Процесс пошел

Каждый следующий праздник свидетельствовал о продолжающихся поисках путей интеграции власти и масс посредством празднования. Теперь приуроченные к празднику основные темы сценариев власти артикулируются всегда четко.

К 1 мая 1919 года в столицах начали готовиться загодя. Уже в середине марта в петроградской газете «Искусство коммуны» появилось сообщение об организации комиссии при ИЗО для разработки плана украшения улиц и площадей к очередному майскому празднику. Первое заседание комиссии состоялось 7 марта, где т. Альтман указал, что надо исходить из того, что 1 Мая является праздником единения трудящихся всего мира, а также праздником возрождения человечества. В Петрограде был разработан план спектаклей по районам, осуществленный лишь отчасти (четыре летучие группы на весь город). Собственно, было не до того ― надо было организовывать оборону города, хотя манифестация на Марсовом поле и районные митинги состоялись. Впервые состоялось и массовое вовлечение в торжества детей. «Перед зданием Комиссариата Народного Просвещения собрались десятки тысяч учащихся всех трудовых школ Петербурга. /…/ Здание Комиссариата богато декорировано красной материей и зеленью; развеваются флаги, плакаты. /…/ К 11 часам вся площадь и сквер представляют собой сплошное шумящее море детских голов. /…/ Из Комиссариата вынесли кипы брошюр о первом мае и стали разбрасывать их среди учащихся./…/ Дети ловят брошюры, бегло просматривают их. Здесь сжато рассказана история праздника трудящихся и празднования его в России и заграницей./…/ Луначарский … благодарит детей за то, что они так горячо откликнулись на призыв Комиссариата и пришли сюда, чтобы встретить и провести вместе праздник трудящихся. Праздник весны и детей ― 1-го мая. /…/ Первое мая, ― заканчивает А.В.Луначарский, ― всемирный праздник пролетариата ― праздник молодости, праздник детей. Сегодня в первый раз учащаяся молодежь явилась на пролетарский праздник в таком количестве. Молодость ― господин завтрашнего дня. /…/ Приветствия закончены, и учащиеся отправляются под арку в проход для следования на Марсово Поле. /…/ По приблизительному подсчету в первомайской демонстрации участвовало более 300 школ и около 30 тысяч учащихся»[417].

В Москве праздник 1 Мая 1919 года традиционно включал в себя поклонение братским могилам на Красной площади, не прекращающееся пение «Интернационала», военный парад и митинг. Затем шла неофициальная часть программы. «Одним из главных моментов празднества является древонасаждение. Районы, собравшиеся у своих советских домов и коммунистических клубов в сопровождении аллегорических колесниц, окруженных детьми школьного возраста, несущими инструменты для посадки, отправляются на заранее распределенные места для древонасаждения». Дальше с речами и музыкой, при особо оговариваемом участии детей происходит мероприятие. «Древонасаждение в районах заканчивается завтраком для детей»[418]. После чего следует карнавальная часть – профессиональные труппы на декорированных колесницах выступают с небольшими спектаклями на улицах города; не забыты ни тело, ни дух – на площадках проходят спортивные соревнования, а гуляющий народ обеспечивается бесплатными печатными материалами по случаю. Заканчивается все фейерверком. Ассигновано 5 миллионов рублей только в Москве.

Свидетелями 1 мая 1919 года воспринимается совершенно по-новому. «Вообще нет чувства борьбы, протеста. Первое мая начинает меняться на наших глазах. /…/ Мало войска, мало сурового и много детей. /…/ На одну из трибун всходит Ленин и обращается с речью. Он говорит о том, что в этот день совершается древонасаждение. /…/ Мы … не увидим расцвета деревьев, которые сегодня будут посажены; но это время увидят те, которые теперь еще не вышли из детского возраста. /…/ Общее чувство от этого первого мая, что он является последним или одним из последних дней, символизирующих борьбу и жертвы»[419].

Пристальное внимание к «детскому вопросу» в официальных средствах массовой информации соответствует интересу власти. 1 мая праздничная подборка материалов в «Известиях» под общим заголовком «Празднование 1-го мая» открывается текстами «К молодежи» и «К учителям единой трудовой школы». Непосредственное описание праздника, появившееся двумя дням позднее, включает детей как обязательную составляющую и в общую картину («Красочные, чисто карнавальные колесницы, автомобили с литературой, обвитые цветами телеги с детишками, ряд детских манифестаций, платформы с клоунами, гимнастами, фокусниками, бодрый смех, разливающийся по улицам…»), и выделяет в самостоятельный сюжет под тривиальным заголовком «Дети». Текст ― ни о чем, информационного повода для него нет, но он важен своим присутствием. «Много самого ласкового внимания было уделено на этом весеннем празднике детям. Их и кормили, и баловали всяческими сладостями, и без конца развлекали. Катали на автомобилях, на лошадях, попадались целые повозки, битком набитые разряженными и принаряженными малышами. Дети участвовали в общих процессиях самостоятельными организациями, звонко выделялось их здоровое пение и задорно искрились глаза, когда с особой отчетливостью выделялись слова: это будет последний и решительный бой… Но особо сильное впечатление, несомненно, должно было произвести на детей торжество древонасаждения. Тут все для них было ново, ― и вся обстановка, и самый процесс посадки, и речи, с которыми обращались к ним взрослые. Кажется, наиболее оживленно этот праздник протек на Грузинах. Торжество здесь растянулось чуть ли не до Александровского вокзала. Одна за другой подходили школы, все слились в общую массу, и над всем этим «социалистическим садом» словно красные маски высились знамена с грозными кличами: ― Трепещите, тираны, ― восстал юный пролетариат»[420]. В этот день по городу ездили трамваи с цирковыми процессиями, выступал разъездной кукольный театр «Петрушка» художников Ефимовых, театр марионеток и дуровские звери, на улицах показывали кино и концерты.

Без памятников, однако, и в этот раз не обошлось. Хотя количеством не брали. Зато открытие происходило в самом центре и с участием Ленина ― открывали памятник Степану Разину на Лобном месте при участии хора пролеткультовцев с революционными и казачьими песнями. В отчете «Известий» о празднике есть загадочное сообщение. «После митингов на Красной площади представители Городского района отправились к месту открытия памятника павшим в дни Октябрьской Революции. У Никитских ворот, где еще до сих пор остались следы бывшей бомбардировки, где изрешеченные пулями дома ― эти свидетели безвременно павших жертв ― могли бы рассказать о происходившей борьбе, состоялась закладка памятника. Колесницы, украшенные зеленью, красной материей, знаменами и плакатами с символами труда крестьян и рабочих, оркестр военной духовой музыки, военные части и рабочие принимали участие в закладке памятника» [421]. По всей вероятности, об этом предполагаемом памятнике потом как-то забыли, но отметим, что в данном случае открытие памятника (существующего) и закладка памятника (пустое место) представляются одним и тем же действием - введением символа в физическое пространство города.

Широкому празднованию Октября в 1919 году в Петрограде помешало наступление Юденича. 15 октября город был объявлен на осадном положении (включившем в себя такие не располагавшие к празднованию мероприятия как запрет движения после 8 часов вечера, закрытие всех увеселительных заведений, тотальную проверку автомобилей и отключение всех частных телефонов). Вооружались боевые отряды рабочих, на улицах строились баррикады. 21 октября бои шли на Пулковской высоте. Известно лишь, что 7-го ноября состоялось торжественное заседание Петроградского совета.

Напряжение чувствовалось и в Москве. Только 2 ноября в «Известиях» Московская Октябрьская комиссия напечатала адреса и расписание работы своих секций, два дня спустя были опубликованы маршруты шествий. На праздник выделялось 2 дня, кроме шествия седьмого числа планировались многочисленные спектакли и митинги. Улицы были украшены мало, плакаты и флаги стали принадлежностью колонн, участвовавших в шествии. 6 ноября появилось обращение Московского комитета партии большевиков: «Во вторую годовщину нашей победы мы вспоминаем с любовью и печалью наших славных погибших борцов. Во вторую годовщину нашей победы мы строим свои боевые ряды. Не для того, чтобы ликовать и наслаждаться. Нет! К суровой борьбе, к подвигам на поле жестокой битвы, к окончательному, смертному бою готовимся мы. Мы знаем: мы победим! Мы знаем: начнется светлая жизнь после нашей победы. И в великую годовщину октября, от которого наши потомки будут считать грядущие тысячелетия, мы зовем рабочих, красноармейцев, всех трудящихся под знамена! В этот день ― все на улицу! В этот день ― все силы на смотр!»[422].

Похоже, что если праздник Первомая оформлялся как праздник жизни, то праздник 7 ноября ― как праздник смерти.

Памятники снова стали составной частью праздника. От этой мысли власти отказываться не собирались. Однако новый праздник подразумевал новый памятник: прежние уже не устраивали. И, несмотря на наличие готовых изделий в мастерских художников (тех, кто не успел к ноябрю прошлого года и у кого произведения не развалились от морозов), власти предпочли ввести новую форму ― виртуальную: памятник в праздник ― закладывался, это был невидимый памятник. В ноябрьские праздники 1919 года закладывался памятник Я. М. Свердлову у Кремлевской стены, в сквере роз на бывшей Театральной площади. Церемония проходила также как и открытие реального памятника. К 11 часам к месту закладки прибыли колонны из районов «со знаменами, стягами и плакатами», здесь их уже ждали члены ВЦИК и Совнаркома. Наличествовал непременный атрибут ― убранная красной материей трибуна: на ней появился председатель Московского Совета Рабочих и Красноармейских депутатов т. Л. Б. Каменев. «Товарищи, мы производим сегодня закладку памятника Якову Михайловичу Свердлову. Нельзя было выбрать лучшего момента для этого, чем сегодняшний праздник 2-й октябрьской годовщины. Среди выдающихся черт, которые отличали покойного Я. М. Свердлова, была твердая, непоколебимая уверенность в полной победе пролетариата. Я не встречал другого товарища, который так верил бы, что наше дело победит. Сегодня, когда мы празднуем уже 2-ю октябрьскую годовщину, мы должны оглянуться и вспомнить товарища, который первым поднял знамя пролетарской революции и высоко нес это знамя до дней своего конца. Мы должны помянуть тех, кто своей гибелью и своими страданиями обеспечили нам дальнейшее победное шествие. Снимем, товарищи, шапки перед памятью этих товарищей!» Дальше ― ритуальное обнажение голов, похоронный марш в исполнении хора Пролеткульта, и Каменев продолжает речь: «Ныне, во вторую октябрьскую годовщину, мы можем посмеяться над теми, кто говорил, что власти пролетариата будет сроку 2 недели. Эта годовщина говорит нам, что завоеванная пролетариатом власть будет у него вечно. Да здравствует мировая революция! Да здравствует пролетариат всего мира!»[423] Звучит «Интернационал», Каменев закладывает серебряную доску в фундамент памятника и кладет на нее первый кирпич.

Новый памятник связан с новым мифом. И здесь уже возвращается мотив памяти ― еще очень неглубокой, двухгодовалой. Только все еще непонятно: каким же этот памятник должен быть?

В 1919 году масштабного праздника не состоялось. Однако проблема украшения города (оформления праздничного пространства) оставалась актуальной, принципиально нерешенной и мучительной. Потому что именно на этом материале проговаривались отношения между бытом и искусством, повседневностью и праздником: то, что мучило самих художников с точки зрения эстетической, на самом деле являлось проявлением гораздо более глубокой проблемы единства человеческой жизни. Хотя можно было говорить именно о художественной стороне. Об этом в своей статье «Упрек художникам» 10 февраля 1919 года писал один из видных деятелей Пролеткульта В. Керженцев.

«Я утверждаю, что наши художники все же не прониклись целиком задачами момента, все же замыкаются в свои студии, все же продолжают свое прежнее индивидуалистическое существование, оторванное от жизни и интересов рабочих масс.

Позвольте, скажут мне, но ведь именно художники украсили города в октябрьские дни, именно они ставят памятники на площадях и скверах столиц, они осуществляют “монументальную пропаганду”, размещая барельефы и изречения по стенам зданий.

Но, прежде всего, эти задачи были даны им “сверху”. Они не проявили в этом случае своей собственной инициативы. У них не создалось никакого собственного плана аналогичного рода. Иначе говоря, они не почувствовали сами биения коллективного пульса и хотения коллективной воли.

Во-вторых, даже исполняя эти художественные задания, они не оказались на высоте положения. Среди фигурок, расставленных по Москве, разве найдется хоть два-три истинных памятника и при этом не памятника старого рода, а истинного, народного, монументального, героического, вдохновляющего? Такого памятника нет. /…/

Да и не только в этом дело. Конечно, первые опыты трудны. Ошибки неизбежны. Художественных сил у нас мало. Но почему эти художественные силы ― энергичные, талантливые, ищущие ― все же так замкнулись в себе, так далеки от запросов рабочего класса, так презрительно игнорируют нашу повседневность?..

Да, Советская Россия имеет основания бросить эти упреки нашим художникам. Пролетариат имеет повод спросить их ― почему, почему пренебрегаете нашим бытом и не пытаетесь превратить наши будни в красивый, радующий глаза и сердце праздник?»[424]

Упрек не совсем справедлив. Эти попытки производились и становились все более масштабными.

В смысле тотальности праздника и применения всех известных технологий организации его, праздники 1920 года превосходят все предыдущие и, возможно, даже последующие примеры.

В Москве намечалось масштабное зрелище. Еще в начале года Секция массовых представлений и зрелищ ТЕО «выработала в общих чертах план празднества 1-го мая».

«По мысли Секции 1-ое мая должно быть истолковано как праздник революции, освобождения пролетариата. Содержание его Секция предполагает построить на истории трех интернационалов, через которые прошел пролетариат. Они последовательно развернутся перед участниками празднества.

Действие начнется рано утром мощным гудком сирены, которому ответят все фабричные гудки города. По этому сигналу с 17 московских застав выезжают, направляясь к районным центрам, “вестники” в ярких костюмах на лошадях, на автомобилях, на мотоциклах. Эти глашатаи вызывают всех граждан на улицы, на площади, где уже ожидают их коллективы исполнителей, задача которых – вовлечь в активное действие всю массу населения. Затем толпы граждан проходят последовательно через районный центр, где разыгрывается история I Интернационала, через городской центр (II Интернационал) и, наконец, всей массой стекаются на Ходынское поле, где изображается свержение II Интернационала и переход к заре социалистического строя.

Шествие прерывается для отдыха, во время которого отдел социального питания организует коммунальную трапезу.

Все улицы города, все площади получают наименования различных наук и искусств: улица астрономии, политической экономии, площадь географии и т.д. Соответственно этому производится и декорирование их.

Сюда, а также во дворцы наук и искусств направляются массы граждан после общего “действа”. Тем самым знаменуется переход от периода революции и борьбы к мирному строительству, к занятиям искусством и наукой.

План разработан Секцией только в самых общих чертах: величественные пантомимы, массовые хоры, мощные ритмические движения, восхождения на какие-то лестницы – все будет использовано в течение празднества»[425].

У власти были свои планы по поводу того, чему должен быть посвящен этот день ― главным событием 1 мая 1920 года стал субботник. Хотя зрелищные программы не отменялись совсем. В 11 часов вечера в Третьяковском проезде должна была быть поставлена 3-м батальоном караульного полка трагедия Софокла «Царь Эдип». На Чистых прудах намечалось коллективное зрелище «Струг Стеньки Разина» с участием хора. Однако главная установка на этот день была связана с массовым трудом, направленным на благоустройство города: постановлением МК РКП было решено «придать работам в этот день праздничный вид». Кроме того, была разработана «дополнительная программа» (именно так это было названо в газете): «1) В 12 час. дня будут укреплены мемориальные доски на улицах Герцена, Огарева, Станкевича и Белинского 2) В 2 часа дня состоится закладка памятника Карлу Марксу на Театральной площади 3)Участники закладки переходят к месту закладки памятника Освобожденному Труду, устанавливаемого на месте низвергнутой статуи Александру III (у храма Христа Спасителя). Закладка начнется в 3 часа».[426] Все это объявлялось единым действом, начинавшемся и заканчивавшемся по команде: несколько артиллерийских орудий у храма Христа Спасителя салютовали в 9 часов утра началу работы, и в 3 часа – окончанию ее и закладке памятника «Освобожденному труду». На уровне метасценария все получалось органично.

На церемонии закладки памятника Карлу Марксу присутствовал Ленин. Речь его (на фоне массового субботника), как всегда в подобном случае, была о сиюминутной актуальности происходящего. «Трудящиеся были в рабстве, ― говорил В.И.Ленин, ― несмотря на политические свободы. Теперь они идут к рабочей революции, которая создаст социалистическое общество без помещиков и капиталистов. России выпали великие честь и счастье помочь основанию этого социалистического общества и мировой Советской республики. В день международного праздника труда, ― продолжал В.И.Ленин, ― когда мы хотим доказать всем, что мы сумеем решить задачу организации социалистического общества трудящихся, мы чествуем память Карла Маркса. И я уверен, что памятник, закладываемый нами великому учителю, послужит призывом к тому, чтобы все ваше внимание было обращено на необходимость долго трудиться; чтобы создать то общество, при котором не будет места эксплуатации». От имени Московского Совета его поддержал Каменев, «указавший в своей речи, что в этот день, 1-го мая, осуществляется великий идеал, за который боролся Карл Маркс».

«Под звуки “Интернационала” была произведена сама церемония закладки: были положены кирпичи, а на них первый камень будущего памятника. Отбыв с мест закладки, тт. Ленин и Каменев остановились около питомника роз, где детишки работали над очисткой и устройством грядок. Товарищи Ленин и Каменев обратились к детям с приветствием, чем вызвали среди малышей целую бурю восторга и радости»[427].

Закладку памятника освобожденному труду на месте бывшего памятника Александру Ш открывал А. В. Луначарский, «отметивший, что праздник 1 мая всегда был праздником труда, но сейчас он является праздником труда освобожденного. Тов. В. И. Ленин в своей речи говорил, что капиталисты назвали труд свободным, когда крестьяне и рабочие были свободны продавать этот труд капиталистам и в результате умирать с голоду. Мы же называем такой труд наемным рабством. “Мы знаем, что в условиях переживаемого тяжелого времени нелегко организовать как следует освобожденный труд, которому мы ставим памятник. Наш сегодняшний субботник является первым шагом к лучшей организации освобожденного труда. И все же мы создадим свободный труд во что бы то ни стало! Мы докажем, что общество свободного труда российских рабочих и крестьян будет создано!” Л. Б. Каменев в своей речи отметил, что Московский Совет выбрал место для памятника освобожденному труда там, где стоял памятник угнетателю рабочих Александру Ш»[428].

Петроградская праздничная история 1920 года описана А. Пиотровским[429], считающим этот год «во многих отношениях узловым, вершинным днем в развитии празднеств».

Свое описание пришедшихся на этот день зрелищ он небезосновательно начинает с массового субботника. «Изумительная маевка 1920 года … началась двумя величественными, подлинно-массовыми “действиями”, двумя гигантскими субботниками. 20 год богат событиями необычайной зрелищной красоты. Но эти майские субботники едва ли не превосходят все. С раннего утра по пушечному сигналу и под музыку военных оркестров двадцатитысячная толпа начала разбирать ограду Зимнего Дворца. К двум часам работа была закончена. Огромные каменные глыбы и связи металлических решеток еще несколько лет спустя продолжали лежать на набережной. В разгар празднества их не успели увезти, а после не хватило сил. Самое действо разрушения ограды имело ясный и всем понятый символический смысл. Подобный же смысл был вложен и в другой субботник ― еще более грандиозный, одновременно происходивший на Марсовом поле. Здесь собралось до 16 тысяч человек. Предстояло в один день превратить в сад каменистую, пыльную площадь. Поле было разбито на 50 участков. Работающие ― на четверки. В углах поля беспрерывно играли оркестры. Ряд театров в полном составе пришел на площадь. Поэты Пролеткульта читали стихи. Знамена, принесенные с собой манифестациями, были сложены у Братских могил. К 6 часам вечера было посажено до 60 тысяч кустов акаций и вербы. Сад зазеленел. Правда, очень ненадолго. К середине лета посаженные неумелыми руками на невозделанной почве и не вовремя растения завяли. К следующему году Марсово поле было отдано под огород и засажено картофелем и капустой. Лишь спустя несколько лет здесь вновь расцвел цветник, разведенный уже руками профессионалов. Посадка сада имела, таким образом, чисто символическое, зрелищное значение».

В этот же день были организованы профессиональные гуляния для народа. Были использованы все возможные средства развлечения. «Размах был чрезвычайно широк. Задачей было наполнить город с утра до глубокой ночи музыкой, пением, зрелищами. Центром гуляния был избран район Летнего сада и примыкающие сады. Туда была брошена целая армия профессиональных артистов всех родов искусства, заполнивших каждый удобный и неудобный кусок земли. На верхней террасе Инженерного замка, лицом к Летнему саду расположился фанфарный хор трубачей. На лестнице под террасой профтруппой военного комиссариата под режиссерством Арбатова был поставлен “Ипполит”, трагедия Еврипида. На полукруглом пруду Летнего сада был сооружен плот, на котором подвизался хор Архангельского. В большом Шоколадном павильоне на берегу Фонтанки играл Кукольный театр. На перекрестке у Малого павильона - Театр Петрушки. Над Лебяжьей канавкой, на площадке “спящей Психеи” труппа бывш. Мариинского театра пела и танцевала Глюковскую “Королеву Мая”. Для танцев была использована приподнятая площадка, а оркестр заменили двумя роялями. На верхней дорожке играли какие-то драматические труппы. На всем протяжении сада были разбросаны оркестры, трубачи, вплоть до граммофонов. На набережной Невы против сада выступала Певческая Капелла. По рекам, обтекающим сад, плавали лодки с певцами и гитаристами. Летний сад должен был стать на часы празднества поющим, звучащим и танцующим городом. В меньшем масштабе то же происходило в окраинных садах».

Еще один смелый проект ― театры на трамваях. Трамвай сам по себе уже стал к этому времени почти событием, а здесь 12 вагонов с прицепными платформами, превращенные в пестрые балаганы, отправились в разные стороны, время от времени останавливаясь и превращаясь в сцены…

Действие, постепенно нарастая двигалось к кульминации: вечером, когда перед зданием биржи была представлена массовая инсценировка ― зрелище-мистерия «Гимн освобожденного труда», ее увидели 30 тысяч зрителей.

Однако, похоже, время больших бюджетов празднования приближалось к концу. 7 ноября 1920 года в основном обошлось митингами и концертами по районам и торжественными заседаниями в Большом театре в Москве и в Смольном в Петрограде. «Пролетарская Москва торжественно-серьезно отпраздновала 3-ю годовщину Октябрьской революции, без пышного убранства улиц, без расцвеченных флагами арок и величественных шествий. Рабочие и работницы Красной Москвы отдали свой праздничный досуг митингам и спектаклям»[430]. Собственно, о временах наступающего аскетизма предупреждали. «Циркуляром Ц.К. … устанавливается совершенно иной характер празднования Октябрьской годовщины, чем это было в два предыдущих года. Ц.К. предлагает в день Октябрьской революции от чисто внешних форм празднования (демонстрации, украшения и т.п.) перейти к более глубоким внутренним формам, непосредственно связанным с задачами дня и непосредственно затрагивающим интересы масс»[431]. Теперь празднование подразумевало некое подведение итогов и определение перспектив, а также проведение агитации, носившей деловой, конкретный и практический характер[432]. Партия призвала обратить особое внимание на деревню и приурочить к празднику открытие школ, курсов, изб-читален, народных домов, лазаретов, яслей, детских колоний и др. учреждений. «Характер проведения Октябрьской годовщины совершенно исключает необходимость чисто внешних празднеств и украшений. В связи с этим на проведение годовщины никаких материальных и денежных ассигнований не разрешается. Все расходы, связанные с агитационной компанией, а также постановка спектаклей и концертов, производятся за счет смет соответствующих учреждений. Не надо забывать, что строжайшая экономия во всем является обязательной. Ни одной лишней копейки, ни одного аршина материи не должно быть затрачено на проведение годовщины. Наблюдение над выполнением этого поручается рабоче-крестьянской инспекции»[433].

Миф, предшествовавший событию, на митингах и торжественных собраниях формируется, но утверждающий событие ритуал не проводится. Репродукция мифа поддерживается только словесно.

В Петрограде такой шоковый аскетизм был несколько смягчен. 7 ноября прошел большой митинг в Лесной на братских могилах, куда съехались делегации от районов, проводились летучие митинги на трамваях, вечером был фейерверк и водный парад на Неве. А главное - инсценировка «Взятие Зимнего дворца», несмотря на дождь, собрала до 100 тысяч народа.

В этот же день был опробован новый способ «включенного» празднования. В украшенных залах Дворца Урицкого, Зимнего дворца, Морского корпуса и Путиловского завода проводились массовые зрелища, даваемые всевозможными кружками. Как было сообщено об этом в «манифесте», текст которого приводит Пиотровский, «в основу зрелища, короткого и сосредоточенного, построенного на массовых движениях, шествиях, песнях кладется картина трех лет Советской республики, Октябрьская Революция, борьба на фронте, субботники; или же картина разгорающегося революционного пожара на Западе; стачки, советы, действия, рабочие советы». Постепенно манифестация с песнями и плясками переходила в зал. «Общий лозунг празднества ― народная радость. Это ― бал коммунистического общества в завоеванных им дворцах»[434]. Зрелище там, где получилось, оказалось довольно фантастическим: «в ряде мест … участники этих “коммунистических балов”, маскированные фигуры “лордов”, “попов”, “западных рабочих”, с песней “Смело товарищи в ногу” и “Смело мы в бой пойдем” до утра кружились вдоль посеребренных изморозью колонн Екатерининского дворца и мимо гигантской статуи Петра в зале морского корпуса».

Суета вокруг работы праздничных комиссий, начиная с 20 года, прекращается – их каждый шаг уже не отслеживается, он не воспринимается прессой как информационный повод, а превращается в рутину, норму. Праздники становятся все более функциональны, естественны и необходимы. Они как бы встают на свои места[435].

Праздник становится все более структурированным, его технология представляется все более продуманной. «Организация празднеств должна быть осуществлена по военному образцу. /…/ Общее руководство проведением демонстрации или карнавала осуществляется Горсоветом, который выделяет для этой цели специальную комиссию»[436]. Комиссия включает в себя ряд секций по направлениям, районные комиссии и руководящие группы. Они устанавливают кто, где и на каких условиях имеет право прохода, назначают ответственных, организуют медицинскую помощь, определяют места сбора колонн, их численность и среднюю скорость прохождения, уточняют пропускную способность улиц, исчисляют время прохождения и последовательность колонн, разрабатывают план движения и регулирование его, решают вопросы агитации и информации, формы участия детей…

Идея праздника как инструмента организации общественной жизни была весьма и весьма близка Луначарскому. Союзника в этом он видел в М. Горьком. Еще в 1919 году тот предложил выполнить ряд инсценировок русской и европейской истории культуры. Луначарский оценил потенциал этого замысла и посчитал, что делу должен быть придан общегосударственный масштаб, и инсценировки по возможности должны быть вынесены на улицу. Так начинает складываться концепция «монументального театра». Ближайшее 1 мая и предполагалось в качестве начала эксперимента. Как-то само собой случилось, что картины истории культуры трансформировались в картины истории.

В канун Первомая 1920 года в печати появляется статья Луначарского «О народных празднествах». Насколько Луначарский увлечен этой идеей, следует из безапелляционного начала. «Является совершенно бесспорным, что главным художественным порождением революции всегда были и будут народные празднества. Вообще всякая подлинная демократия устремляется естественно к народному празднеству. Демократия предполагает свободную жизнь масс. Для того, чтобы почувствовать себя, массы должны внешне проявить себя, а это возможно только тогда, когда, по слову Робеспьера, они сами являются для себя зрелищем. Если организованные массы проходят шествием под музыку, поют хором, исполняют какие-нибудь большие гимнастические маневры или танцы, словом, устраивают своего рода парад, но парад не военный, а, по возможности, насыщенный таким содержанием, которое выражало бы идейную сущность, надежды, проклятия, и всякие другие эмоциональности народа, то те, остальные, не организованные массы, обступающие со всех сторон улицы и площади, где происходят праздники, сливаются с этой организованной целиком и, таким образом, можно сказать: весь народ демонстрирует сам перед собой свою душу»[437].

С этой душой уже можно работать.

Надо признать, что уникальный опыт организации массовых зрелищ в послереволюционной России был наработан. Хотя период массовых празднеств был почти столь же недолгим, как и период постановки памятников. Большевики очень быстро учились на своих ошибках, учитывали положительный опыт и искали новые технологии по формированию ценностного поля.

История массовых зрелищ была впечатляющей. Начинался этот опыт с массовых военных зрелищ. Красноармейская Театрально Драматургическая Мастерская была создана в конце 1918 года в Петрограде (руководитель Н. Виноградов – по иронии судьбы тезка того, кто отвечал за памятники). Первой постановкой стала инсценировка «Свержение самодержавия» (Шимановский, Головинская, Лебедев) 12 марта 1919 года. 23 февраля 1920 года состоялся второй спектакль, посвященный второй годовщине создания Красной Армии ― «Меч мира». Но если в этой постановке на закрытой площадке участвовало 150 человек, то скоро счет пошел на тысячи участников, десятки тысяч зрителей, которые могли разместиться лишь под открытым небом.

Были и невоенные попытки устроить массовое театральное действо ― в середине декабря 1919 года возникла секция массовых представлений и зрелищ ТЕО, которая к 1 мая 1920 была готова к масштабному празднику в Москве, но зрелище в этот день заменили субботником. Правда, секция провела праздник «Апофеоз труда» 1 мая в Самаре, а в Москве тогда же был реализован сценарий праздника труда в двух городских садах.

В Петрограде же 1 мая 1920 года была показана массовая постановка «Гимн освобожденного труда». Массовые, всегородские празднества начались с этой постановки на площади у биржи в Петрограде (Темкин, Анненков, Кугель, Масловская, Добужинский, Анненков, Щуко, Варлих), в которой участвовало до 2000 человек (в основном красноармейцы).

Петроград оказался центром масштабных постановок в 1920 году. Летом 1920 года, на открытии «Острова отдыха», первому заезду рабочих, уже потрясенным фигурой голого рабочего на центральной площади и изобильным питанием, показали еще и массовую постановку «Блокада России» (Андреева, Радлов, Ходасевич), в которой участвовало около 750 человек. В спектакле империалисты всех стран пытались расправиться с Республикой, расположенной на острове посреди озера - что дало возможность инсценировать и водные сражения.

В зрелище «К мировой коммуне» (лето 1920) у биржи на Васильевском острове (Андреева, Радлов, Марджанов, Петров, Соловьев, Пиотровский, Альтман, Варлих) участвовало уже 4000 человек (члены рабочих клубов, комсомольцы, красноармейцы, матросы, учащиеся актерских школ): режиссер управлял спектаклем с капитанского мостика с помощью электрических звонков.

Праздник Интернационала в Красносельских лагерях несколько недель спустя повторился, поставленный уже силами 2000 местных красноармейцев (Горбачев, Пиотровский, Стрельников).

Кульминацией постановок 1920 года стал ноябрьский спектакль на Дворцовой площади (площади Урицкого) «Взятия Зимнего Дворца», в котором участвовало уже до 6000 человек (Темкин, Евреинов, Кугель, Петров, Анненков, Варлих).

Масштабы постановок возрастали, что неизбежно ставило вопрос о внятности зрелища для зрителей, с одной стороны, и о сознательности действий актеров, с другой.

В текстах 20-х годов при указании лиц, участвовавших в постановке, первым номером значится фамилия организатора, и лишь затем – режиссеров, художников, композиторов. Организаторы действительно были главными. Луначарский понимал это как никто. «Многим кажется, что коллективное творчество разумеет некоторое спонтанное, самостоятельное выявление воли масс. Но впредь, до тех пор, когда социальная жизнь не приучит массы к какому-то своеобразному инстинктивному соблюдению высшего порядка и ритма, - никак нельзя ждать, чтобы толпа сама по себе могла создать что-нибудь, кроме веселого шума и пестрого колебания празднично разодетых людей. Настоящий праздник должен быть организован»[438].

Любые масштабные мероприятия требуют серьезной подготовки. Технологии разрабатывались вместе с идеологией. «Организационный метод был правильно найден в этом празднестве (май 1920 ― С.Е.). Он оставался тем же вплоть до (примерно) Октябрьской годовщины 1922 года ― до дня пятилетия Советской власти. Каждый раз штаб-тройка брала на учет, с одной стороны, могущие быть мобилизованными (для 20 и 21 года этот термин следует понимать в прямом и точном смысле) профессиональные исполнительские силы, с другой ― возможные пункты закрытых и открытых выступлений. Число отдельных групп и трупп дошло в мае 1921 года до 300 и более. Мобилизованный транспорт ― автомобильный, гужевой, вплоть до старинных линеек из придворных конюшен, с полудня развозил артистов по городу. На каждую группу приходилось по несколько выступлений, и часто грузовики и линейки как бешеные неслись из конца в конец, с Охты на Путиловский. В штабе празднества ежечасно принимали оперативные сводки и заявки с мест. Не все обходилось гладко. Труппы застревали в пути и приходилось спешно мобилизовывать и досылать запоздалые резервы эстрадников и балалаечников. Истощив энергию и чрезвычайнее полномочия в самый день празднества, “тройки” затем быстро сходили на нет, исчезали, и рояли и пианино, завезенные в разгар празднества в далекие загородные сады, порою по неделям продолжали стоять в аллеях»[439].

Каждый последующий праздник с точки зрения эффективности донесения послания власти до масс был все более удачным. А совмещение праздника и субботника, зрелища и интерактивной постановки в 1920 году дало синергетический эффект. «Первомайское празднество, к которому мы готовимся, даже по самому плану своему, как он изложен в основном декрете, правильно учитывает эту стройность праздника: массовое торжество, концентрирующее всю толпу, и разбросанное веселье, собирающее толпу и перебивающие друг друга кружки. Процессы труда, сопровождаемые пением, музыкой, направленные на более или менее высокие его формы: древонасаждение, уборку и улучшение садов, закладку разных памятников или зачинание необходимых построек и т.п., а не вывоз навоза или вообще что-нибудь, что имеет весьма косвенное отношение к какому бы то ни было человеческому празднеству, могут явиться хотя и недостаточно концентрированным, но достаточно обновленным по самой идее своей первым актом такого праздника, а вечером по первоначальному плану предполагается рассыпать народные массы отдельными более или менее многочисленными группами и дать им максимум радости, музыки, зрелища, веселья»[440].

Теория праздника сильно занимает наркома просвещения в это время. «Яркие общественные моменты социальной жизни ― это праздники. Праздник должен быть, по существу, в некоторой степени кульминационным пунктом общественной жизни»[441].

«У государства есть … постоянная задача в его культурной деятельности, именно – распространять революционный образ мыслей, чувствований и действований по всей стране. С этой точки зрения государство спрашивает себя: может ли ему в этом быть полезно искусство? И ответ напрашивается сам собой: если революция может дать искусству душу, то искусство может дать революции ее уста. Кто же не знает всю силу агитации? Но что такое агитация, чем отличается она от ясной, холодной объективной пропаганды в смысле изложения фактов и логических построений, присущих нашему миросозерцанию? ― Агитация отличается от пропаганды тем, что она волнует чувства слушателей и читателей и влияет непосредственно на их волю. Она, так сказать, раскаляет и заставляет блестеть всеми красками все содержание революционной проповеди. Да, проповеди, ― мы, конечно, являемся все проповедниками. Пропаганда и агитация суть не что иное, как непрестанная проповедь новой веры, вытекающая из глубокого знания»[442]. И есть уже положительные примеры: «во время шествия московских рабочих мимо наших друзей из III Интернационала, во время праздника Всевобуча, который был дан после этого, во время большого действа у колоннады Биржи в Петрограде, ― чувствовалось уже приближение того момента, когда искусство, ничуть не принижаясь, а только выигрывая от этого, сделается выражением всенародных идей и чувств, идей и чувств революционных, коммунистических»[443].

Луначарский пытался участвовать в этом процессе не только как теоретик, но и как практик. Он написал сценарий краткой истории всего человечества[444] для зрелища на Красной площади в Москве в честь Третьего конгресса Коминтерна, которое должно было состояться в 1921 году.

К сожалению, из-за объявленного режима экономии, постановка не была осуществлена. Но в этом отказе со стороны власти тратить деньги на масштабные постановки дело было не только в объявленном отсутствии средств. Обратную сторону подобных постановок, несомненно, воодушевлявших массы и формировавших у них определенные представления, составляла пассивность восприятия зрителей. А это, как казалось, означало относительно невысокую эффективность пропаганды. «Весь вопрос в том, насколько сознательно действуют организованные для празднества массы. И здесь празднества 1920 года несомненно шли по ложному пути. Мобилизовать совершенно неподготовленные рабочие клубы, привести под командой воинские части, ― и в неделю подготовить их к действию, ― это действительно может привести к механичности, к плац-параду, убить живой дух празднеств. Чтобы избежать этой опасности, необходимо было сделать подготовку празднества длительной, перенести ее в самые ячейки слагающегося быта, в рабочие клубы»[445]. «Разрыв между профессиональными зрелищами и праздничной толпой из года в год… возрастал. Вот причина того, что к 22-му или 23-му году волна праздничных профессиональных зрелищ спадает. Их начинают заменять, а позднее почти полностью вытесняют зрелища, рождающиеся из самой праздничной толпы, из ячеек рабочих клубов»[446].

Это был один путь. Другой вариант преодоления возникших трудностей реализовали в провинции, сделав постановки интерактивными. Наверное, самым ярким примером этого может служить инсценировка 1923 года в Иваново-Вознесенске, когда весь город разыгрывал местную забастовку 8-летней давности. На улицах висели дореволюционные вывески, заводские гудки призывали к митингам, а конные жандармы и казаки эти митинги разгоняли. В результате в сем действе приняло участие едва ли не все население города, во всяком случае, число инсценировщиков в 1923 было больше, чем число бастующих в 1915. Подобный опыт представляет и казанская инсценировка 1924 года, посвященная Первой мировой войне, в которой вместе с 2 тысячами профессиональных актеров принимали участие 10 тысяч подыгрывавших волонтеров.

В любом случае развитие идеи праздника[447] с целью введения через него новых ценностей в жизнь людей оказалась более перспективной, чем практика постановки памятников с теми же целями.

Для Луначарского в 1918-1919 гг. предпочтительнее оказывается формула «монументальная агитация» нежели словосочетание «монументальная пропаганда». Именно потому, что для него это связывается с эмоциональным характером того, что он называет «проповедью». Агитация памятниками не получилась. Речь об этом идет уже в 1920 году, когда затея с памятниками признана неудачной всеми. Теперь пытаются использовать для агитации живое зрелище[448], но проблемы остаются все те же. Такие массовые постановки могут осуществить лишь профессионалы. А у них ― свое видение и свои претензии к власти. В результате с критикой происходящего выступают театральные режиссеры, серьезно задействованные в процессе. Причем для современников памятники и зрелище являются как будто бы разными способами выражения по одному и том же поводу. «Государство должно осознать, что истинно величественные и безукоризненные зрелища не создаются в пять дней, что монументальные памятники не вырастают, как грибы, и мне жалко, что печальное возникновение великана на Каменном Острове не явилось последним опытом слишком торопливого размаха»,[449] ― пишет практикующий режиссер.