Нравственная жизнь

Т а отчужденость Церкви от света и замкнутость её в своей внутренней жизни, какие имели место в первые два, даже три века, разумеется, должны были исчезнуть, когда с IV-го века она вышла из катакомб на форум и вступила в союз с государ­ством. Но, Церковь это сделала не потому, что она отказалась от своих принципов и омирщилась; нет, она оставалась сама собою и напротив приняла на себя гигантскую задачу — пере­воспитать античный языческий мир в своей христианской школе, из языческого мира пересоздать в христианский мир, создать, вместо языческой, христианскую культуру. Задача колоссальная, требующая для своего выполнения не столетия, а тысячелетия! И здесь отнюдь не предстоял путь равномер­ного развития, постоянного прогресса, а ломанная, кривая линия, с удалениями, отступлениями от цели вместо прибли­жения к ней. Как евреи, вышедшие из Египта, вместо того, чтобы достигнуть Земли Обетованной в несколько дней, блуж­дали до вступления в нее 40 лет. Во всеобщей мировой эволю­ции человечества на путь к Богу (ср. Деян. 17:26-27), Сред­ние века как будто бы приблизились к решению великой хрис­тианской задачи; новые же опять далеко отброшены назад.

Еще с III-го века Церковь ослабила свою аскетическую строгость, когда за известные три peccata ad mortem (уклонение в идолопоклонство, за убийство и прелюбодеяние) полагалось строгое покаяние в течение всей последующей жизни и только перед смертью примирение и приобщение Святым Дарам. Пе­ремены в покаянной дисциплине, в смысле смягчения её, произ­водили и отдельные епископы и целые Соборы. Первый при­мер принципиального смягчения дисциплины мы встречаем в Римской Церкви, когда папа Каллист (217-222 г.), по поводу одного случая, определил, чтобы блудники после того, как они пройдут длинный путь публичного покаяния, получали про­щение и принимались в полное церковное общение. Около этого времени в Африке и, вероятно, в других местах, вошло в обычай принимать во внимание ходатайства исповедников за грешников и, после некоторого покаяния с их стороны, вос­соединять их с Церковью. Этот обычай получился в борьбе Церкви с ригористическим монтанизмом. Дальнейшее смяг­чение в церковной дисциплине произошло в половине III-го века и было вызвано обстоятельствами Декиева гонения. Всем христианам, ради слабости отпавшим от веры, была открыта возможность снова вернуться в Церковь, при соблюдении по­каянной дисциплины. Епископы и Соборы были заняты тогда выработкою покаянных правил, то более снисходительных, то суровых. Однако, общим правилом было для всех, в случае вторичного отпадения от веры, бывший член Церкви исклю­чался из нее навсегда. Смячение дисциплины в отношении к блудникам и идолослужителям не везде было одинаково и часто страдало противоречиями (См. Ориген. De Orat. с. XXVIII). Несравненное большинство следовало практике Римской Церкви.

Публичное покаяние и с IV-го века полагалось за из­вестные три преступления: убийство, идолослужение и блуд. В начале IV-го века на испанском Эльвирском Соборе оно было расширено и на некоторые другие весьма предосудительные грехи — как-то разбой, лихоимство, ложное свидетельство, клятвонарушение и тому подобное (См. Соборы — Эльвирский, канон 20, 61, 66, 74 и Арльский, канон 12; Григорий Чудотворец Epist. Canon. С. II, III, VIII; Неокесарийский Собор, канон 2. — Василий Великий Epist. 160). Эльвирский Собор обнаруживает стремление возвратиться к древней строгости и за многие беззакония наказывает более или менее продол­жительным исключением из христианского общества (См. каноны 1.2.6.12.17 и др). Од­нако, он представляет собой исключение. Соблюдалось пра­вило: кто публично чрез свои грехи подал соблазн для других, тому или на того возлагается и публичное наказание. В соб­рание верующих, кающиеся являлись с остриженными воло­сами и посыпанной пеплом главой, в ветхом одеянии. Они бросались на колени перед верующими и просили их молитвы (Tertul. De pudicit. С. XIII; Евсевий. Ц. История V, 28). Пост был для них суров, а молитвенные упраж­нения часты. Болезнь и усердие в покаянии вели к сокращению покаянного срока и смягчению покаянных мер. Духовные лица, на положении публичных грешников, исключались из своего звания. Еще в III-ем веке, в различных странах Восто­ка, особенно в Малой Азии — кающиеся были разделены на несколько ступеней — слушающих, припадающих и стоящих с верными. Слушающие должны были пребывать за бого­служением в катехуменате. Другие грешники могли оста­ваться за богослужением и после литургии оглашенных, но только в положении коленопреклоненных или припадаю­щих (Собор Анкирский. канон 16). Стоящие с верными должны были оставлять богослу­жение уже пред самым причастием (Собор Анкирский. канон 25). В IV-ом веке к ним присоединилась новая степень — плачущие (προσκλαιοντες. Соборы Анкирский и Неокесарийский упоминают: audientes ακροωμενοι substrati υποπιπτοντες consistentes, συστασις; — о плачущих Basil. Magn. Epist. con. 3; Epist. 217; ad Amphil. с. 75, Migne XXXII, 804). На Западе эти классы были неизвестны. За публично кающи­мися наблюдал епископ с подручными ему пресвитерами. С IV-го века в отдельных церквах Востока появился пресвитер покаяния (πρεσβυτερος επι της μετανοιας. Sozomen. Histor. eccles. VII, 16), кaк вполнe закономерное явление. Пред прохождением публичного покаяния тре­бовалась правдивая и искренняя исповедь, а за грехи, подав­шие повод к публичному соблазну, публичное оплакивание, и только тогда епископом налагалось соответственное наказание.

Что касается духовных, то, иногда, к ним каноны были как будто снисходительнее, чем к светским, а иногда строже. Так, за все те грехи, за которые отлучали светских лиц от Церкви, духовных лиц лишали только церковного звания. В половине III-го века у Киприана (ер. 65) духовные лица под­вергаются наказаниям за грехи одинаково с светскими. Собор же Эльвирский (канон 18) нарушавших брак епископов, прес­витеров и диаконов навсегда отлучал от церковного общения и даже на смертном одре не давал прощения. Строг к клирикам и Собор Неокесарийский (Канон 1. ср. Петр Александрийский, канон 10). По апостольскому правилу (25) духовные лица, прошедшие публичное покаяние, уже не воз­вращаются в клир. Того же требует Африканский Собор (ка­нон 27). С другой стороны, несколько позже, спорили о том, подлежат ли духовные лица публичному покаянию. Папа Сириций и Лев I хотели подчинять клириков высших ступеней только приватному покаянию, хотя вообще духовные лица за проступки запрещались временно в служении или совсем низ­лагались (Siric. ad Himer. с. XIV; Leo M. Epist. 167).

В конце IV-го века патриарх Нектарий официально от­менил должность пресвитера для публичного покаяния и пре­доставил каждому избирать себе пресвитера для тайной испо­веди. Чрез это требуемое для многих грехов публичное по­каяние было оставлено. На Западе к делу покаяния и с IV-го века относились серьезнее, там продолжали существовать и после IV-го века епископы и пресвитеры, специально ведав­шие делом публичного покаяния, хотя там и не знали раз­личных ступеней покаяния Восточной Церкви.

С VI-го века появляются при монастырях покаянные книги, как руководство для пресвитеров при совершении таинства покаяния (На Востоке первые из таких книг приписываются Иоанну III Постнику (†575 г.)). Они содержали молитвы, формулы исповеди и отпущений.

В особенности покаянная дисциплина привилась и раз­вилась на Западе. Там на нее смотрели, как на “могуществен­нейшее средство” к руководству верующими (W. Мöller. Lehrbuch II, 109. 208). С VIII-го века в Западной Церкви вводятся епископские синодальные суды (bischofliche Sendgerichte), которые происходят от древнецерков-ных визитаций; но, при Карле Великом, соответственно всему его духу теократического королевства, они получили характер политического и церковного учреждения в целях педагогичес­кого воспитания народа. Епископ, или заменяющий его с большими полномочиями архидиакон, ежегодно, в сопровож­дении королевского Missus'a, должен объезжать свой округ. В каждой общине тогда были поставляемы 7 неподкупных лиц (testes synodales, Sendschoffen). После визитаций клира епископом, следовала ревизия светских — мирян. Следствию подлежали грубые проступки — воровство, убийство, разбой. Церковное наказание тут соединялось с гражданским. При этом часто применялось требование покаяния и денежный штраф. Край­ней мерою наказания считалась экскоммуникация, или от­лучение. Пипин в 755 г. подтвердил, что отлученный не должен был входить ни в одну церковь, ни один христианин не дол­жен его приветствовать, есть и пить с ним. Как и в древнее время, за все открытые, публичные грехи, полагалось пуб­личное покаяние и публичное прощение. В франкской Церкви, рядом с публичной, в VIII-IX-ом в. вводится и частная исповедь. Парижский Собор от 850 г. в каноне 6 говорит: “Если кто-нибудь исповедуется тайно и добровольно, то и покаяние его совершается в тайне; если напротив того, он публично от­крыто обнаруживается, то и покаяние его бывает публичное пред Церковью, по известным ступеням.” Тайная исповедь получает душепопечительный характер и направляется даже на мысли человека. Алкуин считает обязанностью пресвитера изучить, глубоко познать, главные грехи и их последствия, чтобы уметь рекомендовать людям средства к улучшению. Значит, исповедь начинает распространяться (ас нею и покаян­ная дисциплина) на внешнюю и внутреннюю жизнь. Но отсюда вовсе еще не вытекала необходимость исповедовать свои грехи перед пресвитером. Верующие считали своею обязанностью прямо перед Богом исповедовать свои грехи. Однако, тогда же начали внушать мысль, что прощение от Бога подается чрез человеческое дело смирения и добровольного раскаяния. Шалонский (Synode de Chalons, В 813 Г., канон 33) Собор говорит: “Исповедь перед Богом истребляет грехи; но то, что происходит пред пресвитером, научает нас, как уничтожаются грехи.”

Однако, покаяние и покаянная дисциплина со всеми её мерами воздействия и наказания имели, так сказать, негативный, отрицательный характер. Необходимо поставить вопрос, какими положительными мерами религиозно-нравствен­ного воздействия располагала Церковь в деле воспитания верующих.

I. Здесь, прежде всего, должно упомянуть об известном и хорошо организованном катехуменате, разросшемся в неко­торых церквах в целые огласительные училища. Там именно изучались основы христианской веры и нравственности — за­поведи, Молитва Господня, Символ Веры, а потом тайны хрис­тианской веры. Впрочем, оглашение как известный институт процветало, главным образом, в IV-ом и V-ом веке, когда взрослые, иногда целыми массами, нередко не по искреннему убеждению, а в видах карьеры, устремлялись в Церковь.

Еще с самого начала жизни Церкви, а тем более с IV-го века и в дальнейшее время, в христианскую Церковь вступали еще младенцами, после совершения над ними таинства крещения. Как же воспитывала в христианстве Церковь мла­денцев? По Апостольским Постановлениям (II, 57; VIII, 11-12), дети регулярно посещают богослужение, принимают участие в таинствах, особенно в таинстве причащения, при этом, родителям строго внушаются их обязанности в отношении детей. Но всего этого мало, чтобы дать детям то христианское образование, какое отвечало бы принципам христианства, как религии света и ра­зума. В этом деле пришло на помощь Церкви монашество, ка­ковое из своего лона износило начатки христианской школы и воспитательные средства. Таких школ было больше, чем обык­новенно думают. Они были по всему Востоку — ив Египте, и в Палестине, и в Сирии, и в Малой Азии. Некоторые вступали в монастыри со своими детьми. Василий Великий считал обязан­ностью монахов принимать в монастырские школы детей-сирот (См. великие монашеские правила. Вопр. отв. 15). Вероятно, из таких детей получались “κοιωα τεκνα της αδελφοτητος.” Случалось, что сами родители передавали своих детей в монастыри. Что и в западных монастырях в данное время существовали начальные школы, это не может под­лежать сомнению (Ср. Moeller I, 807).

Нужно иметь в виду, что дело положительного религиозно-нравственного воспитания и воздействия на верующих в Церкви в IV-ом в. уже не было достаточным. Церковь очень рано обра­щается в правовой институт и учреждение для христианского культа. Поэтому обязанность Церкви или её представителей за­ботиться об индивидуальном образовании, воспитании (νουθετειν), пещись о душах отдельных верующих — отступила на задний план. Казалось, все силы представителей Церкви уходили все больше и больше на управление гигантским аппаратом. Оставалось воспитание чрез богослужение, к посещению которого Церковь обязывала и напряженно стремилась к тому, чтобы воздействовать на жизнь и внутреннее состояние, сердце наро­да, чрез культ, которому был придан таинственный, мис­тический характер и который отличался торжественностью. Последняя цель, невидимому, удавалась: участие народа в дог­матических спорах показывало, как он интересовался церков­ными делами. Однако, едва ли можно сомневаться, что таких средств для нравственно-религиозного воспитания в духе Еван­гелия было недостаточно. Конечно, никто не может отрицать глубокой назидательности христианского богослужения в тор­жественные или печально-торжественные времена, как Страстная седмица; но в другие времена года, оставалась толь­ко проповедь, да и она часто отсутствовала. Не только при по­сещении богослужения, но даже и перед принятием Таинства Причащения царило равнодушие, безразличие, невнимание к богослужению и разговор об обыденных делах, смех, злословия и тому подобное. Все это было предметом строгих бичеваний со стороны Иоанна Златоуста (Гомилия III, 4 на Ефес. 1:23; XXXVI, 6 на 1 Послание к Кор. 17:33).