Смысла я в тебе ищу

А. Пушкин

Русская философия вообще помешана на "смысле":

Соловьев – "Смысл любви";

Франк – "Смысл жизни";

Флоренский – "Смысл идеализма";

Бердяев – "Смысл истории"; "Смысл творчества"...

И т.д. и т.п.

На западе царствовал не смысл, а долг. Запад в романе Гессе докатился до игры "со всеми смыслами и ценностями человеческой культуры", которые для наглядности символизировались разноцветными стекляшками. Игра стеклянных бус. Касталия. Заумные труды Готлиба Фреге. Европейский башмачник, каменщик, стряпчий твердо знали, что они должны встать до рассвета и добросовестно трудиться, а смысл здесь ни при чем. Долг есть базис, а смысл болтается где-то в необязательной надстройке.

Русскому чужда "протестантская этика". Русский не может начать никакой работы по-настоящему, покуда не уяснит ее смысла. Пока не уяснит – это не работа, а каторга. А как уяснит – это уже не работа, а сплошной подвиг во имя Смысла. Так что русский вообще никогда не работает. Как, впрочем, и не живет. А так. Все смысл ищет.

Поиски смысла в русской культуре – бесспорное алиби. Ищешь смысл жизни – имеешь право не работать, висеть на чужой шее хоть до шестидесяти, пить беспробудно... Вечный студент. Русский язык ухитрился придать сурово-готическому слову "смысл" ласковый оттенок. Смышленый...

И только советская власть прекратила и эти безобразия, загнала смыслопроходцев в катакомбы "методологии" и "теории систем". Русский смысл облекался в европейские одежды. Тут и Фреге пошел в дело.

К юго-востоку от евразийской равнины смысл мнился наваждением, майей. Считалось, что дух, рождающий все новые концепции, нуждается в универсальной контрацепции. Не вносить смысл в постылую жизнь, а вынести себя, как драгоценный сосуд, из этой жизни, укрыться от ее бессмысленных тягот в нирване. Долой узы понятийного мышления! От скованной позы роденовского мыслителя – к избавительной позе лотоса. Не мыслить! – то есть не осмысливать.

Струйки ориентального смыслового нигилизма просачивались под дверь Третьего Рима через византийский исихазм, в отголосках учения суфиев и рассказах последователей Афанасия Никитина. В междуречье Волги и Днепра, в стране странников, Витгенштейн повстречался с Григорием Паламой.

Повстречались два отрицания. Встретились – и что же? Что из этого могло получиться?

Русский смысл – глобальный, космический, открытый всем народам, как федоровское Общее Дело. И теплый, домашний, сокровенный под Опавшими листьями Розанова. Он – нравственный, не к разуму более взывающий, а к совести. И он распрекрасный, ибо в спасении мира – смысл Красоты. Эсхатологический – и требующий немедленного, земного воплощения. Невыразимый. Короче, такого не бывает и быть не может. Нет никакого русского "смысла". Нету.

Вот и в этой работе, – судя по ее происхождению, строю, по духу, наконец – нет абсолютно ничего русского. И никакого смысла.

Как и во всей русской культуре.

Кроме короткого словечка – СМЫСЛ.

I.

ТРЕХГОЛОСНАЯ ИНВЕНЦИЯ