Андрей и Александр Руб

«Черная кошка», белый кот или «Эра милосердия» – 2.

Часть 1. Начало.

Глава 1.

Мерилом справедливости не может быть большинство голосов.

Иоганн Кристоф Фридрих Шиллер.

Я медленно выплывал из душного дурмана беспамятства. С неимоверным трудом поднимались склеившиеся веки. Было ощущение, что к ним привесили многотонный груз. Наконец я смог их разорвать. Перед глазами маячило смутно различимое белое пятно.

Потолок...

«Странно... с совсем незнакомыми мне разводами...».

Слабость в теле неимоверная... рук не могу поднять и во рту поселилась великая сушь...

«Это что ж за похмелье–то такое...? Что ж я вчера пил–то? Не помню ни черта! Так вроде я вчера не пил... или это было позавчера?», – память наглухо отказывалась работать. На этом мои мысли и закончились. Сбоку кто–то застонал. Попытавшись повернуть голову, чтобы посмотреть, я получил такой разряд боли в голову, что с коротким стоном провалился в блаженное беспамятство.

Новое «пробуждение» принесло все ту же муть – рваные пятна размытого белого, которые чуть спустя собрались во всё тот же потолок с незнакомыми разводами. Неимоверное усилие, чтобы собраться и посмотреть... – снова сожрало все силы. Запекшиеся губы никак не хотели выдавить из себя хоть звук. Язык сухим рашпилем ворочался во рту.

Сил не было – совсем. Глаза закрылись.

«Все-таки я отравился водкой... Помру, наверное, скоро», – привычно и бодро пошутил я. Привычная шутка – успокоила.

Мысль о скорой смерти оставила лишь серый налет равнодушия перед коротким ужасом возможного и уже наверное привычного мне – «Ничто». Проложила к нему зыбкий мостик.

«Нет, не умрешь ты скоро...», – послышался вдруг горячечный шепот умирающего кого–то. Кого–то, кого я ощущал почему–то неимоверно близким. А у меня было чувство дежавю. Я сам себя начал убеждать – «Все нормально...

Это просто «белочка» от «паленой» водки... А я просто рехнулся».

«Да, нормальный ты! Ты жить будешь – долго. Я знаю!», – кто-то ответил мне внутри. «Помираю я, брат...», – горячечный шепот заторопился сказать что-то важное... что-то – что для него важнее жизни. Как последнее – «Прости»... или «последняя воля»...

«Не успел я... не успел – отомстить», – внутри меня плеснула, разлилась половодьем насквозь знакомая, но не моя... не моя, но такая знакомая... – черная подсердечная злоба.

«Ты отмсти за меня... А то что ж это получается – зря всё? Зря я столько воевал? Зря дожил до Победы? Не погиб, не скурвился... – зря!? Расслабился я... поторопился... – мир ведь. И вот результат... – убили меня...», – голос слабел. Он торопился успеть сказать... передать... объяснить.

«Знаю я... – ты жить будешь...! Мертвым... им ведь ненадолго будущее открывается... – ты знай это!», – горячечный шепот наливался убеждением. «Я хоть – коммунист и полный материалист... но поклянись мне... Христом богом молю... – поклянись, что прикончишь ты этих тыловых крыс! Хоть одного этого – доктора. Убей эту суку!!!».

Я промолчал... но начал понимать, что меня колотит от ненависти – чужой.

Чужой, но постепенно как-то становившийся моей...

Меня опаляли изнутри чужие чувства. Бились внутри какими-то волнами, что-то размывая. Взламывая защитную корку наплевательства на всё и всех. Смывался пепел со сгоревших надежд и погасших чувств. Ненависть подтачивала изнутри и билась как волна об утес, об тот черствый панцирь равнодушия, которым я оброс за многие годы и который помогал мне зачем-то жить.

«Ведь любил же ты когда-то?», – с невысказанной надеждой прозвучал голос.

«Любил...», – нехотя согласился я. С циничной усмешкой вспомнив, сбежавшую от моего пьянства по выходе на пенсию, жену.

«Отомсти за меня, брат! Те, которые меня убили – бог с ними. Ты достань тех сволочей... – кто виноват...», – шепот бился внутри головы и уже начинал восприниматься, как мой собственный внутренний голос. «Я когда понял, что помираю... бога попросил!!!», – голос взлетел и опустился, «...и черта попросил... – душу возьмите – но отомстить дайте!!! Видать кто-то меня услышал...», – чужие слова и чувства распаляли меня изнутри огнем. Огнем почти забытых страстей молодости... Яркостью чувств, когда и я... вот так вот – искренне и чисто, мог любить и ненавидеть.

«Ты живи, брат!», – голос заторопился. «Чую я... – всё. Вышло оно... – время у меня. Так что? Отомстишь?».

«Зачем оно мне?», – задал я вопрос в никуда, то ли – самому себе, то ли – этому голосу-шепоту.

«Ты – честный... я знаю!», – с какой-то обреченностью заторопился голос. «Если пообещаешь – сделаешь...», – голос слабел.

«Оно мне надо...?», – я по–прежнему ничего не понимал. И тут сжигая себя, щедро бросая в стороны последние секунды жизни – чужая... или теперь уже моя ненависть – окаменела. Оледенила все внутри и плеснула черной вспышкой под сомкнутые веки... опалила... окаменила скулы до звона... И черной плитой упал мне внутрь кусок чужого знания или памяти... калейдоскоп непонятных пока мне картинок…, с каждым появлением которой, приходило понимание, и чужое чувство отчего–то – становилось моим...

...свежий, ещё не оплывший под дождями могильный холмик на краю старого кладбища...

... какие–то нелепые завядшие полевые цветы на нем...

...слезы неверия и злого бессилия...

...крест, с прикопленной уже покоробившейся фотографией....

...злые слезы, бегущие по щекам и не приносящие облегчения......лица каких–то баб–соседок с презрительно поджатыми губами и с повязанными по–старинному платочками...

...холеная простецкая морда с румянцем во все щеки......станционная темнота с яркими пятнами света и густыми тенями от привычно–ненавистной полной луны...

...чей–то голос на секунду отвлекший внимание...

Удар...

Тьма...

...и ненависть... Дикая ненависть... к сытым тыловым крысам... Особенно к одной... которая украла самое дорогое – ЛЮБОВЬ...

«...МОЮ любовь!?».

Как фотовспышка в темноте, как удар пули в грудь... пришло понимание – кто и почему попросил меня.

«Согласен я...», – прокричал я в никуда.

И чужое чувство – стало моим... и чужой долг – перешел на меня... Но мне никто не ответил. Я испугался... испугался того, что старлей Серёга уйдет... или ушел навсегда – и не успеет узнать, что за него отомстят. – Я убью его! – «заорал» я внутри и захрипел «снаружи». – Слышишь парень... – убью!!! Я отомщу! Я клянусь те...

И снова на меня свалилась спасительная и проклятая тьма беспамятства... Уже проваливаясь в мертвую зыбь безвременья, в эту удивительно растянувшуюся секунду, я вслушивался в наступившую тишину. Сведенными железной судорогой руками... зубами... волей... неизвестно чем, я цеплялся за сознание, за ускользающее это мгновение... Я не давал себе уйти в темноту и забвение, куда тянула меня неведомая сила.

Мне надо было!

Я ДОЛЖЕН был знать!!!

Что меня УСЛЫШАЛИ...

Я хотел, что бы ОН – ЗНАЛ... что есть она – это долбанная СПРАВЕДЛИВОСТЬ! Есть! Бывает! Пусть только для него одного... – ЕСТЬ! Я беру на себя этот долг.

Последняя милость к сгоревшему внутри меня незнакомому парню – должна быть!

Иначе и жить не стоит...

И я услышал хрип шепота:

«Спасибо, брат... я – верил!».

Я понял, что и он цеплялся за последние крохи жизни... – чтобы услышать... и ответить мне...

Глава 2.

Самая трудная победа – это победа над самим собой.

Я проснулся лежа на кровати, чувствуя мокрую и тонкую нитку слюны на щеке. Сил повернуть голову и хоть вытереть щеку об подушку, не было. Выплыв из какого-то кошмара с чужими разговорами я теперь попытался понять, где я. Сил не было ни на что – даже повернуть голову. Я скосил глаза. Я лежал на кровати, укрытый до подбородка насквозь казенным одеялом. Высокие потолки, обшарпанные стены, закрашенные до середины зеленой краской. Мне видно ещё пару кроватей с ранеными...

«Госпиталь?»

«Какой к черту – госпиталь, если я давно не служу?»

«Значит больница. Только странная какая-то – уж больно старая и убогая» – это мне было понятно по старой и ободранной двери. «По идее – должны были в «Травму» или во «Вторую» привезти...».

«Я вчера...»

«А что было вчера?»

«Шёл домой...»

«Шёл...?»

«Шёл – да не дошёл...».

«Точно!».

Теперь, наконец, припомнился мне, и вчерашний день... Я устало прикрыл глаза. Как обычно – я собрал книги, которыми торговал на рынке. Аккуратно сложил их в коробки и оттащил в камеру хранения. Прикупил бутылочку, колбаски на еду и закусь. Огурчиков с помидорчиками... как всегда со скидкой. И отправился домой. Дом...

До–ом... – тьфу! Паршивая комнатенка в коммуналке, которую я «выкружил». Да моя «огромная» пенсия в пять с половиной тысяч от родного государства. Из которых две с лишним съедала «коммуналка». Оставшихся «деньжищ» могло хватить только на молочко с хлебушком. Это здоровому–то мужику!? А если семья? Их чем кормить? С–суки! Поблагодарили меня... да что меня – всех военных. Много таких...

Ладно я, живу – один. С семьей не сложилось. Сам виноват. Ну пью, и что? А кто от такой жизни не запьет? Святые? Наших бы правителей с депутатами на такую пенсию. Поглядел бы я на них. Пристроился книгами торговать. Не пыльная работёнка, да и книги читать я очень люблю. Безумно люблю – если быть точнее. А если покупать, то никаких денег не хватит. В бандиты идти или в предприниматели? Не, не хочу... Да и недолго уже мне осталось. Потому, плевать мне на все... и на всех. И на себя в том числе. Ничего не хочу. Есть выпить – вот и всё счастье для меня.

Да, спиваюсь я потихоньку – и что? Или уже спился, как и многие. Только вот «паленой» или сомнительной водки я не покупаю. Для этого работаю и от скуки. Можно ещё в охрану было пойти. Но не интересно мне... А так? Жизнь – тихо прошла мимо... Просвистела скорым курьерским поездом. На прощание, показав красные стоп–сигналы удачи. Промелькнул в безумном беге мимо моих глаз – вагон–ресторан, где за красивыми стеклами на мягких диванах – ели–пили, веселились новые хозяева этой жизни. Жизни, где мне – здоровому мужику не оказалось места.

«Служить бы рад – прислуживаться тошно!» – лучше и не скажешь. Не стал я ни на ходу вскакивать, ни цепляться за последнюю подножку уходящего поезда. Плевать! Мне теперь плевать на всё... и всех. Я не жалуюсь на жизнь. Не прошу снисхождения. Ни жалею об упущенных возможностях. Случись чего – я ведь опять рвану на баррикады, как когда–то.

Жизнь?

Что вы можете знать о ней, о моей жизни? Жизнь – дерьмо. И я – дерьмо. Потому что – смирился! Не возвысил голос, не стал трибуном, обличающим порок и вещающим всем – истину.

Потому что ЗНАЮ – против системы нельзя бороться. Толку–то орать? И кому–то что–то доказывать. Это просто изощренный способ самоубийства. Вот кем–кем, а им я никогда не был. Только такой глупой и бесполезной смерти мне и не хватало. Серые будни, которые без цели и смысла – текут мимо... Это жизнь?!

Здоровье, которое осталось на многочисленных «точках». Это жизнь?! Те таблетки, которые я сейчас жру горстями – цепляясь за последние остатки здоровья. Это оно – наступившее «прекрасное далёко?». То, ради чего я рвал жилы? То, ради чего я служил?

Осталась тлеющим угольком в душе – тупая надежда на что–то... Что – «может и я... пригожусь!». Вот это жизнь?!

Постоянно думать о куске хлеба? Жизнь?

На что она мне – такая? Нет достойной жизни? Нет! А та, что есть сейчас – и на хрен не нужна. Вот так–то.

Вся эта привычная злость моментально промелькнула в голове.

Так что же было вчера?

А вчера... а вчера я получил по башке. Вот это наконец, припомнилось. И губы искривились тенью презрительной улыбки.

Я опять ввязался по–глупому, в чужую разборку. Опять! Вот же я дурак. Всё мне мало.

Шел ведь – никого не трогал. Какие–то придурки лет по пятнадцать–семнадцать с упоением громили остановку. Черт их знает – кто? Очередное общество недовольных. Какое–то единообразие в одежде и аксессуарах у них наблюдалось...

Ну я и влез. И вот зачем мне это надо было? Ведь все мимо, шли и помалкивали. Да и нет почти никого, если честно. Менты бдят в другом месте, где бабла можно по–легкому срубить. Пьяного потрясти или поесть на халяву... Вот они красавцы. Подросли волчата. Делать им нечего. А любимому государству на всё насрать. Им ведь всем – чиновничкам, украсть побольше надо. На любом уровне. Ни пионеров, ни комсомольцев – нет. Домов пионеров – нет, секций – нет. Главное, идеологии – нет.

«Обогощайся!» – это что ли идеология?

«Учись – и станешь богатым?» – кто верит в этот бред?

«Осваивай профессию и зарабатывай бабло!»... – это призыв?

Тупари! Сколько из них – наивняков молодых прорвется? Кто готов угрохать лет пять–десять на образование или профессию. В молодости год – целая вечность. А тут пять или десять...

А если таланту нету. А если он из простой семьи... Ах, да! У нас ведь и кухарка может государством управлять – вот и доуправлялись. Экономика ребятки – это НАУКА. И законы у неё есть – просчитываемые. Когда спохватились... А–а... образование, да. Оно нужно. Очень нужно. Только вот оно–то нынче платное... и дорогое. Тьфу.

«Талант – пробьется!». Наплодили штампов для дураков. Откуда он – талант?! Если папа пьет или его и вовсе нет? Если культуры – нет. А откуда культура? Она ведь на уровне семьи взращивается. А когда все разговоры вокруг – «кто и что купил». «Как приподнялся!». Не заработал, а нажил.

Вот и получили волчат на улицы. Протест. Не могут заработать – делать нечего. И вот результат. Немного пока их. Но это только пока. Уж я–то знаю. Это ведь общественный протест – даже это хулиганство. Симптом–с. Больного общества. Ну не смог я пройти мимо... Не смог! Вот такой вот я дурак.

– Вы что сволота делаете? – заорал я. – Люди где от дождя укрываться будут?

На меня посмотрели без опаски. Один и не «качок».

– Пошел ты на хрен, дед! Пока и тебя не отрихтовали, как и эту остановку.

Без особой злобы послали. С ленцой, без опаски...

Ой, как зря. Мне ведь плевать. На все плевать. И на них и на свою жизнь. Мне все равно. Равнодушный давно я. Может и старый. Может... Но вот удар у меня поставлен – как надо. Навыки–то не пропьешь. Не врите. Мне не врите.

Первый купился на резкое движение левого плеча – привычно дернулся. И нарвался на мой кулак. Минут несколько он полежит. Я рванул к следующему. Рывок и короткий удар ногой в голень он пропустил. В его колене что–то явственно хрустнуло, и он взвыл. Я знаю – больно. Очень больно. Он ждал атаку в верхний уровень. Я ведь ему явственно показал, куда бить буду. А ударил по–другому, подлец.

Короткая растерянность и моя мнимая безобидность – сыграли скверную шутку с мальчиками. Они поначалу ждали, что я кричать буду, да в бессилье слюнями брызгать. Это ведь тоже развлечение. Когда на тебя кричат – и сделать ничего не могут. По слабости, страху или этой – «толерантности!». Вот и поплатились. Оставшиеся трое теперь бодро рванули – растоптать. Раздавить меня – гада. Ну вот мы и посмотрим. Ещё одного я уделаю, а уж там как бог даст. Арматура в их руках, сомнений в серьезности их намерений – не оставляла.

Вот тут–то мне и прилетело – сзади.

«Стар я стал. Видел я того кто сзади. Но уж больно далеко он стоял. Не должен он был успеть. Занят он был малой нуждой. Никак не должен он был успеть даже физически. Выходит, что метнул он арматурину... Больше ведь никак....и ведь попал, гаденыш», – последняя мысль была вялой и мягкой. Уже валясь в душную темноту беспамятства, успел я ощутить, как сквозь вату – удары по телу...

Глава 3.

Храбрость – это когда на страх уже не хватает времени.

Леонид С. Сухоруков.

Значит – больница.

Стоит теперь следака ждать. И эта парочка «гоблинов», должна быть неподалеку. В «Хирургии» мы все. Один – точно в челюстно–лицевой, а второй – костылики подбирает или креслице примеряет. Я испытал удовлетворение. Посадят? Три раза – «ха»! Ну максимум – «условно». У нас государство гуманное. Есть у меня на край заначка – для большей гуманности. Судя по рожам, развлекались там явно не дети олигархов. Да если и дети – плевать. Достало меня все... Будет всерьез – задавлю гниду на очняке. Умений хватит. Надеюсь, меня там и положат – как особо опасного. Надоело все... скорей бы уж. Проскрипела входная дверь и по лицу мягкой лапой скользнул сквозняк, прервав мои размышления.

– Просыпаемся, товарищи больные! Просыпаемся! Доброе утро! – начала медсестра, тетка лет чуть за тридцать, вставшая на пороге. – Ну что – порошочки принимать будем? Выздороветь все хотят?

Её я разглядывал одним глазом, сквозь сомкнутые ресницы.

– Иванов... Сарксян... – она прошла и начала раздавать лекарства. – Ну что товарищ старший лейтенант, как вы себя чувствуете? – обратилась она ко мне.

Я с трудом, но открыл оба глаза – в удивлении.

«Это я–то – старший лейтенант? Я уж и забыл, когда им был...», – я молчал и смотрел.

«Лейтенант...? С моей–то рожей? Да я, даже на старлея запаса не потяну. Охренели они тут что ли? С кем меня можно тут перепутать...? С остановки, меня или всех нас – забрала «Скорая». Ну, в порядке бреда – можно предположить, что в ней мог лежать ещё какой–то старлей... Надеяться на то, что кто–то сердобольный мог отбуцканное и окровавленное тело отвезти на своей машине до больницы. Не–е... – это чушь. Сюжет из плохого сериала. Ну, еще меня могли перепутать в приемном покое. Могли? Бре–ед... Здорово меня по голове тюкнули», – все эти мысли моментально пролетели у меня в голове, пока я безучастно смотрел на медсестру. Молчал я, благоразумно. Молчание – оно того, известно что – золото. Медсестра продолжала ворковать.

– Во–от... глазки открылись – значит в сознание пришли. На поправку идете.

Сейчас микстурку выпьем... Сможете?

Я только глазами моргнул – соглашаясь. Она ловко приподняла мое тело и влила мне в рот какую–то горькую хрень. Я даже смог скривиться – отвратная микстурка сильно помогла.

– Теперь укольчик сделаем, – ласково проворила сестра. – И сразу тебе легче станет...

Она протерла мне сгиб локтя ваткой со спиртом, достала шприц и ловко вколола мне что–то. Руку кольнула комариная боль укуса, и по жилам рванул горячий огонь, основательно прочищающий мне мозги. На прощанье напоив меня сладковатым чаем – она удалилась.

У меня в мозгах просветление или наоборот сумбур – образовался... Раненые мужики в палате (судя по всему тяжелые) обсуждали какую–то аварию на каком–то комбинате. Ругали начальника цеха...

А я под их говорок и под свои размышления я и заснул. Сон, я точно знаю – «зело пользителен». Он того – лечит.

Следующее пробуждение было слегка шокирующим. Я окончательно проснулся... от явственно услышанного слова: «...допросить!». За дверью бубнили два голоса мужской и женский. О чем–то негромко спорили.

В дверь вошел с табуреткой в руках... – не ожидаемый мною мент... На неё присел... – не задерганный опер... На табуретку около моей кровати уселся милиционер. Реально – МИЛИЦИОНЕР!!! Как сошедший с экрана или старинной фотографии. В форме! Которая как максимум из пятидесятых годов. Форму я внимательно разглядел пока он ко мне шел. Сапоги – явно разношенные, но аккуратно начищены. Тоже самое касается ремня и портупеи – потертые и видно, что старые. Брюки армейского образца – зеленые, а вот гимнастерка – новая. Свежая, милицейская, синяя, с не обмятыми, блестящими погонами. То же и с фуражкой: новая, с голубым околышем и синим верхом, с блестящей кокардой. Планшет опять же на боку...

Ага. В простую больницу? Ко мне – милиционер? Не–е...

Вот тут–то я сразу понял, что рехнулся.

Сдвинули у меня в башке что–то той проклятой арматуриной. А глюк... – он реальный такой.

Поверить в то, что ко мне в больницу может прийти аутентично одетый участник военно–исторического фестиваля в форме милиционера и начнет допрашивать? Не, в это я поверить не мог. Даже если рядом проходит этот самый фестиваль. Нечего ролевику тут делать.