Главная Случайная страница


Полезное:

Как сделать разговор полезным и приятным Как сделать объемную звезду своими руками Как сделать то, что делать не хочется? Как сделать погремушку Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами Как сделать идею коммерческой Как сделать хорошую растяжку ног? Как сделать наш разум здоровым? Как сделать, чтобы люди обманывали меньше Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили? Как сделать лучше себе и другим людям Как сделать свидание интересным?


Категории:

АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника






Всевышний





Есть различие в значении, есть оно и в последующем влиянии каждого часа нашей жизни. Надежда оживляет нас промежутками; в нас постоянно чувство уныния. Но и короткие минуты надежды так полны, так глубоки, что им, а не прочим нашим ощущениям принуждены мы приписать наиболее существенности. Вот почему тщетны и бессильны все обыкновенные доказательства, которые, опираясь на одну опытность, хотят заставить молчать тех, кто полон ожиданий в пользу человечества. Могущественная надежда побеждает отчаяние в добычу их возражениям мы отдаем наше прошедшее и — продолжаем надеяться. Нужно объяснить себе эту неутомимость на- ших надежд. Мы согласны: жизнь человеческая пошла; но откуда узнали мы, что она пошла? Откуда взялись это накипавшее неудовольствие, это всеми ощущаемая тягота? Что означает всеобщее ощущение неполноты и неведения? Что как не призыв высший, призыв бесконечный? Отчего в нас это сознание, что подлинная, достоверная история человека никогда еще не была записана; что человек отметает от себя прочь все высказанное об его естестве, что все это быстро стареется, и каждая метафизическая книга так скоро падает в цене? В шесть тысяч лет философия не довершила еще своих поисков по изгибам и тайникам души; при всяком ее опыте еще остается осадок, который она не в состоянии разложить.

Человек — это струя из неведомого источника. Наше бытие изливается, откуда? — неизвестно. Самый непогрешимый вычислитель, может ли он поручиться, чтобы не могло в сию же минуту воспоследовать нечто неисчислимое, которое обратит в ничто все его вычисления? Так, на каждом шагу, принужден я распознавать в событиях начало, превосходящее и это нечто, которое я называю своим я.

С событиями то же, что с мыслями. Смотря на этот волнующийся поток, который вытекает из областей, мне неизвестных, и на некоторое время вносит в меня свои волны, я вижу ясно, что я не виновник, а изумленный зритель этих надземных струй. И остаюсь ли я бесстрастен, радуюсь ли, глядя на них, — они катятся по велению, совершенно мне чуждому.

Верховный судья заблуждений, настоящих и прошедших; всеведущий прорицатель того, что долженствует быть, есть то Высшее Существо, в лоне которого мы покоимся, как покоится земля в тихих атмосферических объятиях. Это — Тот единый, Тот всевышний Дух, который содержит отдельное бытие каждого человека и образует одно посредством другого. Та всеобъемлющая Мудрость, Ей же воздает поклонение каждое слово искренности, и Ей же служит данью всякий честный поступок. Это — Та всемогущая Существенность, обращающая в ничто наши коварства и искусные подготовления; вынуждающая все и всех выказываться таким, каково есть, и говорить — не одним только языком — но в самом духе своей природы; Существенность, благоизволяющая сообщаться нашей мысли и нашим действиям, запечатлевая их мудростью, добродетелью, силою и красотою. Мы живем мало-помалу: отделами, частями, атомами; но в человеке есть, однако же, суть всего: и мудрость покоя, и красота мироздания, и полнота единства, с которым все тела и стихии состоят в соприкосновении. И кроме чудной силы жизни и всех благ, с нею постижимых, мы обладаем еще неотъемлемою способностью видеть предметное: мы сами субъект и объект, зритель и зрелище.

Смысл протекших веков может быть разгадан только при созерцании современной мудрости; и лишь повинуясь наилучшим нашим мыслям, лишь доверяясь духу прорицания, который врожден каждому человеку, можем мы расслышать то, что говорит нам душа. Слова того, кто говорит по одной опытности и по одним побуждениям земной жизни, кажутся суетны тем, кто живет в другой сфере понятий. Оттого мне иногда страшно говорить: мои слова не имеют надлежащей значительности, они холодны, безжизненны. Когда же вдохновляет нас душа, речь наша льется лирическим потоком, вольным и пленительным, как звуки воздымающегося ветра. Но несмотря на недостаток священных слов, мне бы хотелось простою речью указать на небо, откуда сходит на нас эта божественная сила, и облечь выражениями мои наблюдения о недостижимой простоте и силе высочайшего из всех законов.

Подмечая то, что совершается с нами, когда мы замечтаемся или разговоримся, — во время сильных угрызений и в фантастических представлениях сновидений; в минуты, наконец, страсти и изумления, — мы уловим многие проблески, которые расширят и осветят разумение тайн нашего естества. Все единогласно доказывает, что душа человеческая не есть орган, но сила, движущая органами; что она не функция, как память или алгебраическая сметливость, но что она употребляет эти функщи, как подвластные ей члены; она не способность, но свет; не разум и не воля, но владычица разума и воли, краеугольный камень нашего существа, на котором зиждется и разум, и воля, — одним словом, что она неизмерима и неподвластна здесь ничему. Исшедши из глубины или проникнув извне в пределы нашего бытия, нас пронзает луч света; он озаряет все существующее и мгновенно научает нас, что мы ничто, а светоносный луч — все.

Человек — это наружная сторона храма, в котором может водвориться все, что добро, все, что истинно. То, что мы обыкновенно подразумеваем под словом человек, — это существо пьющее, едящее, строящее, рассчитывающее, — выражает себя не по нашим понятиям и выражает себя дурно. Мы чествуем не его, но душу, которой он орган; душу, которая заставила бы нас преклонить колена, если бы она проявлялась в его действиях. Когда ее дуновение касается разума человека, она называется гением; когда воли — добродетелью; а когда чувства — ей имя любовь. Ослепление разума начинается с той минуты, когда он захочет быть самостоятелен. Ослабление воли — когда она вздумает опираться на самое себя. Возрождение, при каком бы то ни было обстоятельстве, состоит в том, чтобы предоставить Всевышнему пролагать в нас свои пути или, говоря иначе, возрождение состоит в полном Ему повиновении.. Каждый человек ощущает по временам веяния небесной благодати. Неисчислимые, необъятные, они слишком духовны для описания нашим языком; но мы не лишены сознания, как овладевает нами благодать, как преисполняет нас собою. Мудрая старинная пословица говорит «Господь к нам приходит без колокольного звона». То есть нет, нет преград между нашими головами и неизмеримыми небесами, как нет в душе нашей запоров, отделяющих Бога, творца сущего, от человека — Его произведения. Преграды рушатся; со всех сторон открыты перед нами глубины духовной природы и свойства Божества. Мы видим, мы постигаем правосудие, любовь, свободу, могущество. Возобладать ими здесь мы не можем, но они витают над надо, особенно в те минуты, когда по своей строптивости мы готовы им сопротивляться.

Всесильная эта власть, проникая через преграды в самый тайник души человека и противореча всей его опытности, таким же точно образом отменяет и время, и пространство. Влияние внешних чувств до того взяло господство над духом в человеке, что пределы времени и пространства сделались в глазах его чем-то несокрушимым, существенным и неодолимым; относиться к ним с неуважением считается на свете величайшим признаком безумия. А между тем, время и пространство не что иное, как мерила, совершенно противоположные сущности души. Человек может их уничтожить; дух может играть со временем: «в один час вместить вечность или растянуть на вечность один час».

Так доходим мы и до убеждения, что есть молодость, что есть старость — другие, не зависимые от числа лет нашей жизни. В отношении некоторых идей мы всегда молоды, и вечно останемся такими. К этому числу принадлежит, например, идея о красоте всемирной и вечной, Созерцая ее, человек удостоверяется, что она — достояние веков безграничных, а не существования земного. Всякая деятельность наших умственных способностей тоже освобождает нас, в некоторой степени, из-под власти времени. В моей болезни, в моем изнеможении дайте мне глубокую мысль или живую волну поэзии — и я освежен; откройте предо мною том Платона или Шекспира, даже назовите мне только их имена — и чувство бес- смертия сказывается моему сердцу. Посмотрите, до чего величие и божественность мысли стирает в прах века, тысячелетия и живет, помимо их, теперь, в этот самый час. Учение Христово менее ли производит действия в наше время, чем в те дни, когда Он впервые изрек свое божественное Слово?

Восторг, запечатленный в моей душе лицами и со- бытиями, не имеет ничего общего со временем, и мерило души весьма разнится от мери понятия наших внешних чувств. Душа все идет вперед/Проникая в области новые, оставляя позади себя старые; ей чужды и числа, и обычаи, и частности, и личности. Душа знает одну душу: вес прочее кажется ей бесплодным.

Ее усовершенствования рассчитаны не по арифметике; но в силу ее собственных законов; они последуют не такой постепенности, которую можно представить продлением прямой линии, но скорее поочередным возвышением состояния, сходным с преобразованием яйца в червяка, червяка в мотылька, С каждым новым импульсом дух раздирает тонкие оболочки видимого и конечного, все более и более заходит в вечность и живет ее воздухом. Он беседует с истинами, всегда возвещаемыми миру, и убеждается, что сочувствие гораздо более тесное соединяет его с Зеноном или с Пифагором, чем с людьми, которые живут под одною с ним кровлею.

Таков закон усовершенствования разума и нравственности. Добрые простые души, будто вследствие неразлучной способности парить, возносятся точно также, не к такому-то роду добра, но к сути всякого добра, приближаясь к Вседержителю. Чистота, правда, благотворение составляют потребности души, но она выше их настолько, что будто унижается или делает постыдную уступку, когда из полноты нравственного своего бытия выделяет или предписывает упражнять по преимуществу одну какую-нибудь добродетель. Они все свойственны ей и доступны при небольшом труде. Отыщите в человеке путь к его душе, и он скоро сделается добродетелен.

В нравственном чувстве заключается залог и умственного усовершенствования, которое подчинено тому же закону. Люди, освоившиеся со смирением, со справедливостью, с истиною, с жаждою лучшего, уже стоят в высоте; до которой не достигают ни науки и искусства, ни красноречие и поэзия, ни ловкость и деятельность. Нравственная чистота идет впереди этих благовидных отличий, которым мы придаем столько цены. Сердце, простодушное и вверившее себя Всевышнему, уже состоит в связи со всем, что сотворил Он, и достигнет божественного поприща, несмотря на своеобразие первоначальных способностей и познаний, потому что, возвысясь до первого и первенствующего чувства любви божественной, мы из далеких пределов внешней окружности мгновенно переносимся в самое средоточие вселенной, откуда обозреваем мы причины и начала, откуда царим над всем созданием, которое есть не что иное, как слабое и тусклое отражение действительности.

Один из способов Божественного вразумления есть воплощение духа в образ, подобный моему. Я встречаю в продолжение моей жизни людей, которые отвечают помыслам моей души или выражают своими действиями повиновение тем же высшим законам, по которым живу и я. Одинаковость в помыслах и в повиновении удостоверяет меня в одинаковости нашего происхождения, и ничто так не манит меня к себе, как эти души, эти внешние мои я. Они пробуждают в нас чувства, называемые страстями: любовь, ненависть, страх, удивление, соболезнование; на этих чувствах основываются сближения, состязания, договоры, войны, даже города и веси.

В молодости мы бываем очень глупы. Детство и юность думают, что весь мир заключен в них, но большая опытность указывает нам на сходство природы во всех личностях. За личностями открывается безличность. Заметьте, что и в разговоре двух-трех особ, и в многолюдном собрании — особенно при обсуждении важного вопроса — обозначается общий жар участия и единомыслия, которые доходят до известной высоты во всех умах, как будто все имеют равные права на духовное имущество говорящего. Они окружены тождественностью своей природы как стеною храма, и это доказывает, что некоторая доля мудрости почти поровну принадлежит и самым великим, и самым обыкновенным умам. Ученые исследователи законов разума не имеют исключительной монополии на эту мудрость; самое излишество их одностороннего направления служит некоторою помехою для удостоверения нас в том, что провозглашают они. Самый образ существующего воспитания часто ослабляет здравомыслие и налагает на него молчание. Что касается нас, то мы обязаны многими весьма важными заметками людям и непроницательным, и неглубокомысленным, которые очень просто выражали вещи, нам нужные, никак не дававшиеся нам самим. Дух един, и кто действительно любит истину, тот не полагает, что она стоит под одним его ведением; он с радостью принимает её отовсюду и не лепит на нее ярлыка с именем человека, доставившего ему ее, но смотрит на нее, как на общее и вечное достояние человечества.

Душа, свидетельствуя о равности происхождения отдельных личностей, с тою же неизменностью присутствует во всех возрастах жизни и помогает предугадывать взрослого человека в дитяти. Когда я играю с моим ребенком, мне ни к чему не служат ни мое знание греческого и латинского языков, ни мои богатства, ни мои дарования. Но посредством души устанавливается между нами сообщение. Если я требую от него должного, он противопоставляет свою волю моей, предоставляя моей телесной силе позорное преимущество принудить его побоями. Но, если я не руковожусь своеволием и оставляю ему быть судьею между нами, его душа так и видится в глазах и откликается моей почтением и любовью.

Мы думаем лучше, нежели действуем; в самую минуту действия имеем сознание, что мы лучше нашего поступка, и всегда втайне надеемся достичь полного самообладания. Люди унижают себя взаимными ничтожными отношениями, забывая о своем врожденном благородстве. Они походят на арабских шейхов, которые для избежания алчности своего паши прикидываются бедняками, едва имеющими кое-какой домишко, между тем как их внутренние потаенные покои блестят роскошью и великолепием.

Душа прозревает и открывает нам истину. Пускай скептики, пускай насмешники говорят, что угодно; а безумцы, слыша от нас то, чего бы им не хотелось слышать, задают вопрос «Почему вы знаете, что это истина, а не собственное ваше мечтание?» Достоверно то, что мы познаем истину, лишь только ее завидим; точно так же как мы знаем, что проснулись, когда проснулись. У Сведенборга есть изречение; одного его было бы достаточно для заявления возвышенной проницательности этого человека: «Не служит доказательством разумности человека способность утверждать то, что ему угодно утверждать, — но способность усматривать, что истина — истинна, а ложь — ложна, — вот что обозначает свойство разума». При чтении книги я останавливаюсь на каждой прекрасной мысли, как останавливаюсь пред каждою истиною, потому что душа моя отделяет, будто мечом, все дурное и выправляет все ложное. Мы гораздо мудрее, чем думаем. Если бы мы не производили беспрестанного смятения в наших мыслях, если бы в наших поступках было более простоты, если бы мы судили о вещах по тому, как они должны быть, мы гораздо легче понимали бы и частные случаи, и предметы, и людей, потому что Творец их стоит за каждым фактом, за каждым человеком и бросает на них отсвет своего всеведения.

При этом ясном, беспристрастном и неугасаемом пламени, которое озаряет все, пока это все не погрузится в море света и сияния, мы знакомимся с собою и с другими. Мы обоюдно распознаем, каков дух в каждом из нас. Иначе как объяснить, на чем основана способность отгадывать настоящий характер человека, хотя он ни словами, ни делами не обнаружил его? Мы, кажется, ничего не знаем о нем дурного, но довериться ему не можем, тогда как другие неуловимые признаки влекут наше доверие к этому, едва нам знакомому человеку. И мы до такой степени постигаем друг друга, что от нас не скрываются оттенки действий и слов, внушенных прекрасным побуждением или вынужденных обстоятельствами. Да, все мы отличные знатоки невидимых свойств человека. Не понятия наши, но самая сущность жизни и данная ей сила проницательности наделены этою диагностикою. В общественных ли сношениях, в дружбе ли, в распрях или на скамье подсудимых все люди представляются поочередно на суд друг друга и, несмотря на свое сопротивление, обоюдно дают ключ к своему настоящему характеру. Но кто здесь судья? Не ум наш, не хитрость, не знание.

В этом отношении личная воля каждого уничтожена непреклонным законом природы, и благодаря ему, наперекор вашим усилиям и вашей развитости, ваш дух и мой выразят свои отличительные свойства. Мы познаем себя не произвольно, но невольно. Мысли входят в наш ум путями, которые мы никогда им не открывали; точно таким же образом и выходят они из него.

Ни лета, ни воспитание, ни светское положение, ни ученость, ни дарования и деятельность, все вместе взятые, не увольняют нас от дани почтения, которую мы обязаны нести душе, возвышеннее нашей. Непогрешительным признаком истинного усовершенствования служит вся наружность, даже звук голоса человека. Самый оборот речи, характер суждений, свойственное ему сцепление мыслей, не говоря уже о его нравах, выкажет нам, помимо его воли, нашел ли он свое внутреннее успокоение в Боге. Если им достигнута эта цель, то сквозь все несовершенства образования, темперамента и враждебных обстоятельств будет просвечивать божественное в нем. Язык того, кто ищет, не тот, что у того, кто нашел и обладает?

Кроме внезапных и неизъяснимых способов умудрения на различных путях жизненной опытности, душа открывает и возвещает вам истину. Ее самое надобно просить укрепить теперь нашу речь своим присутствием, чтобы слова наши были достойны ее возвышенных проявлений. Откровение истины нашей душе есть верховное событие в природе, ибо она дает не некоторые части: она всю себя отдает нам. Нисходя на человека, она изливает на него свет свой, и восхищенного, вознесенного ею до собственного ее естества, делает как бы своим олицетворением.

Мы называем откровением сообщение Всевышнего с душою человека и Его указания законов вечных. Уже одно смутное провидение божественного перста в таком-то событии или в подтверждение такой-то истины волнует и восторгает человечество; благоговейный трепет переходит от одного к другому. В откровении, которое касается нашей судьбы и личности, способность видеть не отделена от решимости действовать: провидением вознаграждается наше повиновение, между тем как самое ваше повиновение есть следствие восхитительного провидения. Такие минуты не сглаживаются из памяти. По условиям нашего телесного состава некоторый род самозабвения, даже восторженности, научает нас распознавать посещения Божественные. Свойства и продолжительность этого состояния восторженности изменяются, смотря по состоянию индивидуума; начиная от весьма редких явлений восхищения, восторжения и пророческого вдохновения, до светлого вразумления и тихих побуждений к добру, которые, как огонь домашнего очага, отогревают членов семейства, членов общества и поддерживают их взаимную привязанность. Пока наш дух не возрастет и не окрепнет на жизненных волнах, он не что иное, как небольшой отдельный ручеек

Когда сообщение или, лучше сказать, наитие Божественного духа призывает душу на свое служение, избыток горнего света так ослепителен, что некоторая наклонность к помешательству сопровождает минуты, в которые значение Бога и смысл истинного Ему поклонения, впервые открываются человеку.

Вспомним о видениях Порфирия, о внезапных оцепенениях Сократа, о сообщениях Платона, о чудесных обращениях некоторых иудеев и язычников в христианство, о заре Бёме, о свете Сведенборга, о пароксизмах Фокса и квакеров. Восхищенное самозабвение, овладевавшее этими, замечательными лицами, проявляется не так поразительно в бесчисленных примерах, представляемых, ежедневною жизнью. Благоговейный восторг, доводящий до такого состояния, есть только мгновенное заверение того блаженства, которое может испытать душа в своем приближении к Всевышнему.

Сущность откровений всегда одинакова. Это или провидение законов вечных, или разрешение некоторых вопросов, предлагаемых не умом нашим, но душою. Ответ дается не словами, но указывается самый факт, который внезапно бывает усмотрен душою.

Простонародное верование в откровения выражается гаданием. Посредством его легкомысленная пытливость ищет ответа на вопросы чувственности и допрашивает Бога: сколько лет остается прожить? ожидает ли богатство? Каков будет суженый? Как его имя? Где он живет? И тому подобные низости желающих подглядеть кое-что в замочную скважину. Нелепость гадать и заглядывать в будущее есть признак большого нравственного упадка. Могут ли на это быть ответы у Бога? Не по деспотическому определению, а вследствие условий человеческой природы лежит покрывало на завтрашнем дне. Оно приучает детей земли довольствоваться днем настоящим, сдерживать недостойную пытливость, жить и трудиться, трудиться и жить, предавая себя течению времени, которое внесет нас в глубокие тайны вечности и природы. Душа предлагает нам на изучение одну задачу: причины и последствия. Упражняясь в ней, в труде и в жизни, мы незаметно вступим в новый круг отношений, где вопрос и ответ уже безразличны.

Не осведомляйтесь также, каков край, к которому вы близитесь. Его не изобразит никакое изустное описание, завтра вы причалите к тем берегам, и они станут вам знакомы. Люди ведут прения о бессмертии души, о Царстве небесном и о прочем. Они вообразили себе даже, что Иисус Христос дал ответы на такие именно вопросы. Но никогда, даже на мгновение, Иисус Христос не снисходит до их наречия. Идея о вечности и о непременяемости до того слита с истиною, с правосудием, с любовью, что Иисус, заботясь только о размножении этих благ, никогда не отделял идею вековечности от сути этих добродетелей. Последователи Его отделили идею нравственных начал от идеи вечности; стали проповедовать о бессмертии души, доказывать это, защищать. Но когда учение о бессмертии души начали преподавать отдельно, человек уже понизился на целую ступень. В оны дни, когда любили, благоговели и смирялись, мысль о кратковременности не могла заботить, и никто из вдохновенных святынею не делал на этот счет вопросов, не унижался до требований доказательств. Душа всегда верна самой себе; человек, преисполненный ее блаженством в настоящем, отбросит ли бесконечность этого настоящего, чтобы устремляться к будущему и представлять его себе — имеющим конец?

Всеведение, касаясь разума, претворяет его в гений. Многое из того, что свет называет мудростью вовсе не мудрость. Самые просвещенные люди не писатели, но гораздо выше всех литературных знаменитостей. В сонме ученых и сочинителей не чувствуется присутствия Божества; их умение и ловкость удивляют нас более их вдохновения. Они сами не знают, откуда взялся их талант, и называют его своею собственностью; и он, действительно, у них какое-то несоразмерное свойство или чересчур развившейся член тела; поэтому самый дар их ума не кажется нам качеством, а скорее производит на нас впечатление уродливости; до такой степени убеждены, мы, что истинное дарование всегда должно согласоваться с преуспеянием в истине. Гений всегда религиозен: он получает больше души, нежели другие люди, и не кажется оттого аномальным, но более человечным. Все великие поэты так полночеловечны, что это достоинство превосходит все прочие их совершенства. Поэтами же и гениями они сделались просто, открыв в своей душе свободный доступ Всевышнему, опекающему и благословляющему дела рук Своих.

Различие между вдохновенными и литературными мастерами слова — между поэтом Гербертом и поэтом Попом, между философами Кантом, Спинозою, Кольриджем и философами, каковы Локк, Пэлей, Макинтош и Стьюорт, — между увлекательным собеседником и теми редкими пламенными мистиками, почти полоумными прозорливцами, изнемогающими под необъятностью идеи, — различие в том, что одни говорят изнутри, как обладатели., даже как частицы самого факта; тогда как другие говорят извне, как зрители, даже как люди, узнавшие о факте понаслышке. Не подступайте ко мне со своими проповедями извне: я сам, — увы! слишком удобно, — умею произносить такие же... О, если бы сбылось желание всех нас! Если бы появились наставники нашего внутреннего! Душа так и впивала бы истину их слов. Но когда голос человека не исходит из того святилища, где он и его выражение составляют одно, ему остается только принести в том покаяние.

Сила вышняя касается жизни индивидуальной не иначе как с условием полного обладания индивидуумом. Она нисходит на кротких и простых сердцем; посещает всякого, кто отлагается от гордости и от искания во всем самого себя. Она является отрадною и величественною в образе наития. Когда мы узнаем людей, в которых она пребывает, мы научаемся понимать степени другого величия. Человек, проникнутый ею, возрождается. Он ведет с нами уже иную беседу; не оглядывается с беспрестанным беспокойством на наши мнения, но сам обсуждает их. От людей он требует одного: простоты и правды. Пустой человек, по возвращении из путешествий, раскрашивает свои рассказы именами лордов, князей, графинь, которые обошлись с ним так-то, сказали ему то-то. Тщеславный показывает свои серебряные сервизы, свои перстни, покупки. Люди несколько более просвещенные, касаясь собственных впечатлений, опишут вам забавный анекдот, поэтическое приключение, посещение Рима, беседу с гениальным человеком, встречу с блестящим другом; углубляясь далее, они упомянут и о горе, облитой лучами солнца, и о мыслях, пробужденных в них этим зрелищем третьего дня утром: это придает их жизни колорит романтический. Но душа, дошедшая до любви к великому Богу, проста и искренна; у нее нет розовых красок и голубых цветков; нет блестящих друзей, нет рыцарских и других приключений. Ей не нужны чудеса и чрезвычайности; она живет настоящим' часом, и по значению, даваемому ею каждому часу, самое простое обстоятельство насквозь проникается мыслями и озаряется потоками света.

Побеседуйте с душою простою и возвышенною, и авторство покажется вам чистейшим мошенничеством. Ее самые обыкновенные речи достойны быть записанными; а между тем, они так известны, в таком общем ходу... Останавливаться же на них среди неисчислимых богатств этой души — все равно, что взять от земли несколько порошинок и закупорить в склянку струйку воздуха, тогда как вся земля и все воздушное пространство принадлежат вам.

Такие души обходятся с вами как боги и живут как боги. Они без удивления смотрят на ваш ум, на ваши добродетели или, лучше сказать, на ваше исполнение обязанностей, между тем как все, что есть в вас доб- фото, кажется им их кровною принадлежностью, принадлежностью их Создателя. «Самая высшая их похвала, — говорит Мильтон, — не лесть, и самый простой их совет похож на похвалу».

Невозможно выразить этого сообщения Бога с человеком при всяком действии души. Все, кто честно и свято поклоняются Ему, доступны этой благодати. Ее всеобъемлющие волны всегда обновительны, освежительны и проникают в нас глубоким обожанием и благоговением. Как солнце привета и любви встает над человеком мысль о Боге, врачующем раны, нанесенные нам бедствиями и огорчениями; о Боге, изливающем жизнь и свет во все пределы вселенной и восполняющем всякую неполноту. Не Бог, известный нам по преданиям, не Бог риторический, но Бог, наш Бог может воспламенить сердце своим присутствием. Тогда это сердце удесятеряется и, крепчая и расширяясь, видит для себя со всех сторон бесконечность и беспредельность. Вездесущность разрушает всякие границы его недоверия. Оно не только имеет убеждение, оно обладает провидением, что добро и истина — одно. С этою помощью оно легко разгоняет все личные свои недоумения, опасения и полагается на будущие откровения для уяснения задач, еще временно темных. Оно уверено, что все, к чему оно стремится, — естественно и прямодушно, драгоценно и для самого его Создателя. Всегда соблюдая в своем духе закон вечный, человек полой того всемирного упования, которое радостно повергает и свои самые сладостные надежды, и отлагается от всех глубоко обдуманных планов для устройства своего земного существования. Он знает, он верит, что его не минует его благая часть, что назначенное ему несется к нему само собою.

О верь, что во все продолжение твоей жизни всякое слово, сказанное на какой бы то ни было точке земного шара, всякое слово, важное и необходимое тебе услышать, раздастся в ушах твоих! Нет такой мысли, такой книги, такой поговорки, нужной тебе в опору и в утешение, которая бы не дошла до тебя — неминуемо. Друг, которого жаждет не своевольная мечта, а твое великое, твое любящее сердце, сожмет тебя в своих объятиях. Как разные воды, облегающие земной шар, составляют в сущности один океан, имеющий те же приливы и отливы, так и душа наша, и бытие, и веемы, с нашими потребностями, желаниями, стремлениями, находимся в хранении Вездесущего. Пред неизмеримыми возможностями души все известное нам по опыту и по описаниям за великое и прекрасное — бледнеет и исчезает. Пред этими священными небесами, предугадываемыми нашими предчувствиями, нам невозможно удовлетвориться еще ни одним образцом, представляемым нам в прошедшем. Мы утверждаем, что земля не только мало имела великих людей, но что она, положительно, не имела еще ни одного великого человека. Мы принимаем исторических полубогов и гигантов чисто по одной снисходительности. Воспоминание о них, конечно, услаждает несколько часов одиночества, но когда присмотришься к ним поближе, они не отвечают нашим ожиданиям и вскоре начинают нам надоедать.

Дух единый, безначальный, пречистый сообщается только душе одинокой, первобытной и чистой. И она радостно водворяется в Нем, живет Им и действует в полноте юности и ликования. Такая душа не только мудра: она прозорлива; не только благоговейна — она невинна. Свет просвещения называет она своею областью и говорит Я изошла из лона Всевышнего и Всеобъемлющего; Я, несовершенная, люблю Всесовер-шенного. Я святилище Вездесущего и, созерцая само солнце и мириады звезд, чувствую, что в сравнении со мною они не что иное, как великолепные случайности, произведения изменчивые и преходящие. Волны бесконечности вливаются в. меня все более и более; в моих действиях и помыслах все более постижения, все более человечности. Я дохожу, наконец, до жизни — в мысли; до действий — бессмертного могущества.

Так, проникнувшись почтением к своей душе и узнав, как учили древние, что ее красота беспредельна, человек дойдет до прозрения, что мир есть непрерывное чудо Вездесущего, и менее будет дивиться отдельным чудесам. Он дойдет до удостоверения, что жизнь каждого человека могла бы сделаться священною историею, точно так, как время усматривается в минуте, вселенная в атоме. Он перестанет, со своими рубищами и ветошью, устраивать себе жалкую, горькую жизнь, но начнет жить в единении с Богом. Он будет избегать всего низкого и мелкого; ограничится во время жизни обязанностями, которые может исполнить; услугами, которые может оказать. На завтрашний день будет он смотреть ясно, беспечно; полнотою своего доверия делая самого Бога своим сподвижником, и уже здесь соприобщится всем будущим своим судьбам.

Date: 2015-05-04; view: 434; Нарушение авторских прав; Помощь в написании работы --> СЮДА...



mydocx.ru - 2015-2024 year. (0.007 sec.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав - Пожаловаться на публикацию