лысым мужчиной. С этого времени я веду счет моей подлинной карьере целителя, потому что лишь после этого я постиг настоящий смысл работы. Смысл этот состоит в том, чтобы учить пациентов жить – учить не с высоты пьедестала, а с сознанием, что мы учим тому, чему сами хотим научиться. Врач должен учить, и в то же время сам учиться у своих пациентов. Мое стремление учить было спасением для меня самого, и как я полагаю, я извлек наибольшую пользу из ИРП.

По выражению Бобби, я стал "привилегированным слушателем". Я начал выслушивать всевозможные вещи, которые мои пациенты считали слишком эмоциональными или слишком фантастическими, чтобы рассказать их другим врачам. Они говорили мне о своих сновидениях, предчувствиях и самодиагнозах, о необычных вещах, которые им хотелось бы прибавить к своей терапии, о так называемых совпадениях, придающих значение как будто незначительным событиям, о своих чувствах любви, страха или гнева, о моментах, когда им хотелось умереть.

Например, несколько лет назад женщина по имени Мэри обратилась ко мне после консультации с одним из моих хирургов-помощников. Она спросила: "Это вы тот, кто представляет себе образы и все такое?" Когда я ответил ей, что это я, она сказала: "Хорошо. Я вам кое-что хочу сказать. Кто-то все время ходит со мной. Он носит белую одежду с красным поясом, и у него плохие зубы. Он всегда в одной комнате со мной". Я спросил ее: "Как же его зовут? И что он хочет сказать?" Она сказала: "Я не смею заговорить с ним".

Мэри боялась рассказать о своем спутнике членам своей семьи и своему врачу, опасаясь, что ее сочтут помешанной, но поскольку она считала меня тоже чудаком, она решилась мне об этом рассказать. Такая открытость представляет для врача огромное преимущество. В самом деле, как мы можем рассчитывать помочь людям, которые не могут рассказать нам все, что их беспокоит? Какое облегчение испытала эта женщина, когда ее гость оказался чем-то вроде спонтанной версии моего собственного проводника Джорджа!

Вскоре после основания ИРП некоторые члены группы стали говорить мне, что другие врачи считают мое поведение безумным. Но к тому времени я был слишком счастлив, видя, что состояние членов группы улучшается, чтобы обратить на это внимание. Я сказал им: "Пока вы себя чувствуете хорошо, мне незачем беспокоиться о моей репутации".

Одна из причин, по которым другие врачи недоверчиво относились к моим методам, была в том, что они не стали привилегированными слушателями. Иногда они пытаются проверить мою работу, спрашивая пациента: "Что с вами происходит?" пациент отвечает: "Ничего". Они спрашивают дальше: "Как вы себя чувствуете?" и пациент отвечает: "Хорошо". Тогда они спрашивают себя, чем я занимаюсь.

Поскольку многие пациенты рассказали мне свои потаенные мысли, я могу теперь сказать другим: "Я знаю, чтó не ладится в вашей жизни". Часто я могу точно указать, в чем состоят эмоциональные расстройства пациентов, основываясь на симптомах и локализации их болезни. Тогда они изливают свои подлинные чувства. Одна женщина, терапевт школы Юнга, недавно сказала мне, после того как я срочно удалил у нее несколько футов омертвевших кишок: "Я рада, что вы мой хирург. Я недавно подверглась психоанализу. Я не могла справиться со всем дерьмом, которое выходило наружу, и переварить всю дрянь в моей жизни". Другой врач не связал бы ее ощущения с тем фактом, что болезнь была сосредоточена в ее кишечнике, но это совпадение не было случайно. Недавно одна женщина сказала мне после мастектомии[7], что ей нужно было удалить что-то из ее груди.

Мой первый опыт с ИРП чрезвычайно меня взволновал. Я полагал, что научился совершенно новым вещам, которые должны сразу же революционизировать медицинскую практику, но медицинские журналы отвергли мои статьи. Редакторы говорили, что сюжет представлял интерес, но советовали мне послать все это в психологические журналы. Но психологи не нуждались в этой информации. Они уже признали роль психики в заболевании. Примерно в то же время я наткнулся на статью Уоллеса Ч. Эллербрука, бывшего хирурга, а теперь психиатра. Его главным предметом была роль психики в раке, но в течение семи лет он не мог опубликовать эту статью. Он изменил сюжет на угри, и статья была опубликована в крупном журнале.

Затем я попытался изложить мой опыт на медицинских конференциях. Реакцией был высокомерный скептицизм, или даже прямое презрение. Каждая дискуссия превращалась в обмен остротами, в игру "моя статистика против вашей". Почти никто не хотел признать: "Что ж, может быть здесь кое-что есть. Я этим займусь". В результате, хотя теперь имеется множество научных данных в пользу психотерапевтического лечения рака и других болезней, статистика – как я убедился – редко влияет на укоренившиеся взгляды. Числами можно манипулировать таким образом, что извращение кажется логичным. Не полагаясь на статистику, я сосредоточиваю теперь внимание на индивидуальных переживаниях. Чтобы изменить психическое состояние, часто нужно обращаться к сердцу… и слушать. Убеждения – это дело веры, а не логики.

Теперь я начинаю получать поддержку, и взгляды начинают меняться. В Йельском университете и в других местах проводятся исследования. По мере того, как меняется медицинская политика, появляются средства на исследования и ставятся новые вопросы.